Шукрия и Бакали не были друзьями, они не были даже ровесниками, но оба понимали, что раскол СФРЮ сейчас приведёт к самым непредсказуемым последствиям. — Может, всё-таки запросим у Белграда разрешение на применение силы?
— Нет! Это сейчас ничего не решит. — Али Шукрия, как старший, старается удержать темпераментного Бакали. — А вот головы полетят. Нам ещё повезло, что товарищ Тито сейчас не занимается государственными делами. А то бы быть нам за решёткой. К тому же помощь из Белграда прибудет не ранее завтрашнего утра.
Шукрия подошёл к окну и всмотрелся в мелькание снежных хлопьев. Мокрая пелена не позволяла рассмотреть толпу в деталях. И на какой-то миг сборище людей предстало рычащим бурым медведем.
— Давай позвоним нашему молодёжному лидеру, пусть он тоже участвует в совете, — главный коммунист Косовской автономии повернулся к товарищу. — Мало нас, но отступать некуда.
— Если Белград решится на применение силы сейчас, когда Тито в больнице, мы в крае получим такую партизанщину, что сербов придётся под охраной вывозить. Мы же тоже с вами шкиптары. Просто мы понимаем, что с Ходжёй нам не по пути, а эти горлопаны не понимают. Это же мусульмане! Они не понимают, что в случае если их действительно примет товарищ Ходжа [18], о мечетях и Коране им придётся забыть.
— Прав всё-таки товарищ Ходжа, суров, но справедлив, — сетует Бакали, крутя телефонный диск. — Совершенно правильно разогнал всех муфтиев и попов, запретив это мракобесие. Зря товарищ Тито с мусульманами заигрывать начал. А если толпа ночью ринется крайком штурмо… — он не успел закончить фразу, когда на другом конце провода послышался голос абонента.
— Товарищ Мустафа, здравствуйте, Махмут Бакали говорит.
…
— Можете подойти в Крайком? Как у вас в Союзе Молодёжи? Все разбежались?
…
— Плохо! Постарайтесь на площадь не выходить. Толпа настроена очень агрессивно.
…
— Нет! Ни в коем случае! Вы понимаете, что вас могут убить? Это ещё сильнее заведёт толпу. У них тогда обратной дороги не будет. — Бакали бросает трубку.
— Этот идиот возомнил себя Цицероном и Наполеоном в одном лице. Он хочет выступить перед студентами и убедить их разойтись по домам.
* * *
Прошло около получаса, и в кабинет ворвался высокий молодой мужчина с копной кудрявых чёрных как смоль волос, в которых блестели капли растаявшего снега.
— Пёршёндети, товарищи, — приветствовал по-албански молодёжный лидер старших товарищей по партии. — Всё конечно очень плохо, но могло быть и хуже. По крайней мере, студенты меня выслушали.
— И что хотят эти хулиганы?
— Много чего, начиная от ремонта общежитий, улучшения работы столовой университета и заканчивая требованием независимости Косово. — Мустафа стряхнул с куртки мокрый снег прямо на красивый ковёр на полу. — Пока они не готовы к активным действиям. Но тенденция прослеживается. Хорошо, что сегодня канун Рождества, большинство точно по домам разойдётся, а остальным духу не хватит… Завтра праздник, потом каникулы, многие студенты разъедутся по домам. У нас будет время подумать и посоветоваться с сербскими товарищами.
— Молодец! Умный и смелый, такие кадры нужны партии! Мы сейчас до конца рабочего дня досидим, и пойдём Рождество Христово [19] отмечать. — Улыбается Шукрия. — Выйдем незаметно через задний ход. Пускай штурмуют, пускай хоть сожгут, если совсем идиоты. Завтра придём с полицией, составим акт о хулиганстве, откроем дело по федеральному закону. Опросим свидетелей, составим протокол, привлечём кого надо к ответственности.
Кстати, а что у нас делает СДБ [20]? Мустафа, ты связывался с Зораном [21]?
— Он вчера утром уехал. Собрался, сел в свой «мерседес» и укатил в Белград.
Толпа и в самом деле гомонила до полуночи, постепенно политические речи сменились праздничными Рождественскими. В воздухе зазвучали выстрелы из пистолетов и бутылок итальянского «спуманте», которое тоже по традиции открывали в Косово на новый год. Начался новогодний карнавал с зажигательным валле погониште [22]. Никто из веселящихся не обратил внимания, что в здании Крайкома погасли все окна.
* * *
— Тату! Тату! Ну, та — та… — Оглашая двор обиженным рёвом, пятилетний Душан влетел в родной двор, и, заливаясь слезами, бросился к отцу. — Тату, а чего… эти… чего они… — от обиды малыш никак не мог связно говорить.
— Спокойно, сынко, не тарахти, успокойся и расскажи, кто тебя обидел. — Горан Николич, крепкий мужик лет тридцати, ласково прижал к себе сына.
— Тату, а чего… эти Юсуфка с Байрамкой меня побили-и-и-и… — размазывая кулаком слёзы по лицу, Душан судорожно хватал ртом воздух. — Я ничего… им, ничего не сделал. — От обиды и несправедливости он снова зарыдал.
Горан работал механиком горного комбината «Трепча», на Рождество приехал с семьёй к родне в Приштину из Митровицы. Он никак не ожидал, что в столице края творятся такие страшные дела. Два дня назад буянила пьяная албанская молодёжь, вчера толпа собралась штурмовать крайком СКЮ, но по причине праздника энергию косоваров ушла в мирное русло. «Надо домой возвращаться, а то до беды не далеко», — подумал про себя Горан.
— Не плач, Душанко, ты мужчина, мужчина никогда не должен опускаться до слёз. — Он гладил сына по курчавым непослушным вихрам. — Я сейчас пойду к отцу этих обормотов, поговорю с ним, и он им уши надерёт.
Горан накинул на плечи новую модную курточку, привезённую им из Италии, и взял с собой бутылочку самодельной сливовицы, решив, что благородный напиток поможет в переговорах. Сам для уверенности и красноречия тоже хлебнул пару глотков.
— Эй! Комшия! — уже через минуту Горан колотил кулаком в ворота соседского дома. — Выйди! Есть разговор!
Во дворе звенел цепью и громко гавкал, заходясь злобным лаем цепкой пёс. Ещё минут через пять заскрипели петли калитки.
— Чего тебе, шкия [23]? — Скуластое лицо Ибрагима Шимы приветливости не выражало.
— Надо поговорить, шкипар [24], — не остаётся в долгу Горан, но бутылку с самогоном всё-таки протянул. — Ибрагим, сливовицы глотнём, для понимания?
Ибрагим скривился, но от протянутой бутылки не отказался. Он сделал солидный глоток, занюхал рукавом, фыркнул в густые чёрные усы и вернул бутылку, вопросительно уставившись на Горана. — Чего хотел-то? Да, говори быстрее, не резон мне с тобой, шкия, разговоры разговаривать.
— Ты, Ибрагим, поучи своих пацанов, чтобы они маленьких не обижали. — Горан понемногу начал закипать. Не так в его представлении, общаются уважающие друг друга соседи. — Малой прибежал, говорит, его твои парни побили. Не хорошо! Душану ещё четырёх лет нет, а твои уже в школу ходят. И двое их. Так нельзя!
— А вас сербов и надо учить с малых лет, вечно вы жить мешаете… — Зло процедил сквозь зубы Ибрагим. — Не дёргайся, поговорю я с пацанами, в следующий раз если твой щенок им попадётся, они его сразу убьют…
Ибрагим хотел ещё что-то сказать, но Горан уже заехал ему бутылкой прямо по темени. По удивлённому лицу албанца потекла ароматная жидкость. Не ожидавший нападения, Ибрагим медленно сполз по стойке ворот на заснеженный тротуар.
Горан сам испугался внезапного порыва. Он наклонился над Ибрагимом, нащупал сонную артерию. Кровь пульсировала, как ни в чём не бывало. «Пускай этот боров тут валяется», — подумал Горан. — «Уезжать отсюда надо и чем скорее, тем лучше. Не спокойно в Приштине».
Однако не успела его жена Маринка собрать чемодан, как ворота дома зашатались под ударами могучих кулаков. Судя по доносившимся характерным ударам, лупили не только кулаками, но и ломами, топорами и прочими хозяйственными инструментами.
