Ознакомительная версия.
Так-так… Коньяк… Он выпьет и забудет все. Он выпьет и представит себе роскошное солнце южной Франции. Солнце бьет ему в лицо, он блаженно жмурится, как кот. Он выпьет — и…
Рука с бутылкой застыла в воздухе, дрогнула, и пахучая струя коньяка пролилась мимо бокала. В дверь позвонили.
Он кинул взгляд на часы. Двенадцать ночи. Если точнее — четверть первого.
Он никого не ждет сегодня. Сейчас. В этот час. Никого.
Кто-то из баб?! Нет. Никого не звал. Кто мог самовольно явиться? Зоя? Алла? Мурзик? Нет, Мурзик на такое не способна. Мурзик гордячка. Она будет ждать, пока ее не позовут. Ида?.. Да, может быть, Аида… Какая ей шлея под хвост попала, Аиде… Перепихнуться на ночь глядя захотелось… Черт, он же имеет право на отдых, просто на спанье, на сосредоточенность, на стояние у мольберта… на личную жизнь… или и в двенадцать к нему прутся оголтелые папарацци?!.. «Как вам отдыхается, многоуважаемый Витас?.. Спится?.. Не спится?..» Да, как поется в одном рок-тексте, — как бы воистину не спиться… от жизни такой…
Он громко брякнул бутылкой коньяка о столешницу. Пошел открывать.
На миг перед закрытой дверью его объял дикий страх. А ВДРУГ ЭТО…
Он отогнал безумье. Привычки спрашивать, как старая старушка: «Кто там?..» — он не имел, слава Богу. Он же все-таки был мужчина. Он повернул вправо-влево бирюльки замка и рванул дверь на себя.
За дверью стояли двое в черном.
Он сначала не понял. Во тьме подъезда странно, бело-призрачно светились, как у инопланетян, их головы.
Потом до него дошло: бритые.
Двое бритых. Двое бритоголовых. В черных кожаных куртках. Из-под курток — черные рубахи.
Он отшатнулся. Двое быстро шагнули на него. Втолкнули его в прихожую.
Он пятился. Они наступали. Тот, что был пониже ростом, захлопнул за собой дверь.
Все. Он в мышеловке. Мышеловка — его собственная квартира.
Не зря он глотал колеса, как сумасшедший. ЭТО возвращается. Нет, он сейчас проснется. Эти двое лысых ему снятся. Снятся! Снятся!
Реальный, живой бритый мужик разжал губы. На Сафонова пахнуло запахом хорошего одеколона. Он втянул воздух ноздрями. «Hugo Boss». Недурно.
Господин Витас Сафонов?
Он не мог говорить. Кивнул головой.
Мы по вашу душу. Сесть пригласите?
До чего вежливы, подумал он с издевкой, до чего галантны. Будто и не бандиты вовсе. «А может, они не бандиты? А кто же, кто же, кто?! Морды у них — точно киллерские… Дурак, если бы тебя хотели убить — уже давно бы убили, едва ты открыл дверь… Тихо, Витас, тихо, веди себя прилично, слушай, что скажут…»
Садитесь. — У него рот повело вбок, как при тике. Улыбка не получилась. — Чем обязан?
Лысые сели. Тот, что был ростом повыше, вальяжно закинул ногу за ногу, озирая обстановку, шкафы, мольберты, начатый холст на мольберте, картины на стенах. Остро пахло разбавителем, свежей масляной краской. Лысый мужик воззрился на картину напротив. Витас видел — она его шокировала.
Фью-у-у-у! — присвистнул он. — Вон мы чем на досуге занимаемся. Ай-яй-яй, нехорошо, дяденька, малевать такую похабщину. — Он кивнул на громадное полотно, занявшее полстены над камином. На искусно прописанном, тщательно пролессированном холсте худая белокожая женщина на фоне красного ковра, раскинув ноги и задрав в крике наслаждения голову, мастурбировала, втыкая в себя черный деревянный олисбос. — В аду гореть будешь. Или ты не русский человек?
Мы, кажется, еще не пили на брудершафт. — Так, хорошо, голосок окреп, не дрожит. — Я по матери литовец.
По матери, по матушке, — хохотнул второй, тот, что пониже росточком, антикварный венский стул под ним противно скрипнул. — Вниз по матушке по Волге!.. Ближе к телу, как говорил Ги де Мопассан.
Я слушаю.
Он увидел себя в створках зеркала-складня. Он был очень бледен. Лысый мужик сперва поглядел на коньяк в бокале, на бутылку, на лужицу коньяка на столе, потом — в лицо Витасу.
Ладно, на брудершафт потом. Извините. Забылись. Мы пришли сделать вам заказ, господин Сафонов.
Заказ? — Во рту у него пересохло. Он и впрямь мучительно, до сосанья под ложечкой, захотел хлебнуть коньяка. — Какой заказ?
Почему они не убивают его сразу. Немедленно. Сейчас. Ведь это же так просто — вытащить пушку из кармана, направить прямо в лицо. И размозжить череп в хлам. Чтобы кровавые куски полетели на стены, на холсты, на зеркала. Новая живопись. Натуральная живопись. Шматки кадмия красного. Ошметки живого краплака. Искусствоведы будут говорить, закатывая глаза: «Последние картины Витаса Сафонова написаны в полном смысле слова кровью».
Тот, кто пониже, ухмыльнулся. Скинул ремень черной большой, как мешок, сумки с плеча. Черную сумку Витас, испуганный, потрясенный, не заметил.
Лысый дернул «молнию». Распахнул сумку. Вытащил огромный целлофановый пакет. Сквозь прозрачный целлофан было хорошо видно, что пакет весь, сверху донизу, набит пачками долларов. Лысый шмякнул пакет на стол орехового дерева с инкрустацией полудрагоценными камнями — яшмой, нефритом, сердоликом. Витас купил этот стол на аукционе в Бельгии, в Брюсселе. Еле провез через границу. «Это стол моей бабушки, — разводил он руками перед таможенниками, — у меня бабушка в Бельгии, в Антверпене живет, милая такая старушка, понимаете?.. Единственная память о предках нашего рода…» Всхлипнуть, главное, — правдоподобно…
Витас глядел. Он глядел — и не видел. Глядел — и не понимал. Так, отупело, соображая, что к чему, он когда-то, желторотым пацаном, впервые глядел жестокое порно. Он никогда в жизни не видывал столько денег наличными.
«Что это? Розыгрыш? Это фальшивки? Меня берут на пушку? Или это все-таки сон, сон, сон, бред?! Что я должен делать? Что я должен СДЕЛАТЬ за эти деньги?!»
Я не раб, — сказал он, выдавив эти слова из наждачно-жесткого горла, как масляную краску из засохшего тюбика, и посмотрел поверх бритых яйцевидных голов. — Если речь идет о насилии…
…то вы не продаетесь. И не покупаетесь, я правильно понял? — Высокий усмехнулся. Витаса покоробило. — Вы не раб, мы вас не насилуем, не покупаем, мы вас — нанимаем. Мне кажется, это вполне приемлемые деньги для художника… такого ранга, каким являетесь вы.
Так, так. — Он тряхнул головой. Длинные волосы взвились, опали на плечи. — Значит, нанимаете. И что же я… хм… за эту сумму… простите, сколько здесь?.. должен буду нарисовать? Голую задницу? Политическую картинку? Двух лесбиянок в разгаре коитуса? Землю, разрезанную надвое, как яблоко?! Обезображенных жертв Холокоста?! Бабу в родах?! Что?!
«Так. Верно. Еще веселее. Ты взял правильный тон, старик».
Он осмелел и уже издевался над ними. Он старался не смотреть на прозрачный мешок, набитый деньгами, лежащий перед ним на инкрустированном яшмой бельгийском столе.
Мы заказываем вам фреску. Мощную фреску. Ничего подобного не было ни в каких веках до нас и, рассчитываем, еще долго не будет после нас. Надо сделать так, чтобы такого больше никогда на Земле не было.
Сюжет фрески?
Он уже перешел на профессиональный тон. Ни улыбочек, ни издевок. Вопросы по существу.
Второе Пришествие.
Где надо писать фреску? В храме?
Да. В храме. Этот храм уже строится. В него вложены большие деньги.
Деньги, вот эти, — он кивнул на целлофановый мешок, — от тех же людей?
Да.
Где находится строящийся храм?
Сказать? — Высокий кинул взгляд на низкорослого.
Скажи. Что таиться. Бестолковое дело. Он же все равно туда скоро полетит.
В Иерусалиме.
Черт, в горячей точке, — Витас поморщился. — Неплохенькое местечко, конечно, но — такая каша вероисповеданий! Мусульмане, евреи… православные… храм на храме, и каждый свою веру хвалит, за свою — глотку перегрызет… И вы туда же! Вы… — «О чем ты. Ведь не эти же гололобые щенки строят собор. Они — исполнители, запомни. Их дело — припугнуть меня, нанять меня, передать мне деньги. И баста!» — Какой вы веры-то, ребята? А?! Судя по заказываемому вашими шефами сюжету — христиане, я так понял?
Высокий набычил лысую голову.
Вы православный?
Да.
Хотя вполне бы могли быть католиком, если — литовец.
Мать умерла давно. Она не крестила меня ни в младенчестве, ни в отрочестве. Не те годы тогда были. Я принял крещение уже взрослым. Осознанно.
Ясно. Значит, вы поймете. — Высокий встал, венский стул жалобно простонал под могучим, крепко сбитым телом. — Он придет скоро. Возможно, мы с вами явимся свидетелями Его прихода. Он придет в блеске и славе своей. Не так, как тогда. А мы… Мы лишь ускорим Его приход. Понятно?
Встал и низкорослый. Черная кожа куртки противно скрипнула. Они оба, не прощаясь, повернулись на каблуках, пошагали к двери. Не оглянулись.
Замки отлетели прочь. Резко, оглушительно хлопнула дверь, чуть не сорвавшись с петель. Витас так и остался сидеть в комнате. Ни договора. Ни печатей. Ни подписей. Ни контрактов. Ни ручательств. Ни расписок. Ничего.
Ознакомительная версия.
