– А куда? – вкрадчиво спросил Воронцов.
– А на Зайечье.
– А зачем?
Мальчишка вдруг изменился в лице. Может быть, оттого, что Воронцов увлекся допросом и, забыв, кто перед ним, перестал улыбаться.
– А я не знаю…
– Может быть, он ходил за телевизором? – подсказал Воронцов. – Он принес домой новый телевизор, так ведь?
Мальчишка застыл с раскрытым ртом. Кажется, он перестал понимать смысл игры и отрицательно покачал головой. Участковый засопел и начал давиться огурцами.
– А я не люблю обманщиков, – шепотом сказал Воронцов, пристально глядя в глаза пацана, и погрозил ему пальцем. – У того, кто говорит неправду, язык превращается в змеиное жало…
Тут вдруг мальчишка то ли от испуга, то ли от невнимательности выронил банку. Она, как назло, упала на осколок кирпича и лопнула. Матовая сыворотка тотчас впиталась в землю, и среди осколков остался лежать кусок ослепительно желтого масла размером с кулак.
– Что батька твой безрукий, что ты! – гаркнул на него участковый. – Иди ко двору! Нехай матка врежет тебе по уху!
Губы мальчишки стали вытягиваться книзу, белесые бровки обвисли, и на глаза навернулись слезы. Вскочив с лавки, он бегом кинулся в кусты смородины и исчез за ними.
Воронцов активно приналег на яичницу.
– Баня готова, Юрий Васильевич, – бесцветным голосом сказал участковый. – Вы идите сами. Там на полатях и веник запаренный, и щёлок, чтоб голову помыть, и тазик. Если надо будет духу добавить, плесните на камни чуть-чуть…
Тут к месту будет рассказать о том, куда делся труп из перевернутого «УАЗа».
В то время, когда Довбня и водитель разыскивали ближайшую аптеку, чтобы купить бинт и пластырь, к машине, лежащей кверху колесами, подъехал дед в черном пиджаке и кепке. Он потянул на себя вожжи, крикнул костлявой, с непомерно раздувшимся животом кобыле «тпрру!» и с завидной для своего возраста прытью соскочил на землю. Ахая, дед опустился на корточки и стал заглядывать в салон – точно так же, как это недавно делал перепуганный медик.
– Есть кто живой? – сиплым голосом окликнул дед и склонил голову набок – так ему лучше было слышно.
Не уловив ни стонов, ни криков о помощи, он вскочил на ноги и, упираясь слабыми руками в заляпанный борт, попытался перевернуть машину. Не справившись, он кинул недвусмысленный взгляд на свою кобылу, которая, коротая время, вдумчиво пощипывала травку. От адской работы усталое животное спасло только чудо. Старик уже хотел взять машину на буксир, но тут его взгляд упал на закрытые створки фургона. Справедливо полагая, что в фургоне с красным крестом могут находиться люди, он распахнул створки и громко ахнул.
– Эй! Живой? – крикнул дед, склонившись над неподвижным телом.
Не получив ответа, дед схватил покойника за руки и выволок на траву. Опустившись перед ним на колени, он торопливо расстегнул несколько верхних пуговиц его рубашки и прильнул ухом к груди. Дед был туговат на ухо, но ему показалось, что из недр остывшего тела еще доносятся слабые удары.
– Эй, хлопец! Молодец! Молодец! – обрадованно воскликнул дед и, сделав глубокий вдох, прижался своими морщинистыми губами к синему рту покойника, стараясь вдохнуть в его легкие воздух. Оторвавшись, дед отдышался и с прежней решимостью принялся взваливать безвольное тело себе на плечи. Несчастный оказался тяжелее, нежели мешок с картошкой, какие деду приходилось таскать на себе каждую осень, и все же фронтовая закалка не подвела. Кряхтя, едва передвигая полусогнутые ноги в стоптанных кирзачах, он подтащил мертвеца к телеге и взвалил его на подстилку из слежавшегося сена. С трудом распрямившись, дед погладил себя по пояснице, покачал головой и проворчал:
– Ах, господи! Спина болит, называется, в бане был…
Сев на край телеги, он взмахнул плетью и крикнул баском:
– А ну, пошла, р-р-родимая!
Кобыла, взмахнув седым хвостом, поплелась по привычке лениво и неторопливо, но старик хлестнул кнутом по ее облезлому крупу, заставляя идти рысью:
– Эй! Гей! Пошла! Пошла!
Грохоча колесами, телега покатилась по лугу. Дед стащил с себя пиджак, смял его и затолкал под голову покойника.
– Потерпи, хлопец, потерпи! До больницы недалеко…
Сельская больница располагалась в дубовой роще и представляла собой полдюжины избушек, отштукатуренных и побеленных известью. В невысоком заборе из крашеного штакетника виднелись створки ворот, всегда распахнутые настежь. Дед, продолжая беспощадно стегать перепуганную кобылку, въехал под кроны дубов. Спрыгнув на ходу, он засеменил к медичкам, которые сидели на крыльце и лузгали семечки.
– Авария! – задыхаясь, произнес дед, подбежав к девушкам. – На большаке… Машина вверх колесами… Раненого привез…
– Теть Валь! – неожиданно звонко крикнула одна из девушек. – Больного привезли!
Дед глянул на дверь, полагая, что врачиха появится именно оттуда, но тут из-за дома, с тяпкой в руке, с черными от земли руками, вышла немолодая женщина. Бросив тяпку под ноги, она подошла к рукомойнику, ополоснула руки, вытерла их о вафельное полотенце и наконец посмотрела на деда.
– Что случилось, дедуля? Где твой раненый?
– Там! – ответил дед и махнул рукой на кобылу.
– Девчата! Носилки! – скомандовала врачиха и быстром шагом направилась к телеге.
Едва она приблизилась к человеку, лежащему на телеге, на лицо ее легла тень сомнения. Прежде чем пощупать у несчастного пульс, она еще раз мельком взглянула на деда.
– А давно случилась авария? – спросила она, опустив безжизненную руку покойника, и приподняла ему веко. – Когда ты его подобрал?
– Да недавно! – ответил дед, с трудом скрывая тайное желание получить от всего медицинского персонала выражение благодарности за спасение человека. – Он еще дышал. И стонал, кажется…
Врачиха сунула руки в карманы фартука, отошла от телеги и как-то странно взглянула на старика.
– Он умер, дедуля. И, по-моему, уже давно.
– Как? – не расслышал дед. – Уже умер?!
Он крякнул, покачал головой и стянул кепку.
– Не довез, стало быть…
– Сядь на скамеечку, отдохни, – предложила врачиха. – А я позвоню в ГАИ…
Вечерняя прохлада опустилась на двор. Весело чирикали воробьи, порхая среди веток яблонь. В тишине было слышно, как с глухим стуком падает на землю перезревший белый налив. Даша скручивала тонкий блин трубочкой, макала его в варенье и думала, как бы ненавязчиво спросить про телятницу с крутым характером.
– Говорят, – с деланым безразличием произнесла Даша, – у вас тут живет женщина, к которой мужик на грузовике повадился ездить…
– Да кто в Упрягино приедет? Навряд… Який-либо тупица, что ему больше деться негде?
– А ферма отсюда далеко?
– Хверма? Не, недалёко. А на что тебе хверма?
Даша не ответила, отставила тарелку и вытерла платком выпачканные в масле губы.
Уже начало темнеть, стало сыро и прохладно. Дашу охватила неприятная дрожь – то ли от сырости, то ли от нетерпения. Она даже приблизительно не знала, когда именно придет Воронцов, сколько его еще ждать. По краям улицы, где можно было пройти, тащились коровы и овцы. Старухи, встречая свою скотину, вышли из дворов.
У калитки, рядом с которой сидела Даша, пугливо стучали копытами три черные овечки. Они боялись ее и не решались зайти во двор. Старушка сгребла со стола хлебные корки, с которыми не справилась беззубым ртом, и пошла к калитке.
– А ты Шурика моего раньше знала? – спросила она, протягивая хлеб овечкам.
– Нет, – односложно ответила Даша и отвернулась, снова глядя на дорогу. Ей не очень-то хотелось рассказывать, как она оказалась в Упрягине.
– Ну, вот у Шурика моего баба, – сказала старушка. Ей хотелось поговорить. – Она родилася через десять годов после войны. Тяперь она, значит, работает на хверме. И вот, значит, что ты думаешь? Дали шашнадцать борозён по километру бураков прополоть. Старшего Витьку на хверму водит, а малых – полоть бураки. Ей даже некогда присесть. Без конца работа. Настоящий той самый пригон. Так же и у Шурика. Он изнурен увесь. Яще як на тое горе нашли на лугу убитого. Убитого или умершего. Ой, не могу!
Даша уже не слушала старушку. В ее голове колоколом гремело сенсационное открытие: «Жена Шурика работает на ферме! Родилась она через десять лет после войны. Значит, ей сейчас пятьдесят!»
Неожиданная версия, свалившаяся на голову Даше, словно Ньютоново яблоко, настолько взволновала ее, что девушка встала и быстро подошла к калитке, вглядываясь в потемневшую улицу, на которой уже с трудом можно было различить смутные контуры хаток. «Ну, где же Юра? Где же? – едва справляясь с нахлынувшим нетерпением, думала она. – Конечно, он сначала станет смеяться надо мной. И тогда я выложу ему главный козырь. Я спрошу у него: а почему нет никаких следов убийства? Почему Шурик никого не подозревает? Разве в деревне мало нечистых на руку людей? А почему он так уверен, что ворованные телевизоры никто не вывезет за пределы деревни? А? Вот где собака зарыта! Все ответы сводятся к одному: водителя убил сам Шурик вместе со своей женой!»
