— Не пизди, Витька! Давно уж нет милиции в деревянных домах.
— А у нас в поселке есть!
— В деревне другое дело, там случается всякое.
— А жена твоя жива?
— Да, ждет меня. Письма, посылки шлет, детей растит. Трое их имеется. Старший уже работает, средний служит в армии, младший школу заканчивает…
— Сколько ж до конца срока тебе осталось?
— Еще пять лет. Червонец уже отмучился. Уж и не ведаю, доживу ли до воли, — скульнул человек жалобно.
— Куда денешься?
— Дотянешь! — ободряли зэки.
Но не дожил человек, всего три месяца оставалось до воли. Машина, влетев в марь, придавила собою насмерть. Когда подняли грузовик, даже думать о спасении человека было бессмысленно. А ведь за день до смерти отправил письмо жене, просил ждать…
Федя до самого последнего дня сомневался и не спешил сообщать отцу об окончании срока. Знал, Колыма непредсказуема и жестока.
Что и говорить, в зоне он нередко вспоминал свою семью, сына и жену, ушедших без времени, мать — не пережившую горе. Но здесь в бараке наслушался такого, что понял, его боль не особая, другие перенесли и пережили не меньше, а даже больше, чем он. Но это не утешало, лишь озлобляло. Ведь вот за что наказан так свирепо? Почему судьба, дав все, отняла главное, без остатка и надежды на завтра.
Федька перестал верить людям. Он изменился полностью, подозрительный, немногословный, вспыльчивый, он держал на слуху всякое слово, сказанное о нем.
— Злой ты нынче, жестокий, все забываешь, что я не охранник, а отец тебе. Успокойся, приглядись, ведь мы родные! Всего двое нас осталось на земле. Чего мне зубы все время показываешь? Ведь и сам пережил нимало, но ни на кого не кидаюсь! Это и у тебя пройдет со временем. Но скорей бери себя в руки, покуда дров не наломал, — уговаривал сына Андрей Михайлович и Федька старался. Он сам загружал себя работой до изнеможения, чтобы пустого времени не оставалось ни минуты. И приходя в дом, валился и мигом засыпал.
А во сне ему снова снилась зона. Вот охрана вздумала покуражиться и, отпустив овчарок, травят на Федьку псов. Сколько раз случалось такое… Кое-как уползал, весь оборванный, измотанный, покусанный, а охрана хохотала:
— Раз яйцы не отгрызли, значит живой! В другой раз не попадайся, пропадлина!
А ведь всего-то, вышел за барак покурить.
— Ну почему на зоне всегда снилась воля, а на воле — зона? — вскакивает человек, отгоняя от себя навязчивые колымские видения.
Почему в каждом дне, словно назло всплывают обиды и пережитые унижения, и снова закипает внутри боль, не дает покоя. Как хочется забыться. Но едва отвлекся, увидел перед собой портрет жены, она ушла из жизни совсем молодой…
— Федя! Сходи к Тоньке за молоком, — просит отец. Тот едва переступил порог соседского дома, навстречу Колька выскочил:
— Дядь Федь, а ты знаешь, почему солнце греет, а луна нет?
— Солнце жизнь дает, а у луны на это сил нету. Потому только светит.
— А почему небо серое, а снег белый из него падает? Кто там снежинки вырезает? Почему они холодные? — забирался на колени.
— А зачем у мамки сиськи растут, а у дядьков их нету? Почему курица яйцы родит, а не цыплятов? — засыпал мужика вопросами.
— Не спеши узнать все сразу, а то скучно жить будет, подрасти еще. Сам поймешь! — останавливал мальчонку.
— А почему у тебя тетки нет? Иль ты как наш дед, вовсе старый?
— Тетку еще найти надо.
— Чего это искать? Глянь, сколько их по улице ходят.
— Колька! Не глуми голову, отстань, совсем человека измучил, слезь с колен. Ты ведь уже большой! — краснела Тонька за сына, урезонивала пацана. Но тот не унимался:
— Ну чего ты скучаешь? Хочешь конфетов? Мне дед принес! На тебе, — запихивал в рот хохоча.
Федька обнял мальчонку, забылся, отвлекся от своих бед. Куда делась Колыма с ее холодами, бараками, горестями. Все это выбил звонкий Колькин смех и куча разных вопросов, на какие не так просто было найти верные ответы.
— Ну, ладно, Колька, пора мне домой идти, — глянул человек на банку молока, стоявшую на столе.
— Не пущу! Останься со мной! Живи у нас! — обхватил ручонками и никак не хотел отпускать человека. В глазах Кольки погасла улыбка. Федор растерялся, беспомощно оглянулся на Антонину, та и сама не ожидала от сына такой выходки и попыталась оторвать пацана от соседа, но мальчишка прижался к нему всем телом, сцепил руки и не отпускал.
— Коля, не хулигань, а то дядя Федя перестанет к нам приходить. У него есть свой дом. Зачем ты его насильно держишь у нас. У него своя семья, отпусти человека! — уговаривала мать.
Колька нехотя послушался. Но спросил:
— А ты к нам будешь приходить?
— Само собою! — пообещал Федор и поспешно вышел от соседей.
В эту ночь ему не снилась Колыма. Колька выбил ее из памяти и до самого утра во сне не отпустил Федьку. Он бежал вместе с мужиком на речку, ловил пескарей и плотву, играли в прятки и догонялки, бродили по лесу, потом рвали цветы на лугу. Всю ночь звонко смеялся мальчишка. И человек проснулся утром в прекрасном настроении, он впервые хорошо отдохнул и выспался.
Федька в душе посмеялся над просьбой мальчишки остаться с ним. Он и не думал о таком. Ведь Тоня была не в его вкусе. Грузная, грубая, вспыльчивая женщина была хорошей хозяйкой, трудягой, но не хватало в ней женственности, сердечности и тепла. Заскорузла она в своих бедах, омужичилась и, махнув рукой на бабью долю, жила для семьи, радуясь тому, что имела, не хотела никаких перемен и в тот вечер, когда ушел Федька, Тоня впервые серьезно поговорила с сыном, попросила не виснуть на человеке, не приставать к нему, не позорить ее и деда. Мальчонка не все понял, но пообещал отстать от соседа. Молча он удивлялся, почему ему запрещают найти себе отца. Вслух он не говорил о том. Но мечтать продолжал. А тут Федор появился вскоре и стал обкладывать подсохший камин изразцовой плиткой. Пока Колька с матерью до вечера были в детском садике, Федор уже наполовину справился с делом и собирался продолжить свою работу завтра, закончить весь камин, а через день, протерев его до блеска, уйти спокойным. Но не тут-то было. Колька, забыв обо всех обещаниях, снова прилип к соседу. Мальчишка не хотел замечать сердитое лицо матери, недовольное покашливанье деда. Колька выбрал Федора в отцы, не говоря никому, не советуясь ни с кем, упрямо добивался своего. Он показывал человеку свои игрушки, хвалился обновками, рассказывал, как живется ему в детсаде.
— Отстань же ты! — не выдержала Тонька и, шлепнув Кольку по заднице, хотела увести сына в другую комнату, но Федька вступился:
— За что наказала?
— Нельзя навязываться. Почему самовольничает и виснет на тебе. Ведь не маленький, пять лет скоро, понимать должен как себя вести. Сколько ему говорю, ничего слышать не хочет.
— Эх, Тоня! И ты туда же, как все, вбиваешь пацану требования этикета. А ему плевать, он меня душой выбрал и признал. И я с ним о Колыме забывать стал. Уже не вижу ее во сне. А вот с Колькой и ночами дружим. Он меня в жизнь возвращает. Жаль, что тебе всего этого не понять.
— Я не хочу, чтоб надоедал. А то подумаешь, что подучиваю сына. А он сам по себе такой! — краснела женщина.
— Я не слепой, зря оправдываешься, — повернулся к двери. И уже выходя, сказал:
— Завтра закончу камин и не буду больше мешать вам…
Антонина молча кивнула. Федьку она не признавала за мужика, считая его старым, даже не предполагала его в любовники, а уж в мужья заполучить и не подумала б никогда.
— За дело иль без вины, но целых десять лет просидел в тюрьме. И ни где-нибудь, на самой Колыме! Что там из него слепили? Неспроста даже на воле с оглядкой ходит, а в потемках, как баба, боится нос во двор высунуть. Знамо, хвост в говне. Боится, что прижучут в темном углу, за все стребуют. А и морда у него желтая и морщатая, как печеное яблоко, жуть глянуть. Уже теперь смотрится ровесником своего отца. Вся башка сивая. И такого в отцы Кольке? Да ни за что в свете! — передергивает плечами брезгливо, и еще раз поговорив с сыном, чтоб не лез к Федьке, подсела к деду. Тот уже поужинал и теперь курил на кухне у открытой форточки.
