— Эй, шпана, стойте где стоите! — заорал «фермер». Шапкин потянулся к кобуре под пиджаком, но Пашка прошептал:
— Стой тихо.
Ну, влипли. Положит он нас сейчас. С десяти метров только косорукий, промахнется. Пяти зарядов на троих вполне хватит. Заорать, что мы из правоохраны? Так, может, он к встрече с нами и подготовился. Ждал, когда прилетим, чтобы в расход пустить. А что, ему терять нечего — вышка на носу.
— Мужик, ты чо, сдурел, мать твою? — Пашка развел руками и сделал шаг навстречу «фермеру».
— Я говорю — стой! — заорал тот.
— Да чего стой-то? У нас бумага из исполкома — полтора гектара леса вырубаем у тебя. Для мебельного комбината.
— Какой такой лес?
— Какой-какой? Сам предисполкома Рагозин утвердил.
— Прав он таких не имеет — на вырубку леса первой категории разрешение давать! — ствол ружья чуть опустился.
— Как не имеет? Вот бумага. Смотри. В облисполкоме утверждена. Все печати на месте.
Пашка вытащил из кармана бумаженцию и, разворачивая ее, пошел к «фермеру». Тот на миг отвел ружье, но все еще был настороже.
— Стой, грю.
— Да чего стой. Ты в бумагу сначала загляни, а потом ружьем размахивай.
Пашка сделал еще шаг. Теперь он стоял напротив «фермера».
— Такая бумаженция — не фунт изюму! Пашка ткнул в сторону «фермера» бумажкой. Тот на миг опустил ружье и протянул левую руку, чтобы взять ее.
Молниеносный бросок. Пашка отвел от нас ствол и, резким движением выбив ружье из рук хозяина, отбросил его в сторону.
— У, гадюка! — «Фермер» бросился в атаку. Пашка отошел на шаг, саданул ему носком по колену, сблизился… Удар локтем по почкам, рука на залом.
— Уя-а-а! — заорал «фермер», пытаясь вырваться. Но он уже был припечатан к земле, Пашка держал его за волосы.
Шапкин выхватил пистолет и бросился вперед, оглядываясь — боялся, как бы кто-то другой не выскочил из дома и не шарахнул из базуки… Я же стоял, как фонарный столб, глядя на происходящее и даже не додумавшись прикрыть товарищей.
Выстрела не последовало. Оттуда выскочила сухонькая женщина и с воплями налетела на Пашку:
— Отпусти, так твою растак! Сволочь!
Ругалась она знатно.
Шапкин рывком отбросил ее от Пашки и крикнул:
— Тихо, милиция!
"Фермеру» связали руки ремешком — наручников ни у кого из нас не было. Недопустимая роскошь для уголовного розыска! Слишком жирно. У Пашки имелась одна пара, подаренная ему английскими полицейскими, но он утром отдал их своему коллеге, отправлявшемуся на задержание.
Тетка продолжала ругаться, но уже сбавила тон.
— Ну все, отпусти! — прогундосил «фермер».
— Я тебе отпущу! — Пашка поставил его на ноги и пристально оглядел с ног до головы. — Ельцов?
— Да.
— Ошминальд.
— Какой те Ошминальд. Оюшминальд!
— А, большая разница. Поехали.
— Куда? Вы чего?
— В райотдел.
— За что?
— Самое меньшее — за вооруженное нападение на сотрудников милиции.
— А я знал? Тут шпана всякая бродит. Кур воруют. Сарай на прошлой неделе подожгли. И еще туристы. Нахальные. Костры жгут. К нам лезут.
— Будет еще время поплакаться. В машину.
Ельцов встряхнул головой и удивленно уставился на «запорожец», впервые внимательно рассмотрев этот образчик отечественного автомобилестроения.
— В эту?
— В эту.
Тетка начала причитать, но мы не обращали на нее никакого внимания. У меня руки тряслись, и я никак не мог унять эту дрожь. Следователь — существо кабинетное, книжный червь, чернильница, ему непривычно стоять под стволами и ждать, когда грянет выстрел.
Как ни странно, удалось затолкаться в «запорожец» и вчетвером. Но дышать стало почти невозможно.
— Мужики, зря вы меня. Я ничего не делал.
— Так уж и зря? — спросил я. На переднем сиденье мне было довольно комфортно. А вот Шапкину я не завидовал. Спереди он был спрессован креслом водителя, а сбоку — плотным и кряжистым лесничим.
— Конечно, зря, — в голосе его не было уверенности.
— Каяться будете? — спросил я.
— Не буду.
— Напрасно. Все равно придется.
— Мужики, я же правда ничего…
— Э, ковбой, что у вас за имя? — неожиданно спросил Пашка.
— Имя как имя.
— А откуда?
— И не спрашивай… Так оно мне надоело за пятьдесят лет жизни. Когда я родился, в Арктике дрейфовала станция «СП-1». А времена вон какие были, все белены объелись, разучились детей по-человечески называть. Вот и обозвали меня — Отто Юльевич Шмидт на льдине. Оюшминальд.
— Повезло, — улыбнулся Шапкин.
Машина снова попыталась увязнуть, но Пашка прибавил газу, и мы вылезли на бетонное шоссе.
— Мужики, а вы из какой милиции?
— Областной уголовный розыск, — сурово произнес Пашка.
— А чо у вас за машина? Лучше не нашлось?
— Не нашлось, — буркнул Пашка. — Новая модель. По заказу МВД и Комитета госбезопасности. Маскировка. Кто подумает, что это оперативная машина?
— Только дурак может подумать.
— На это и расчет. Между тем форсированный двигатель, бронированные пуленепробиваемые стекла.
— Да ну?
— Вот тебе и ну.
— А сколько по шоссе дает?
— На таком шоссе много разве сделаешь? Вот в Москву ездили, так там, на новой западной трассе, до двухсот спокойно дотягивали.
— До двухсот. Вот Ведь что делается. А по виду не скажешь…
В Заозерском РОВД на работе уже никого не было, кроме дежурной группы и еще парочки оперативников, задержавшихся допоздна. Дежурный был тупым и упрямым, пришлось несколько минут объяснять ему как и что, пока он не соизволил предоставить нам служебный кабинет.
— Ну что, теперь поговорим?
— Завсегда рад милиции помочь.
— Знаете такого — Новоселова?
— Не знаю, — скукожился Ельцов, будто пес, ожидающий, что ему перетянут палкой промеж ушей.
— Интересно… Что вы делали четвертого августа?
— А я помню?
— В тот день «Спартак» сделал три — один киевскому «Динамо».
— В город ездил.
— Зачем?
— Просто так. Лески, блесну подкупить в магазине «Охотник». Просто побродить.
— Свежим воздухом подышать, — кивнул Пашка.
— Свежим… И как вы в этом городе до сих пор не передохли?
— Привыкли. Вспоминайте точно, как провели тот день
— Побродил по магазинам. Пивка попил.
— Где?
— У вокзала в пивной.
— Очередь большая была?
— А где ныне за пивом очереди маленькие?
— Потом?
— Кино смотрел.
— Где?
— Не помню. В «Валдае», кажется.
— Что за фильм?
— Не помню. Какая-то чепуха.
— Во сколько?
— Часов в двенадцать началось. В два закончилось. Ага, как раз то время, когда он, по нашим расчетам, должен был быть в гостях у Новоселова.
— В тот день в «Валдае» шел фильм «Фальшивое алиби».
— Во-во. Его я и смотрел.
— И о чем фильм?
— Я такие вещи не запоминаю. Детектив.
— Интересно. Фильм я сам придумал. Фальшивое у вас алиби, Оюшминальд Егорович.
Ельцов почесал щетинистую щеку.
— Может, и не был в кино. Так чего?
— А где были?
— Да не помню я!
— А были вы, мой дорогой, у Новоселова. В поселке Сосновка, где у этого товарища дача. И были вы не один, а с неким лицом. Так?
— Ох…
— Ну, я жду.
— Был, а чего?
— С кем?
— Да так, с мужиком каким-то. Он у Новоселова уже присутствовал, когда я пришел.
— О чем беседовали?
— Обо всем. — Он еще раз почесал Щеку, на этот раз с яростью, оставляя на ней красные полосы.
— Я не собираюсь вытягивать из вас по слову. Устал. Сейчас запру вас в камеру, и вы оттуда больше не выйдете. Надоело, — махнул я ладонью.
— В какую камеру? Ты чего, в какую камеру?.. Ну, поговорили о том о сем… Чего ко мне-то пристали? У Новоселова спросите.
— А вот это не получится.
— Почему?
— Потому что вы его убили.
— Что?!
Я бросил на стол фотографии с места происшествия.
— Узнаете? Вот он. С ножом в сердце… Мы практически все знаем. Остается лишь уточнить, кто из вас двоих всадил нож. Кто?
— Хмы-ы, — Ельцов поперхнулся, будто проглотил воздушный шарик.
— Дело расстрельное, теперь надо за жизнь свою бороться. Рассказывайте, — в сотый раз завел я сказку про белого бычка. Надавить на психику, заставить трястись за собственную шкуру. Принудить к сотрудничеству… Для острастки я зачитал ему сто вторую статью. «Умышленное убийство при отягчающих обстоятельствах наказывается лишением свободы на срок от восьми до пятнадцати лет со ссылкой или без таковой или смертной казнью». Потом перешел к статье тридцать восьмой. «При назначении наказания обстоятельствами, смягчающими ответственность, признаются чистосердечное раскаяние, а также активное способствование раскрытию преступления». Я говорил и говорил, слава те Господи, научился этому ремеслу за годы работы, а Ельцов все бледнел и бледнел. Голова его склонялась все ниже, а заскорузлые, похожие на сучки дерева пальцы сцеплялись все сильнее. — Так что единственный выход для вас, Оюшминальд Егорович, рассказать всю правду. Как на духу. Вам же самому легче будет. Человеку трудно нести такой груз одному. Рассказывайте. Если не хотите, я вас не неволю. Мы все равно поставим все на свои места, но вам очень туго придется.
