— Пройдемте, — радушно улыбаясь, махнул рукой наш собеседник.
Пашка посмотрел на меня и озадаченно кивнул.
Официант провел нас на второй этаж. Григорян сидел в отдельном кабинете со стенками, обклеенными финскими обоями, с низким столом и уютными креслами. Это был совсем не тот человек, который приходил ко мне. На этом Григоряне ладно сидел итальянский костюм, лицо чисто выбрито, осанка свидетельствовала об уверенности в себе и праве сидеть королем, когда вокруг тебя все крутятся и выполняют твои желания. Да, это был не просто рядовой торгаш, а знатный сеньор, по меньшей мере граф. Перед ним стояли блюда с шашлыком, зеленью, в хрустальном бокале краснела «Хванчкара», налитая из запотевшей бутылки. Григорян радовался жизни. Во всяком случае, до того момента, пока на пороге не появились мы. Увидев нас, он чуть не подавился и судорожно закашлялся.
Официант подскочил к Григоряну и вежливо, с соблюдением этикета, хлопнул его по спине.
— Все… — прохрипел Григорян. — Все нормально, Слава.
— К вам-с, Ричард Ашотович, — склонил голову официант. Будь его воля, он согнулся бы в пояс.
Григорян вздохнул. Официант озадаченно посмотрел на него, пытаясь понять, не допустил ли какой-нибудь ошибки, приведя сюда гостей.
— Вы что, не рады нам? — спросил я укоризненно.
— Здравствуйте, — расплылся в улыбке, больше похожей на гримасу, Григорян. — Э, я вам всегда рад. Слава, неси еду, неси вино, у нас сегодня уважаемые люди. — Он опять начал говорить с акцентом.
Слава расслабился, видимо, решив, что не сделал ничего неуместного.
— Сейчас организуем в лучшем виде.
— Не стоит, — покачал я головой. — Мы уже обедали. Правда, Павел Сергеевич? — обернулся я к Пашке.
— Конечно. Я сыт, как лев, целиком сожравший антилопу, — кивнул Пашка. — А на работе не пьем.
Между тем и у меня, и у Пашки текли слюни. Утреннюю яичницу вряд ли можно считать едой. С обедом же опять ничего не вышло. Все следователи и оперативники, как правило, язвенники и гастритники. При нашей жизни редко удается даже кусок перехватить, не то что питаться систематически, а нервотрепка такая, что бьет по желудку, как острый нож. Так уж повелось в России. Следователь должен быть язвенником. А профессиональный уголовник-рецидивист со стажем — туберкулезником. Язвенники ловят туберкулезников — красота!
— Обижаете, — заворковал Григорян. — Чтобы люди ко мне пришли, и я их голодными отпустил… На Кавказе за это руки не подадут.
— Мы не на Кавказе, — хмыкнул Пашка.
— Неплохо устроились, — оценил я обстановку.
— Человек богат друзьями, — сказал Григорян. — Директор мой хороший знакомый. А что стоит хорошему знакомому отвести мне кабинет и не заставлять томиться в общем зале, И, конечно, никаких нарушений. Поверьте — за все уплачено по расценкам.
— Мы верим. Все схвачено и за все заплачено — как в песне поется, — кивнул Пашка.
— Есть другая песня. Мои друзья — мое богатство. Я бы выпил за то, чтобы наша лебединая песня никогда не была спета, — произнес торжественно Григорян. — Но, к сожалению, ваши бокалы не наполнены.
— Что поделаешь — работа, — вздохнул я, стараясь не смотреть на аппетитный шашлык. Бокал вина и мягкое нежное мясо — это тебе не подгоревшая яичница с утра. Хорошо принадлежать к избранным и плохо быть следователем, рыскающим по городу… От Григоряна не укрылось мое минорное настроение, и он едва заметно усмехнулся, глядя на меня.
— А где ваш роскошный вельветовый пиджак? — спросил я, вспоминая, в каких лохмотьях заявился он ко мне в кабинет.
— Совсем поизносился. Пришлось покупать новый. — Григорян покраснел.
— Жалко, — сказал Пашка. — Добротная была вещь. Наверное, еще деду вашему служила.
Григорян исподлобья посмотрел на него и с трудом изобразил дежурную улыбку.
— И мокасины ничего были. Добротные. «Прощай, молодость».
— Мало ли… — Григорян поскучнел. — А вы по делу?
— А как же! Хотя какие это дела! Так, делишки. Несчастное убийство, а сколько возни, — вздохнул я.
— Так нельзя. Убийца должен понести заслуженное наказание, — с неожиданным пафосом произнес Григорян.
— И понесет… Ричард Ашотович, всего несколько вопросов. Вы член охотничьего союза? — осведомился я.
— Нет.
— А ружьишко откуда?
— У меня?
— У вас.
— Ружьишко? А, есть ружьишко. Мое…
— Разрешение тоже есть?
— Вспомнил. Я член охотничьего общества «Спартак», разрешение в порядке. А зачем? Ружье уже проржавело. Давно не охотился.
— Так уж и давно?
— Года два.
— Еще одна песня есть. «Что-то с памятью моей стало».
— Э, я что, вру, да? — Акцент Григоряна неожиданно резко усилился, перед нами сидел возмущенный, оскорбленный в лучших чувствах кавказец из горного аула. Во всяком случае, Григоряну хотелось выглядеть именно таковым. И это у него получалось.
— Не хотелось бы, чтобы вы врали. Такой приятный собеседник, жалко судить вас за дачу ложных показаний. Год в тюрьме… Вам там будет скучно.
— Зачем угрожать, да?
— Кто угрожает? Мы информируем, — вмешался в разговор Пашка.
— Следователю положено говорить правду и только правду, — нравоучительно произнес я. — Думаете, так уж трудно установить, что вы за последний год раза четыре охотились вместе с Новоселовым?
— Охотился, да. Все упомнишь, что ли?
— Где охотились?
— Где-то за городом. По-моему, на севере от города. Все упомнишь, да?
— Кто с вами ездил?
— Не помню, да.
— Склероз — проблема века, — с сочувствием произнес Пашка.
— Не помню!
— Никого не помните?
— Да был там какой-то Сашин знакомый. То ли Валентин, то ли Виктор.
Я описал тех типов, о которых недавно вспомнил Бородуля.
— Вот, в светлой куртке это он был, — кивнул Григорян.
— А второй вам никого не напоминает?
— Никого.
— Как лесника звали?
— Не помню.
— А охотились на кого, на кабанчиков?
— Да. И на волка.
— Много настреляли?
— Почти ничего.
— А лицензия была?
— У Новоселова, кажется, была.
— А кто еще с вами ездил? Ну, вспомните…
— Я же говорю — этот Виктор и еще какой-то пьяница. Больше никого.
— Кроме того мужика в «волге» с тремя нулями. Обкомовская штучка, да?
Лицо у Григоряна окаменело.
— Вы что, гражданин следователь? Обком — это власть, там люди высоко парят, как орлы. А мы на их полет только издалека смотреть можем. Я в жизни никого из обкомов и горкомов не знал.
— Так ли?
— Да.
— Все-таки что это за шишка была? — не отставал я, видя, что Григорян врет. И что в разговоре этот момент самый напряженный. С этим типом на черной «волге» что-то неладно.
— Не знаю я никого, хлебом клянусь! — взорвался Григорян.
Возможно, когда-то такой была страшная клятва на Кавказе, но сегодня все кепкари клянутся хлебом и матерью и при этом врут без всякого зазрения совести, нахально и открыто.
— На вашем месте я был бы откровеннее. Все равно мы все узнаем. К чему создавать трудности и себе, и нам. Проще надо быть, Ричард Ашотович, проще.
Григорян бросил на меня быстрый взгляд, и на секунду мне стало плоховато — такой заряд злобы и холода обрушил он на меня. Тут-то я и понял, что человек этот способен на многое. Он сам мог запросто отправить Новоселова на тот свет. Рука бы не дрогнула.
— А вам не надо быть проще? Вы вот скажите, хочется вам, голодным и неприкаянным, ходить, задавать людям ненужные вопросы, что-то искать, чего и нет в природе?
Насчет того, что мы голодные — верно заметил, гад.
— Работаете много, денег получаете мало, толку никакого. Зачем все это? Зачем портить нервы безобидным и тихим людям?
— Таким, как вы?
— Как я. И как многие другие. Вы мне оба очень нравитесь, я бы хотел иметь таких друзей. Но у вас очень тяжелая жизнь. Помотайся вот так по городу. Автобус, троллейбус — семь потов сойдет. Такие хорошие люди должны ездить на машинах, отдыхать, не считая денег.
— Это вы к чему? — спросил я.
— Получать двести рублей за такую работу — разве дело? А ведь есть такие товарищи, которым ничего не стоит дать таким приятным молодым людям взаймы, скажем, тысяч пятнадцать на личное обустройство.
— Взятки предлагает. Скучно, — зевнул Пашка.
— Я предлагаю? Как вы могли такое подумать? Я просто размышляю. И всегда буду рад вернуться к этому разговору. — Теперь он говорил совершенно без акцента.
— Мы подумаем, — кивнул я.
— Подумайте. К чему так напрягаться! Зачем? У вас есть убийца, он сознался… Чего вы еще хотите?
— Да, есть убийца, он сознался. А откуда вы это знаете? Паш, ты говорил об этом?
— Нет.
— И я нет. Озарение?
— Э, слухи, товарищи, сами знаете.
— «Словно мухи, тут и там ходят слухи по домам» — есть такая песня.
— Не слышал.
— Высоцкий.
— А, Высоцкий, — закивал Григорян. — Хорошо пел. Правильно.
