— Одного я не понимаю, — сказал Генри, — как вам удалось повесить его так, что стекло не выпало?
— Не иначе как чудом. В жизни теперь к нему не притронусь. Потрясающе смотрится, правда?
С этим трудно было поспорить — потрескавшееся стекло дробило любое отражение на затейливые узоры, как в калейдоскопе.
Только перед самым уходом я понял — совершенно случайно, — как же на самом деле разбилось зеркало. Стоя на коврике перед камином, я облокотился на полку, и взгляд мой скользнул в очаг. Камин у близнецов не работал, и поленья, живописно уложенные на железных подставках, всегда покрывал бархатистый слой пыли. Но на этот раз я заметил в темной глубине кое-что еще: игольчатые блестки зеркальных осколков вперемешку с крупными изогнутыми кусками стекла. В них легко узнавались останки стакана, уцелевший двойник которого был у меня в руке — старинный «хайбол», тяжелый, с толстым донцем и золотым ободком по краю. Кто-то запустил его через всю комнату с такой силой, что он разлетелся вдребезги, разбив зеркало над камином.
Две ночи спустя меня снова разбудил стук в дверь. Кое-как дотянувшись до выключателя, я уставился на часы, показывавшие три.
— Кто там? — крикнул я, подавив желание сразу послать ночного гостя подальше.
— Генри, — раздался неожиданный ответ.
Не скрывая недовольства, я впустил его. Садиться он не стал:
— Извини за вторжение, но дело не терпит отлагательства. Я хочу попросить тебя об услуге.
Его напористый тон встревожил меня. Я присел на край кровати.
— Так ты меня слушаешь?
— В чем дело?
— Четверть часа назад мне позвонили из полиции. Чарльз арестован за вождение в пьяном виде. Тебе придется вытащить его из тюрьмы.
— Чего-чего? — переспросил я, чувствуя, как по спине побежали мурашки.
— Машина, собственно говоря, моя. Полицейские нашли меня по фамилии на регистрационном талоне. В каком состоянии Чарльз, мне неизвестно.
Он достал из кармана незапечатанный конверт и протянул мне:
— Вот. Нужно будет оставить залог, но я не знаю, сколько именно.
Я вытащил из конверта пустой подписанный чек и двадцатидолларовую купюру.
— Я уже сообщил полиции, что одолжил ему машину, — продолжил Генри, подходя к окну и выглядывая наружу. — Но если вопрос возникнет снова, пусть позвонят мне. Утром я свяжусь с адвокатом. Пока что нужно, чтобы ты как можно скорее забрал его оттуда.
Суть его просьбы дошла до меня далеко не сразу.
— А деньги зачем?
— Заплати, сколько потребуется.
— Я имею в виду двадцать долларов.
— Ты поедешь туда на такси. Оно ждет внизу.
Я долго не мог стряхнуть сонное оцепенение и подняться с кровати. Генри терпеливо ждал. Пока я одевался, он так и стоял у окна, глядя на темную лужайку и не обращая внимания на звяканье вешалок и громыхание ящиков: отрешенный, сосредоточенный, поглощенный, несомненно, сложнейшими абстрактными построениями.
Только после того как мы завезли Генри домой и такси понеслось по безлюдным улицам к центру города, я начал понимать, сколь скудными данными располагаю. Мне предстояло разговаривать с полицией, а Генри на самом деле не сообщил мне ровным счетом ничего. Чарльз что, попал в аварию? В таком случае есть ли пострадавшие? И если все так серьезно, то почему Генри не поехал сам, ведь машина-то его?
Над перекрестком раскачивался одинокий светофор.
Тюрьма располагалась в пристройке к зданию суда. Ее крыльцо ярким пятном выделялось среди темных фасадов. Попросив таксиста подождать, я вошел внутрь и заглянул в дежурку.
Там громоздились картотечные шкафы и железные столы за загородками, у входа стояли допотопный кулер и автомат с наклейкой какой-то благотворительной организации («Ваша мелочь творит большие дела»), полный разноцветных шариков жевательной резинки. Двое дежурных полицейских ели курицу-гриль, разложенную на промасленной бумаге, и смотрели ток-шоу Салли Джесси Рафаэль по портативному черно-белому телевизору.
— Добрый вечер, — сказал я, и они оторвались от экрана. — К вам тут недавно мой друг попал, я хотел бы взять его на поруки.
Полицейский помоложе обтер губы салфеткой. Я узнал его — это был тот рыжеусый здоровяк, участвовавший в поисковой операции.
— Держу пари, друга зовут Чарльз Маколей, — пробасил он.
По интонации можно было подумать, что Чарльз — его хороший приятель. Впрочем, кто знает? Пока шла вся эта заваруха с поисками, Чарльз провел в участке немало времени. Он говорил, копы обращались с ним очень неплохо: заказывали для него сэндвичи, приносили колу.
— Ты ведь вроде не тот парень, которому я звонил? — несколько озадаченно спросил второй дежурный. Это был рослый спокойный мужик лет под сорок, с лягушачьим ртом и пышной гривой седых волос. — Так машина, что ли, твоя?
Я пустился в объяснения. Они внимательно слушали, обгладывая куриные косточки: добродушные служаки с мощным тридцать восьмым калибром на поясах. Стены были увешаны плакатами с социальной рекламой: ЗА ЗДОРОВЫЙ ОБРАЗ ЖИЗНИ; ВЕТЕРАНАМ — ДОСТОЙНУЮ РАБОТУ; СООБЩАЙТЕ О СЛУЧАЯХ ПОЧТОВОГО МОШЕННИЧЕСТВА.
— Пойми, сынок, вернуть тебе машину мы никак не можем, — сказал рыжеусый. — Мистеру Винтеру придется явиться за ней самому.
— Насчет машины я и не волнуюсь. Я просто друга хотел забрать.
Второй полицейский покосился на часы:
— Тогда загляни с утра пораньше.
Я подумал, он шутит:
— У меня есть деньги.
— Мы не можем отпустить его под залог. Это сделает судья после того, как предъявит обвинение. Приходи ровно в девять.
«Чарльзу предъявят обвинение?» — ошалело подумал я.
Полицейские смотрели слегка недоуменно, очевидно, не понимая, что мне еще нужно.
— Не могли бы вы сказать, что случилось?
— Что-что?
— За что именно его арестовали? — проговорил я глухим, неестественным голосом.
— Дорожный патруль остановил его на Дип-килл-роуд. — Седовласый словно зачитывал протокол. — Он находился в состоянии опьянения. Согласился пройти тест на алкоголь, который показал положительный результат. Патрульные доставили его в участок примерно в двадцать пять минут третьего.
Я все еще плохо понимал ситуацию, но никак не мог сообразить, какой бы такой вопрос помог мне ее прояснить.
— Могу я его увидеть?
— Утром увидишь, — с улыбкой сказал рыжеусый. — Все с твоим другом в порядке, не волнуйся.
Больше говорить было не о чем. Я поблагодарил их и вышел.
На улице я обнаружил, что таксист не стал меня дожидаться. У меня оставалось еще пятнадцать долларов из двадцатки, которую дал Генри, но, для того чтобы вызвать такси, пришлось бы возвращаться в дежурку, а этого мне не хотелось. Я дошел до южной оконечности Мэйн-стрит, где, как я помнил, перед закусочной был автомат, но он не работал.
Пошатываясь от усталости, я побрел обратно — мимо почты, мимо скобяной лавки, мимо закрытых дверей кинотеатра, непривычно мрачного без рекламных огней. На фризах публичной библиотеки выгибали спины кугуары. Миновав площадь, я пошел дальше. Фонарей и неоновых вывесок становилось все меньше, в неверном сиянии луны пейзаж выглядел невыносимо печально. Оставив справа гудящее шоссе, я вышел к автобусной станции, с которой когда-то началось мое знакомство с Хэмпденом. Она была закрыта. Я присел на скамейку под тусклой лампочкой и стал ждать открытия, чтобы воспользоваться телефоном и выпить чашку кофе.
Служащий станции — унылый толстяк с рыбьим взглядом — появился ровно в шесть. Кроме нас, в здании никого не было. Я зашел в туалет и умылся, а потом выпил не одну, а две чашки кофе — толстяк с большой неохотой сварил его для меня на электроплитке в своем закутке.
За стеклами, покрытыми вековым слоем грязи, обозначился рассвет. Стены были оклеены доисторическими расписаниями, обшарпанный пол инкрустировали расплющенные окурки и катышки жвачки. Прикрыв поплотнее заляпанную дверь телефонной будки, я набрал номер Генри. Я был почти уверен, что звоню напрасно, но, к моему удивлению, он поднял трубку после второго гудка:
