Это был момент полной растерянности. Кто угодно может проявить растерянность, но только не человек с оружием в руках, который привел кучу своих товарищей на бойню. Такие вещи я считаю непростительными. Это не просто ошибка, это череда ошибок. И с Вершининым все это произошло в первую очередь потому, что много лет он культивировал в себе «крутого», что, кстати, присуще отнюдь не только оперативникам и силовикам, но и политикам, и даже звездам кино. А потом, рано или поздно, получается так, что на любого «крутого» находится другой «крутой», чаще – еще более «крутой». Хорошо, если все кончается простым падением с воображаемого пьедестала, бывает и намного хуже. Вот политик и тиран Саддам – каким был «крутым», а упасть все равно пришлось. Сначала с пьедестала, потом – с виселицы. Когда человек считает, что он «крутой», он влюблен в себя. Но почему-то весь остальной мир скоро перестает разделять эту любовь. Тогда наступает время позора и возмездия. Позор и возмездие – вот два слова, которые обязательно должен помнить каждый «крутой».
* * *
Спецназовцы уже неслись на поле с верхних ярусов трибуны, когда дымящийся, изрешеченный ими джип намертво впечатался в рекламный щит, поставив собой жирную точку в длинном спортивном девизе, призывавшем: «Быстрее! Выше! Сильнее!» Когда они высыпали на поле, произошло то, что майор Вершинин не мог вообразить себе даже в самом кошмарном сне.
Наперерез спецам, как по команде невидимого тренера, ринулись футболисты в красной форме. В полном составе. В следующую минуту на поле разгорелось настоящее рукопашное ристалище. Облаченные в каски и надежную защиту, с той и другой стороны, участники этой жуткой рукопашной напоминали средневековых ландскнехтов, а все происходящее на поле здорово смахивало на какую-нибудь Грюнвальдскую битву. Любителям реконструкций исторических сражений и радикальным «толкиенистам» было на что посмотреть.
«Мне пипец, – коротко и честно подумал Вершинин. В последнее время ему уже несколько раз приходилось мысленно так говорить себе, но только теперь это выглядело не преувеличением, а констатацией факта. – Я сплю. Да, слава богу, сплю. Но почему мой сон снимает на камеру Опер?»
А тот действительно снимал все происходящее на камеру, думая в этот момент: «Это ж раз в жизни бывает! Увидеть такое – и можно умирать. Какой кадр! Бетонный «Оскар»!»
Через миг Вершинин просто закрыл глаза. Не было сил смотреть на весь этот ад.
* * *
На основании анализа всех событий, предшествовавших операции на стадионе, а также хода самой операции считаю, что есть все основания подозревать майора Вершинина в прямой или косвенной связи с группировкой Седого. Прошу разрешения на полный доступ ко всей служебной, финансовой информации и документации, с которой работал или к которой имел отношение Вершинин за весь период своей работы в Управлении. Также считаю необходимым вести прослушку всех телефонных разговоров Вершинина, запросить имеющиеся записи его разговоров в период работы в Управлении и записи принятых и отправленных эсэмэс. Кроме того, считаю необходимым установить наблюдение за членами семьи Вершинина, произвести выборочную прослушку их телефонных разговоров и в неофициальном порядке получить историю болезни жены Вершинина, которая, по неясным причинам, уже длительное время находится в больнице.
Все указанные материалы изучу лично, в привлечении помощников и аналитиков пока не нуждаюсь.
О результатах своего расследования сообщу в рабочем порядке.
* * *
Все рухнуло. Мысли больше не хотели выстраиваться по полкам, наоборот, словно издеваясь над ним, валились одна на другую, превращаясь в нагромождение неубедительных фактов и жалких аргументов.
Четверо раненых. Один – в критическом состоянии. Это врачи так осторожно говорят – в критическом состоянии. А на самом деле он, сотрудник Управления, один из двоих, отправленных Вершининым на встречу со Скалой и Щукой, стоял одной ногой на том свете – с той минуты, когда на стадионе в него выстрелил снайпер. Выстрел был безупречный, в сердце. Спасло ему жизнь то, что он находился в движении, а это всегда доставляет проблемы снайперу.
И все же он попал. Но пуля прошла в пяти миллиметрах от сердца. Пятью миллиметрами – всего! – правее, и она ударила бы в стенку сердца, в результате – внутреннее кровотечение и смерть в течение последующих тридцати секунд. Но эти тридцать секунд его миновали. И теперь у него все еще шли минуты и часы случайно спасенной жизни. В отделении реанимации. И Вершинин чувствовал каждый этот час и даже каждую эту минуту. Он много раз звонил в больницу, его голос уже узнавали и раздраженно отвечали:
«Ну что вы звоните каждые десять минут?! Какие могут быть новости, вы думаете, что говорите?! Состояние прежнее. Стабильно тяжелое. Не звоните так часто, отвлекаете только. Будут новости, узнаете».
Вершинин тоже злился в ответ. Ну что это значит? – стабильно тяжелое? Звучит как-то издевательски. В какой-то момент он даже усмехнулся. Пожалуй, так можно сказать о нем, о всем последнем периоде его жизни и работы, обо всем, что с ним в последнее время происходило: стабильно тяжелое состояние.
И какие могут быть «новости», о которых он узнает? Умер? Он тут же представлял себе лица жены и детей Валеры – так звали оперативника, который был тяжело ранен во время операции на стадионе. Что сейчас они думают о Вершинине?
Ведь все уже знают всё. Хоть Управление номинально и является секретной организацией, но внутри самой секретной организации никаких секретов нет. Во всяком случае, все плохие новости секретными быть очень быстро перестают. Поэтому всем уже известно, что во время операции все пошло не так и оперативников перестреляли бы всех, как в тире, если бы не ураганный огонь отряда прикрытия, который они, фактически по своей инициативе, не получив приказа от Вершинина, открыли по джипу. В джипе – пара трупов, и они ничего не расскажут о том, откуда и от кого получили указание сделать то, что сделали: ворваться на стадион и устроить побоище. А почему Вершинин не дал приказа открыть огонь по джипу сразу? Потому что растерялся и потерял контроль над ситуацией. А почему он вообще не знал, как руководитель операции, о таком возможном повороте, как этот джип с пулеметом на борту? Почему заблаговременно джип не вычислили, ведь он наверняка терся где-то поблизости? Почему не приехали на место заранее, чтобы изучить обстановку и все возможные повороты в ней? Почему, опять же, как руководитель операции, он не предусмотрел возможность ведения снайперского огня сверху, с вышек, в результате которого был тяжело ранен сотрудник? Ведь он пошел на эту встречу, доверяя Вершинину? Наконец, почему не было предусмотрено то развитие событий, которое навязали Скала и Щука, – не увидев на «стрелке» майора, они решили попросту уйти, и именно поэтому оперативники вынуждены были покинуть трибуну и почти насильно всучить Скале контейнер с кокаином и тем самым подставиться под выстрелы снайпера. И почему сотрудники не были в бронежилетах, а пошли на встречу в легких спортивных костюмах? Почему, почему? Все эти тяжелые неразрешимые вопросы имели только один возможный ответ.
Потому что Вершинин проявил преступную небрежность при организации операции, в результате чего были ранены четверо и тяжело ранен еще один сотрудник Управления. Потому что он проявил себя как руководитель, не способный обеспечить успех операции и сохранность жизни своих людей.
А что на другой стороне весов? В правом верхнем ящике стола в кабинете Вершинина лежала кассета, снятая Опером. На кассете зафиксирован прием Скалой контейнера с партией кокаина. И сам Скала – весь в кокаине с ног до головы, с ничего не понимающим лицом. Если бы всего этого – перестрелки и потерь – не случилось, Вершинин праздновал бы победу – еще бы, от такой «компры» Скала не отмоется теперь никогда! Можно брать его и спокойно тянуть за ниточку, пока не выведет на Седого.
Но теперь эта победа была всего лишь жалкой кассетой, стоившей ровно столько, сколько стоит сама кассета. Что это по сравнению с жизнью товарища?
Теперь ему предстояла встреча с коллективом и с начальством.
* * *
Вершинин привык жить в системе координат: победителей – не судят. Вот в чем была его проблема. Если долго живешь в этой системе координат, начинаешь считать ее единственно возможной, правильной, естественной, и кажется, что так будет всегда, так было всегда. Так, наверное, казалось волку, который одиннадцать раз обошел все капканы и на этом основании считал, что и в двенадцатый раз получится. Но двенадцатый капкан старый охотник постарался поставить немного по-другому. Вернее, с виду, вроде бы, такой же, но на самом деле – лишь декорация, призванная заставить волка свернуть с тропы в сторону, чтобы упасть в яму. Старый охотник многих волков пережил.
