«Оборин, Оборин… Где он сейчас?» Не знаю почему, мне стало тревожно на душе.
ГЛАВА 8
Узкую улочку заволокло дымом. Он тонкими струями плыл над землей, и оттого казалось, что дувалы с черными пятнами, дорога, усеянная, как шелухой от семечек, гильзами, слепые дома медленно движутся куда-то вперед, в серую утреннюю мглу. Солдаты сидели на земле, стояли вдоль дувалов, лежали на срезах стен, глядя в одну сторону, туда, где еще раздавались редкие щелчки выстрелов, откуда тянуло тошнотворным запахом жженой резины. Их фигуры застыли, но не было в позах той недавней упругой, будто остановленной на миг пружинной напряженности. Бой утихал…
Стоя на колене и зажав между ног автомат, Латкин торопливо запихивал в рот перловку с мясом, скреб ложкой в жестяной банке, энергично двигал полными щеками. Он с трудом глотал, вытягивая вверх тонкую шею, но не переставал крутить головой, осматривая все тревожным взглядом.
– Латкин, Оборина не видел?
Солдат положил банку на землю, вскочил и несколько секунд шумно сопел, дожевывая с мукой на лице последнюю ложку.
– Нет, – наконец ответил он. – Минут пятнадцать назад он вместе с Сафаровым побежал куда-то туда.
И махнул в сторону площади.
За углом пятеро солдат пили воду из ведра, а рядом с ними стоял сгорбленный старик и все время кивал, поглаживая реденькую белую бородку. Киреев, обхватив ведро обеими руками, поднял его выше головы и жадно пил огромными глотками. Струя лилась через край, стекала по шее за воротник куртки, капала даже со штанин. Наконец он опустил полегчавшее ведро, вытер губы рукавом и пристально взглянул на меня.
– Ты видел Оборина, Киреев?
Молчание. Презрительная насмешка.
Белобородый старик, улыбаясь беззубым ртом, жестом предложил и мне попить. Меня давно мучила жажда. Я охотно взял ведро, опустил в него голову, ощущая на лице колодезную прохладу, подул на плавающую мусоринку и сделал маленький глоток. В это же мгновение кто-то сильно ударил по дну ведра. Вода плеснула мне в глаза, залила нос. Я не удержал ведро в руках, выронил, и оно гулко брякнулось в пыль.
Этот сухонький, сгорбленный старичок едва не сбил меня с ног и захромал по дороге, подняв руки над головой.
– Шахло! – сипло звал он. – Шахло!!!
– Атас, ребята! – крикнул кто-то из солдат. – Бородатые!
Я сначала не понял, что произошло. Машинально отступив к стене, вытирая ладонью лицо, я смотрел в конец улицы, где, часто перебирая тоненькими ножками и вытянув руки вперед, бежала в нашу сторону девочка в длинном бордовом платье с золотистой вышивкой. За ее спиной, у дувала, стоял высокий худощавый парень в черной рубашке, перепоясанный кожаными ремнями. Он так неожиданно выскочил из-за угла, что сам опешил и, застыв на месте, медленно поднимал к груди автомат.
– Латкин, ложись! – раздался пронзительный крик.
Латкин с побелевшим лицом стоял посреди дороги. Когда он обернулся на голос, я увидел его кричащие, молящие о помощи глаза. Я махнул рукой.
– Да падай же ты!
Все произошло в считаные секунды. Душман откинулся назад, будто автомат, который он поднимал, был страшно тяжелым, расставил пошире ноги и посмотрел по сторонам.
– Шахло-о-о! – еще громче завыл старик.
Застрявший посреди площади Латкин не позволял мне выстрелить в «духа»! Я завыл от отчаяния. И вдруг откуда ни возьмись появился Оборин. Паша, взбивая ботинками пыль, побежал к ребенку, схватил протянутые к нему руки, неловко прижал девочку к груди, но сам не удержался, упал на колени. И сразу же, быть может, мгновением раньше, раздался выстрел. Короткая очередь выплеснула из земли фонтанчики пыли, проткнула грубо, до рваных, бахромистых краев куртку на груди Киреева, и тогда одновременно со всех сторон, где стояли солдаты, загрохотали ответные очереди. Душмана ударило, развернуло лицом к стене и прижало к ней, но я успел заметить, что в Пашу выстрелил не он, отнюдь не он. Обернувшись, увидел за собой гнусную физиономию Киреева. Солдат, направляя на меня горячий ствол, медленно подносил палец к губам.
– Тссс… – прошептал он. – Никто ничего не видел… И запомните: я не прощаю обид…
Сам не знаю, как моя рука потянулась к голенищу ботинка, из-за которого торчала рукоятка подаренного мне Блиновым трофейного кинжала. Я в одно мгновение оголил лезвие и метнул кинжал. Разрывая аорту, горячая сталь глубоко вошла в горло солдата… Он захрипел, сделал отчаянную попытку схватиться за рукоятку, но тотчас повалился лицом в пыль.
А Оборина уже поднимали с земли, и скрюченные пальцы солдата волочились по липкой пыли. Девочка с протяжным криком встала на ноги и бросилась на шею старику. Я подбежал к Оборину.
– Бинт! Скорее бинт! – кричал я и, наверное, всем мешал.
На куртке Оборина расползалось темное пятно, будто из-за жары протекла ручка в нагрудном кармане.
– Дышит, ребятки, дышит!..
– Его в тень надо…
– К старику заноси!
– У кого есть промедол?
Промедола у меня не было, но я все же сунул в карман липкую, выпачканную в крови руку.
Над кишлаком поднималось солнце. Зной тянулся над задымленной площадью, и я чувствовал всем телом, как быстро высыхает на мне влажное, вымазанное в речной глине хэбэ, как деревенеет и теряет гибкость. Я неудержимо зевал, меня тянуло ко сну. Я уже многое успел сделать на этой войне, несмотря на то, что она только началась для меня и ждали меня впереди два муторных, бесконечно долгих года.
Оборин лежал на носилках в тени дувала, прикрыв рукой вспухшую обожженную щеку. Он, наверное, не слышал, как ругался Сафаров, приказывая душманам встать лицом к стене, как афганские солдаты выносили из дома и осторожно опускали на землю тела погибших защитников кишлака, как моложавый афганский капитан чисто, почти без акцента, с неестественным пафосом рассказывал Петровскому:
– Теперь Абдулхана и его банду будет судить народ. Он хотел, чтобы дехкане, женщины и дети Бахтиарана стали его рабами. Мы почти два года дрались с ним. Сегодня очень хорошо мы работали, но если бы не… – он долго подыскивал нужное слово, – если бы не храбрые солдаты отряда самообороны, то все жители Бахтиарана стали бы заложниками Абдулхана… Вот командир отряда самообороны товарищ Анвар.
Я увидел, как к ним подошел молодой красивый мужчина в почерневшей от копоти белой рубашке, пиджаке. Одна рука перебинтована, на скуле рубец с ободком запекшейся крови. Он молча поздоровался с Петровским и несколько минут о чем-то разговаривал с афганским офицером.
– Сколько ваших людей обороняло кишлак? – спросил комбат Анвара. Капитан перевел вопрос.
– Товарищ Анвар говорит, что из двадцати человек шестнадцать погибло и только четверо остались живы… Но отряд самообороны Бахтиарана был совсем маленький – всего шесть человек.
– Откуда же еще четырнадцать? Женщины?
Афганец отрицательно покачал головой.
– Нет, этой ночью на сторону товарища Анвара перешла банда Джамала. Моджахеды отказались воевать против власти и пришли без оружия. Но товарищ Анвар приказал Джамалу принести свое оружие. Товарищ Анвар знал, что банда Абдулхана уже идет из Черной Щели в Бахтиаран. Люди Джамала принесли оружие, они его прятали в горах…
Секретарь кивал головой, будто понимал русскую речь.
– Товарищ Анвар говорит, что честным афганцам рано еще бросать оружие. Много, очень много у нас осталось врагов… Товарищ Анвар говорит, что люди Джамала искупили кровью свою вину и будут похоронены как герои… Вы ранены, товарищ командир?
У меня кружилась голова. Я с трудом осмысливал все услышанное. Так, значит, все-таки Оборин был прав?
Комбат уже не слушал афганца, тер пальцами лоб и, пошатываясь, шел в тень дувала.
– Нет-нет… Сейчас…
Он пытался прикурить, чиркал отсыревшими спичками. Бушлат, накинутый на его плечи, упал на землю, но Петровский не обратил на это внимания.
Не думая ни о чем, я долго и тупо смотрел на засохшую травинку под моими ботинками, похожую на сгоревшую спичку. Джамал искупил свою вину кровью… Джамал защищал Бахтиаран… Джамал выступил против бандита Абдулхана… Голова кругом. Да пусть они тут сами разбираются, кто бандит, а кто герой! Мне бы понять, почему свой, русский солдат, выстрелил в спину своему командиру! И пока я этого не пойму, я не узнаю, отчего на земле случаются войны.
– Товарищ майор! – докладывал кто-то Петровскому. – Погиб рядовой Киреев. «Духи» убили его ножом…
– Бессмысленно… – бормотал Петровский. – Все бессмысленно…
На площадь, осторожно протискиваясь через узкие улочки, выезжали бронетранспортеры. Они бодро выли, урчали двигателями, дисциплинированно становились в ряд, и столб пыли, подхваченный горячим ветром, закручивался в спираль, ввинчивался в чистое голубое небо.
Петровский подошел ко мне, поправляя на себе комбез, как будто он был с чужого плеча и тер ему шею.
– Я уезжаю на доклад к командиру дивизии… Ты проверь личный состав, оружие – и домой. Людям надо отдохнуть… Спасибо за службу!
