— Вот это нумер! — изумленно произнес генеральный директор «Артемиды». — Так вот какое у тебя дворянство, Говор-Говорок. Ай да мудачок Андрюша. Ай да лох чилийский, саддам хусейнов… А я на тебя время тратил.
А Говоров мел и тоже думал: неожиданная, однако, встреча! Болтали про Забора всякое, а он — вот он, весь в шоколаде. Офис у него, видите ли. ООО «Артемида». В парткоме… Ширк-ширк… И ведь учился кое-как, еле переползал с курса на курс, но — ширк — генеральный директор. В общем, Артемида в парткоме…
Андрей рассмеялся, метла пропела: ш-ш-ширк.
* * *
— Только что встречался с Зеленцовым, — сказал Вайс. Он был возбужден и озабочен.
При упоминании имени прикормленного налоговика Малышев с Фёдоровым поняли, что не зря главный инженер собрал их в выходной день.
— В понедельник они начинают у нас внеплановую проверку, — продолжил Вайс и нервно хрустнул пальцами. — И ОБЭП тоже подключится. Дана установка обнаружить крупные нарушения, чтобы возбудить уголовное дело.
— Это москвари, — зло произнес Фёдоров.
— Спасибо, что глаза открыл, — сами бы ни в жизнь не догадались, — так же зло сказал Малышев.
— Суки! — произнес Фёдоров.
Некоторое время все молчали, потом Малышев спросил:
— А Зеленец твой что говорит?
— Говорит: подчищайте в бумагах, в компьютерах.
— Ты понял, Николай? — Малышев повернулся к коммерческому директору.
— Понял.
— А чего сидишь? Занимайся.
— Да это я все сделаю… В бумагах-то у меня и так все чисто.
— Черную документацию с завода убрать! Из кабинетов и сейфов лишнее выкинуть! Налички чтоб нигде не было! — уверенно распоряжался Малышев. — Девчонок из бухгалтерии вызвать, пусть каждую цифру вылизывают!
— Да это ясно-понятно, — задумчиво сказал Фёдоров. — Не в том дело! Главное — какая у них установка! Если специальной установки нет — тогда одна песня, а если дана команда «фас», то из-за непотушенного бычка в урне завод опечатают и установку конвейера сорвут…
— Чего сопли жевать? — вскинулся Малышев. — Не ясно, что ли, — установка хреновая! А мы должны через нее перепрыгнуть!
— С Зеленцовым вопрос решен, хотя и задорого, — пояснил Вайс. — Он положительный отчет нарисует. Только, скорей всего, его потом уволят. Хочет гарантий: материальную компенсацию, должность хорошую, оклад соответствующий. Я пообещал.
— Правильно! Что надо, то и сделаем! — одобрил генеральный директор.
— А как с ОБЭПом выйдет, не знаю…
— Ничего, я этот вопрос подработаю, — кивнул Малышев. — Меня и губернатор, и его замы помнят — в одних президиумах столько лет заседали! Мы перед нашей властью не провинились, так что, думаю, нас в обиду заезжим варягам не дадут. Отблагодарить в случае надобности и мы можем.
— Хорошо бы так, — вздохнул Вайс.
— Идите, — подвел итог генеральный, — работайте. Проверить все. Чтобы нигде ни сучка…
— …ни сучки, — произнес Фёдоров.
Малышев тяжело взглянул на него и поморщился, будто на зуб среди морепродуктов попал кусочек ракушки.
* * *
Андрей сидел в своей пятиметровой кухоньке за старым столом с включённой допотопной настольной лампой, металлический отражатель которой концентрировал свет только в круге на столешнице, а границы маленького помещения в отражённом свете этого круга раздвигались и становились зыбкими. Прихлёбывал крепкий сладкий чай, из-за дешевизны своей имеющий не чайный аромат, а привкус сена, и сдобренный в связи с этим щепоткой ванили и парой капель дешёвого лимонного концентрата из жёлтой пластмассовой бутылочки. В руке он держал большую тяжёлую лупу в виде рака, обхватившего клешнями линзу, и рассматривал сквозь нее бумажный прямоугольник с изображением комбайна, пятиэтажных домов, приукрашенных художником профилей рабочего и работницы.
Когда-то в детстве точно так же его завораживало рассматривание марок, монет, денежных купюр, облигаций. Марок было довольно много — в те времена люди переписывались очень интенсивно, и мать никогда не выбрасывала пришедшие конверты, пока Андрюша не «выпарит» марку. А отец разрешал ему уложить проштемпелёванный квадратик в большой старый кляйстер только после того, как сын находил на карте город отправления письма и зачитывал из энциклопедического словаря сведения о нем.
А монеты, правда, только советские, других не было, — это же был их с отцом духовный пир. По субботам в маленькой комнате коммунальной квартиры устраивались они вдвоём под похожей лампой и в круге света сравнивали монеты одинакового достоинства, но разных лет выпуска. А появление всевозможных юбилейных монет — вообще праздник! Отец по-взрослому серьёзно спрашивал у Андрея: «Вот если бы тебе надо было решать, чему или кому ещё можно посвятить монеты, что бы предложил?» И маленький Говорок, недолго думая, перечислял всех книжно-газетных героев тех лет, друзей и родственников…
Но больше всего изумляли Андрюху водяные знаки на денежных купюрах и облигациях. Смотришь просто так — их не видно. А на свет глянешь — вот они! Он до сих пор хорошо помнил солидную бумагу размером с почтовый конверт, с видом московской высотки, заводов и гидроэлектростанции и непонятной торжественной надписью: «Государственный заем развития народного хозяйства СССР». И снизу в скобочках: «Выпуск 1947 года».
— Папа, а зачем тут эти знаки? Ну, водяные? — спрашивал маленький Андрюша. — Это же не деньги!
Отец улыбался:
— Облигации — ценные бумаги. Они тоже денег стоят!
— Так за них что, конфет купить можно?
— Не только конфет. Чего хочешь. Только не за облигацию, а за деньги, которые она стоит!
— А где взять эти деньги?
Отец чесал в затылке.
— Понимаешь, это заем. Государство заняло у народа. Правда, тогда, после войны, ни у кого не спрашивали — выдавали часть зарплаты облигациями, и все. Вот когда этот долг возвратят…
— Когда?
Отец вздыхал.
— Да уже все сроки прошли. Лет двадцать назад обещали выплатить. Многие с самого начала не верили, многие потом разуверились. Пачками в мусорные баки выбрасывали. А другие из мусора доставали… А я храню — и дедушкины, и тети Фросины. Пусть лежат: места не занимают, есть не просят. Авось пригодятся…
А еще лет через семь действительно облигации стали выкупать обратно. В сберкассы выстроились недлинные очереди: не много запасливых людей дожили до погашения займа. Отец получил приличную сумму и сам был очень удивлен:
— Смотри, не обмануло родное государство! Хоть и через тридцать лет, а отдало долги! Недаром дед Степан из восьмидесятого дома всю жизнь их собирал по помойкам: сейчас на «никчемный мусор» вполне может машину купить!
Тринадцатилетний Андрей тогда своими глазами увидел, как никому не нужные бумажки превращаются в самые настоящие, всем нужные деньги. Это врезалось в память на всю жизнь. Тем более что он получил в подарок долгожданный велосипед! И в очередной раз убедился, что отец все говорит правильно!
Сейчас он под увеличительным стеклом рассматривал акцию «Сельхозмаша» из пачки Матвеича.
Ситуация повторялась: акции родного предприятия в своё время раздавали всем пропорционально стажу работы, иногда ими выдавали часть зарплаты, но никаких дивидендов они не приносили, и что было с ними делать дальше, никто толком не знал. С ними обращались, как с ничего не значащими бумажками: засовывали в дальние углы, выбрасывали, меняли на сигареты, на водочные и сахарные талоны… И хотя Андрей всем рассказывал историю с облигациями 1947 года, над ним только смеялись:
— Лох ты, Андрюша! Тогда ведь совсем другое государство было!
Мало ли что другое… Места не занимают, пусть лежат!
Говоров вынул почти полностью заполненную общую тетрадь, переписал в нее номера новых акций, а пачку отнес в чулан и аккуратно спрятал в огромную сумку из рогожки, в которых «челноки» возят свой товар из Турции и Китая. Сумка была почти полной.
А под грудой всякого хлама стояла еще одна сумка, доверху набитая акциями. Рано или поздно они должны превратиться в денежные купюры…
