– Ба! – восклицаю я, всмотревшись попристальнее. – Старина Три Гроша!
Конечно, я его знаю. Маленький бродяжка с Монмартра. Деловым стал в том возрасте, когда его сверстники еще читали неприличные журналы и ухаживали за подругами своих матерей. Торговал кокаином, потом пустился в спекуляцию оружием, но все по мелочи. За это и получил свое прозвище. Ну и еще за рост. Помню, однажды при задержании мне пришлось его слегка пристукнуть, чтобы не дергался. Он мычал, как теленок – при его субтильности это лишь усиливало впечатление, что я ударил ребенка.
И вот он стоит в дверях – бледный, взволнованный, кадык ходит ходуном. Не сомневаюсь: он предпочел бы увидеть жандарма, ростовщика или даже своего исповедника, только не блистательного комиссара Сан-Антонио. Я вталкиваю его внутрь, вхожу сам и каблуком захлопываю дверь. Оказываюсь в узенькой прихожей, провонвшей прокисшим супом. Направо сквозь открытую дверь вижу комнату, которая, судя по всему, служит одновременно спальней, кухней, гостиной, столовой, а при случае и борделем. В ней воняет табачным пеплом, шлепанцами, кислятиной и прогорклым салом.
– Тут и живешь? – интересуюсь я. Три Гроша немного приходит в себя.
– Чем обязан вашему визиту? – осведомляется он, силясь улыбнуться. Без особого, впрочем, успеха. Так, наверное, улыбается человек, когда ему вскрывают живот.
– Догадайся, – предлагаю я. У этих парней обычно такая биография, что простенький вопрос вроде этого производит в их мозгах полный кавардак.
– Я... я не знаю... – бормочет он, багровея, как пылающая головешка. – Положа руку на сердце, господин комиссар, – моя совесть чиста. Ей-богу!
– Ну прямо маленький святой Жан, – ухмыляюсь я, усаживаясь в кресло, которое жалобно стонет под моим весом. Так ты, стало быть, решил лионцем заделаться? Не больно-то шикарный городишко, не находишь? Да еще местечко выбрал – сплошное веселье. Особенно это кладбище напротив... По парижской суете не тоскуешь?
Он напряженно улыбается, ожидая, что лихорадочно работающие мозги подскажут нужную мысль – я прямо вижу, как они шевелятся. Но напрасно – ничего не придумывается.
– Так что ты тут поделываешь, Три Гроша?
– Я работаю... – лепечет он.
– Браво! И в какой же области, если не секрет?
– Я коммивояжер.
– Что же ты продаешь, сокровище мое? Поделись со старым знакомым. Святые картинки? Или, может, «томпсон» с укороченным стволом?
– Вы ошибаетесь, господин комиссар. Я чист.
– Как зовут твоего шефа? Случаем, не Компер? Его кадык застывает, потом медленно опускается, будто он его проглотил.
– Что вы... но... я...
Чтобы прочистить ему мозги, отвешиваю удар – легкий, но этот слабак тут же валится как сноп.
– О, господин комиссар, – бормочет он, поднимаясь на ноги, и глаза его наполняются слезами.
– Опять то же самое, – замечаю я. – Стоит прищемить пальчик, и ты уже хнычешь, а?
– Что я такого сделал?
– А это я тебе с удовольствием объясню, мой ангел. Сделал ты то же самое, что один французский король, – помнится, его звали Филиппом Красивым. Фальшивую монету.
Это зрелище стоило бы показать по цветному телевидению. Щеки у парня становятся светло-зеленого цвета и вваливаются, губы белеют. Он съеживается, как котлета в забегаловке.
– Я... я... я... – лепечет он.
– Не ты один, конечно, – киваю я. – На это ты не способен. Но в деле ты участвуешь, это точно. – Достаю из кармана сотенный билет и читаю текст, напечатанный в нижнем углу: – «Подделка карается пожизненной каторгой». Слышишь, малыш? Тут так и написано – «пожизненной». Это тебе о чем-нибудь говорит?
Похоже, Три Гроша слегка приходит в себя.
– Не знаю, о чем это вы, – упрямо заявляет он. Раздумываю, не стукнуть ли его еще разок, но по здравом размышлении отказываюсь от этой мысли. Что с него возьмешь? Разревется, вот и все дела. Терпеть не могу, когда взрослый мужчина плачет. Слезы труса. К тому же историей с фальшивыми деньгами я его и так неплохо пристукнул. Попробуем теперь зайти с другой стороны.
– Пожизненная каторга, Три Гроша, – штука, что и говорить, невеселая. Но есть кое-что и похуже для здоровья. Гильотина, например. Как считаешь?
– А никак. Вы же знаете, господин комиссар, я в мокрые дела не лезу.
Знаю, конечно. Я ведь уже говорил вам: Три Гроша – всего лишь шестерка. Ничего не поделаешь: есть люди, которые покупают «роллс-ройсы», и люди, которые их обслуживают. Но это между нами. Пока что я разыгрываю наивность.
– Понятия не имею, малыш. Точнее, знаю, что твой Компер сыграл в ящик. Аккурат в той хибаре, что рядом с твоей. Такая, понимаешь, неприятность: ему пуля в чердак залетела.
Три Гроша подскакивает, как карп на сковородке.
– Мертв?! – восклицает он.
Что исчерпывающе доказывает – для меня, по крайней мере, – о смерти Компера он не знал.
– Мертв... – обалдело повторяет он.
– Именно, – подтверждаю я. – Причем заметь: погиб он из-за тебя. Сигнализация-то к тебе ведет – скажешь, нет? Я, когда в половине двенадцатого туда полез, ее по нечаянности и включил. Ну а ты, известно: чуть что не так, начинаешь выкручиваться. Тут же предупредил либо Компера, либо кого другого. Я так думаю, что именно кого другого. Этот другой туда заявился, обнаружил, что в тайнике побывали, и уж сам вызвал Компера. Там они и объяснились по-крупному. Я даже догадываюсь, по какому поводу. Из-за того, что шеф твой от большого ума заявил о краже своей машины. Решил таким образом обезопасить себя на случай провала. Остальные, понятно, узнали об этом только сегодня – вот и представили ему счет.
Замолкаю, вытирая потный лоб. Великолепный пролетарский пот! Что и говорить, потрудился я на славу. Выкладывал я все это, естественно, для себя, чтобы упорядочить мысли, – не для Трех Грошей же мне было распинаться! Вот уж, действительно, последняя тварь, созданная Господом! Однако информацию в себя всосал, как свинья помои, – интуиция у этого подонка о-го-го! Видели бы вы его после того, как я закончил монолог! Можно было подумать, что к нему подключили вибратор. Надо было ковать железо, пока горячо.
– Так что, дорогуша, оставшиеся тебе годы ты проведешь на каторге, – заключаю я. – Там и будешь сидеть, пока не растаешь, как килограмм масла, пересекший пешком Сахару.
Ноги его не держат – он буквально падает на стул. Настоящая тряпка, человеческий ошметок. Решаю добавить кое-какие детали в нарисованную мной пессимистическую картину.
– Ты не волнуйся, Три Гроша, без внимания тебя там не оставят. Я шепну кому надо пару словечек.
– Умоляю, господин комиссар, поверьте: я здесь ни при чем. В мои обязанности входили только поездки.
– Что за поездки? Куда?
Охотнее всего в этот момент я бы запечатал себе пасть собственным кулаком, но было уже поздно. Черт, не удержался! Сорвалось! От усталости, не иначе. Золотое правило: нельзя перебивать клиента, если он начал колоться. Он может сообразить, что ты ни черта не знаешь, а просто берешь его на пушку. Так и произошло. Три Гроша запнулся и уставился на меня, моргая, как каменный карп. «Поездки...» – задумчиво повторил он, витая мыслями где-то совсем в другом месте.
Тут я не выдерживаю, хватаю его за грудки и швыряю прямо в кухонный буфет. Он приземляется точно на полку. Колокольный звон рассыпающихс на мелкие кусочки стекол напоминает мне пасхальное утро. С верхних полок ему на голову сыплется посуда. Он оглушен, окровавлен, задыхается, плачет и стонет.
Подхожу к раковине, наливаю в миску воды и выплескиваю ему в физиономию. Три Гроша очухивается.
– Эй, ты, дерьмо, выбирайся оттуда и постарайся быть человеком, – насмехаюсь я. – Твои стоны унижают мужское достоинство. Или что там у тебя вместо него?
Он с трудом спускается на пол.
– Ну вот, а теперь переведи дыхание и садись за стол, – командую я. – Если будешь умничкой и выложишь все, что знаешь, я отсюда уйду и забуду, что ты существуешь на белом свете. Если же нет – придется еще раз напомнить, что на свете существую я. Валяй.
Мальчишеская физиономия Трех Грошей искажается. Я буквально вижу, как на беднягу наваливается сильный, кошмарный, чудовищный страх. Но боится он не меня – похоже, он даже не слышит того, что я говорю. Такое ощущение, что до него вдруг дошло: именно сейчас, сию минуту, он подвергается такой невероятной опасности, перед которой все мои угрозы – наплевать и забыть.
Я снова его слегка встряхиваю:
– Ну что, дружок, будешь говорить или приложить тебя еще разок? Ты ведь боишься побоев, верно, малыш? Ты похож на пипетку: стоит чуть нажать – тут же отдаешь все, что у тебя внутри.
И тут Три Гроша мертвой хваткой вцепляется в мою куртку и приближает пасть к моему уху.
– Уведите меня, – шепчет он. – Скорее. Уйдемте отсюда.
Три Гроша медленно отпускает мою куртку. Наши глаза не отрываются друг от друга. И в его взгляде, как в книге, я читаю весь ужас, который мучает этого человечка.
