Наконец он нашел то, что искал. Двое мужчин сидели через столик от него, пили пиво пополам с водкой, ожесточенно дымили сигаретами и о чем-то оживленно беседовали. Один из них, крепкий чернявый парень лет тридцати, выглядел типичным москвичом. Он больше слушал, чем говорил, и, судя по тому, что видел Глеб со своего места, всячески пытался унять расходившегося собутыльника, который на глазах утрачивал связь с реальностью, а вместе с ней, похоже, и инстинкт самосохранения. Это был крупный, широкоплечий и поджарый самец лет сорока, с редеющей русой шевелюрой и короткой, но какой-то очень неопрятной бородой. Эта борода выглядела так, что сразу было ясно: ее отпустили не для красоты, а просто потому, что бриться было либо очень затруднительно, либо просто лень.
Одет этот человек был по-дорожному: в потертую кожанку, старые, некогда черные, а теперь ставшие грязно-серыми джинсы и растоптанные рыжие ботинки со сбитыми носами. Из багажа при нем имелась только небольшая спортивная сумка, ремень которой был небрежно наброшен на спинку стула. Глеб сразу понял, что эта небрежность напускная: русоволосый путешественник время от времени, не прерывая разговора, отводил назад руку и щупал сумку, проверяя, на месте ли она. Видимо, в этой потертой сумке было нечто, представлявшее для ее владельца гораздо большую ценность, чем смена белья и туалетные принадлежности.
Но самой примечательной деталью внешнего облика этого человека был его правый глаз, точнее, плотная повязка из черной материи, наискосок пересекавшая лоб и полностью скрывавшая глазницу. На щеке под повязкой Глеб заметил розовый рубец свежего шрама. Когда его внутренний приемник окончательно отстроился от помех, он понял, что в данный момент разговор идет как раз об этом шраме. Видимо, история излагалась не в первый и даже не во второй раз, потому что чернявый собеседник одноглазого откровенно скучал и косился по сторонам, явно прикидывая, под каким предлогом слинять.
– Прямо в глаз, понял? – невнятно рычал одноглазый. – Как трахнутую белку! М-меня!.. Взял бы он на сантиметр левее, и привет. Не пили бы мы с тобой сейчас, Алеха. Там бы я и сгнил. Они, падлы, нашего брата не подбирают. Да их так прут, что они и своих не успевают подобрать… Как жахнет в стену – р-раз!!! Гляжу, а глаза нету… Осколком кирпича, представляешь? Обидно, блин. Какой из меня, кривого, на хрен, снайпер?
Глеб сел поудобнее, снова взял со стойки свою рюмку и стал смотреть в другую сторону, где выламывалась под музыку очень молодая и очень пьяная девица с весьма призывной внешностью. При этом боковым зрением он наблюдал за одноглазым и его собеседником, который явно чувствовал себя не в своей тарелке. Все это было настолько интересно, что Глеб решил на время забыть о своем поезде и действовать по обстоятельствам.
– А Шамиль, сучара, мне и говорит… – продолжал одноглазый.
– Да тише ты, ради бога, – прошипел чернявый Алеха, хватая его за рукав кожанки.
– Чего – тише? А, ну да… Да пошли они все на хер, Алеха! Бабки – это да, мне здесь таких и за пять лет не заработать. А так… Одно слово – козлы.
– Мои слова не очень добры, но и не слишком злы. Я констатирую факт – козлы, – негромко и слегка нараспев проговорил Алеха, явно кого-то цитируя. Видно было, что он страстно мечтает оказаться подальше от этого места, но побаивается своего звероподобного собеседника. – Слушай, Серега, мне действительно пора. Жена…
– Да пошла она в ж.., корова твоя плоскостопая! – рыкнул одноглазый Серега. – Же-на-а… Помню я, как она тебя на себе женила. С-стерва, пар-р-разитка… Жалко мне тебя, Алеха, понял? Ты же парень – огонь! А эта тварь толстозадая тебя под каблуком держит, как какого-нибудь очкарика. Нет, здорово, что мы с тобой встретились!
– М-да, – с некоторым сомнением согласился Алеха.
– Чего ты мямлишь? Здорово, говорю! Давай еще по стопарю за это дело… Ты меня слушай. Что ты имеешь в этой своей конторе? Сто двадцать? Это баксов, что ли? И это, по-твоему, деньги? Мы же с тобой два года в казарме на соседних койках спали, я же тебя, как облупленного… Ты же из автомата в десятку попадаешь чаще, чем некоторые струей в унитаз. Там, – он многозначительно указал большим пальцем через плечо, приблизительно в направлении туалета? – такие, как ты, на вес золота. Только наши платят меньше, вот в чем загвоздка. Но я тебе объясню, как пройти… Найдешь Ахмета… Ахмет Долмаев, запомнишь? Скажешь, Серега Свисток послал. Примут как родного. Он, Ахмет то есть, у них там вроде командира.
– Тише, – процедил Алеха сквозь плотно стиснутые зубы. – Тише ты, идиот! Пошли отсюда!
– Да на хрена нам уходить? – искренне и очень громко изумился одноглазый. – Так душевно сидим…
– Как хочешь. Мне пора.
Чернявый Алеха встал, с шумом отодвинув стул. Глеб ленивым жестом вернул недопитую рюмку коньяка на стойку, одним глотком, не почувствовав вкуса, допил остывший кофе и глубоко затянулся сигаретой перед тем, как раздавить ее в пепельнице. Тень невеселой улыбки снова тронула его губы. Он почему-то думал, что от работы его отделяют сутки пути, но по странной иронии судьбы война нашла его здесь, в привокзальной забегаловке.
Одноглазый тоже тяжело поднялся, едва не опрокинув стул и первым делом ухватившись за ремень своей сумки. Его совсем развезло, нижняя губа отвисла, глаза смотрели тупо и расфокусированно.
– С-стой, – с трудом ворочая языком, выговорил он. – Пр-р-вожу.., бабок таксисту… У меня бабок – во!..
Он звонко хлопнул ладонью по пыльному боку своей сумки, и Глеб подумал, что напрасно волнуется: этот идиот делал все, чтобы его пристукнули без вмешательства агента по кличке Слепой. С другой стороны, когда бьешь человека по голове, намереваясь стяжать его сумку, летальный исход вовсе не гарантирован, а Глебу почему-то очень хотелось быть уверенным именно в таком исходе. Помимо справедливого и законного суда, существуют такие вещи, как мировое сообщество, Совет Европы, права человека, мораторий на применение смертной казни и прочие высокогуманные институты, в данном случае не имеющие никакого отношения к делу. Слепому почудилось, что к витавшим вокруг запахам кофе, сигарет и спиртного примешалась густая струя трупной вони, словно в полуметре от него на стойку приземлился сытый стервятник.
Глеб повернулся к залу спиной, положил на стойку оба локтя, улыбнулся и сделал худосочной блондинке комплимент по поводу ее мастерского владения техникой приготовления кофе. Блондинка тоже улыбнулась и что-то вполне дружелюбно ответила, не переставая ритмично двигать челюстями, – она жевала мятную резинку, запах которой временами забивал даже густой аромат кофе. Они немного поговорили – слегка подвыпивший клиент и усталая барменша, а когда Глеб снова обернулся, столик, за которым сидели Алеха и одноглазый, уже занимала симпатичная молодая пара. Закрывавший дверной проем занавес из разноцветных деревянных бус еще колыхался. Глеб подсунул под свое кофейное блюдце десять долларов, подмигнул барменше и сполз с высокого табурета, неторопливо направившись к выходу.
Его левая рука опять была в кармане, бренча пистолетными патронами, как морскими камешками. В дверях он бросил быстрый взгляд на часы. До отправления поезда оставался почти час – бездна времени для того, кто умеет действовать решительно и быстро.
Они вышли из кафе и повернули было к Каланчевской площади, где была стоянка такси, но Алексей Рыбин, еще сохранявший способность соображать, издали увидел припаркованный у обочины “луноход” с коварно потушенными огнями и с немалым трудом развернул своего плывущего без руля и ветрил спутника на сто восемьдесят градусов. Перспектива ночевать в вытрезвителе ему не улыбалась, но еще больше Алексея пугало то, что его окосевший приятель по незабвенным армейским дням Серега Старовойтов мог спьяну наболтать ментам. Был он на самом деле снайпером у Басаева или сочинил весь этот бред для красного словца, не имело никакого значения. Все равно будет разбирательство, повестки, звонки на работу, запросы какие-нибудь… Алексей был на хорошем счету в своей фирме, и одно упоминание его имени в связи с подобным дурно пахнущим делом могло поставить на его карьере жирный крест.
Старовойтов вдруг затеял петь. Редкие прохожие, шлепавшие сквозь туман и слякоть к теплу и уюту своих квартир, вздрагивали и оборачивались на его хриплые вопли, густо пересыпанные отборным матом и почему-то частыми и безграмотными ссылками на Коран. Рыбин скрипнул зубами, прошептал короткое ругательство и боком нырнул в устье Краснопрудного переулка, решив, что дружба дружбой, но это уже чересчур. Его маневр, однако же, ни к чему не привел: Старовойтов, который, казалось, вообще ничего не соображал, каким-то образом заметил исчезновение приятеля, огляделся и, заметив светлую куртку Рыбина, как ни в чем не бывало свернул вслед за ним в переулок, продолжая петь и материться.
