— Но ведь группа преодолевала этот участок не единожды. И всегда укладывалась в один день — туда, второй день — обратно.
— Я в первый раз пошел с группой. И не знал, как дело обстояло раньше.
Вообще-то я знал, как обстояло дело в этот раз. Мы с разведчиками потеряли четыре световых часа, когда играли в «секу». А потом разведчики боялись, что я надолго задержусь на «губе», и потому решили поиграть и ночью. Возможно, свет фонарика и привлек бандитов. Хотя играть мы тоже старались аккуратно, прикрыв свет с трех сторон плащ-палатками. Но во время игры трудно контролировать маскировку. Не о том думается. Благодаря моим предыдущим ненавязчивым стараниям наш отряд охватила карточная эпидемия. Болели повально все, включая командование. А сыграть со мной вообще считали за честь. Для любого офицера, прапорщика или солдата это все равно что пенсионеру, привычно передвигающему шахматные фигуры на скамейке в городском парке, сразиться с международным гроссмейстером. В отдельном отряде азарт вошел в абсурд, и колода появлялась на свет даже в такой обстановке, в какой находилась группа, то есть в тылу, по сути дела, противника, в районе, где орудуют несколько больших банд и где еще только планируется проведение большой «зачистки», ради которой отряд и забросили на перевал.
Я их тоже — упокой, Господи, души ребят, некоторые из которых, лейтенантики, помоложе меня были — обчистил прилично, тысячи на четыре баксов, но, когда пришел в себя после удара прикладом в лоб, денег у себя в кармане уже не обнаружил. Эти деньги и отсутствие денег у офицеров, возможно, тоже сыграли роль в том, что бандиты оставили меня в живых. Не таскают простые солдаты, даже контрактники, с собой такие суммы в баксах — а у меня к тому моменту было около десяти тысяч. Забрал с собой и выигранное ранее. Разведчики на меня за проигрыш не обиделись. Да и сразу не надеялись на выигрыш, скорее всего. Они считали, что добудут себе еще в карманах убитых бандитов. И советовали, между делом, предложить сыграть следователю на результат обвинительного заключения. Не знали, что следователь попадется такой — не играющий ни во что, кроме «дурака». А в «дурака» свободу может только дурак выиграть.
— Хорошие мужики были, жалко их, — сказал я честно.
Но майору моя честность откровенно не понравилась. Не понял он ее.
— Они были не мужики. Они были офицеры-разведчики, все отмеченные правительственными наградами. И их гибель можно расценивать как большую утрату для армии.
— Да, — согласился я.
— Так точно!.. — поправил меня майор и стал ждать, когда я повторю, как попугай.
— Так точно, — попугай повторил.
А что попугаю осталось делать, если следак в карты не играет.
Он записал мои показания. После чаепития почерк майора в лучшую сторону не изменился.
— А теперь расскажите, что произошло в то время, когда вы были в плену.
Я и это принялся рассказывать в подробностях, делая паузы, чтобы майор не сильно вспотел, торопясь записать все за мной. И так в палатке атмосфера душновата, чай он пьет горячий — вспотеет, начнет пахнуть. А это всегда неприятно.
— Алимхан — это полевой командир Алимхан Муртазаев? — пожелал уточнить следак.
— Понятия не имею. Спросите фамилию у тех, кто был в плену дольше меня. Они могут знать.
— У них уже спрашивают следователи ФСБ. Скоро эти следователи и с вами будут беседовать.
На ту же тему. Можете и им врать так же… — майор Растопчин почему-то начал злиться. Это явно ощущалось в его интонациях. — Выиграл он, видите ли… Теперь прочитайте то, что я записал, внизу каждой страницы пишите: «С моих слов записано верно», поставьте подпись и дату.
Я взял листки в руки. Смотрел долго, как слеповатый носорог на пролетающего высоко в небе жаворонка. И с тем же результатом.
— Извините, товарищ майор, я только по-русски понимаю и чуть-чуть по-английски — отдельные слова и фразы. Здесь я ничего разобрать не могу.
Он покраснел и тут же, ощутил я по запаху, начал потеть сильнее. Резко взял листки в руки, попытался прочитать сам. Мне показалось, что тоже не сумел этого сделать.
— Ладно, подписывайте без прочтения, — ох, как он разозлился. Да и хрен с ним, мне с этим майором за игровым столом не сидеть и висты не делить. Пусть катится со своей злостью ко всем чертям…
— А вот этого я делать не буду, — я заупрямился. Тоже имею полное право не доверять следаку. С ним говоришь по-хорошему, а он думает, что ты выкручиваешься, как можешь и не можешь. И пусть думает. А что он там понаписал, я не знаю.
Майор посмотрел на меня в упор.
— Вам, рядовой, очень хочется испортить отношения со своим следователем? Я не вижу, какую это может принести вам пользу.
Но я отрицательно замотал головой. Мне опять «вожжа под хвост» попала, как при «беседе» с майором-внутривойсковиком. Тогда я ударил, сейчас не хочу подписывать. Вот и весь разговор.
— Откуда я знаю, что вы там написали и как вы сумеете потом это прочитать. Не верю!
— В таком случае я буду вынужден констатировать отказ от подписи протокола допроса и задокументировать этот отказ.
— Пожалуйста.
Он, вконец рассерженный, написал что-то в самом конце и встал.
— Теперь, рядовой, выйдите из моей палатки и поверните налево.
— Налево я умею, товарищ майор…
— Третья палатка по счету. Там вас ждет следователь ФСБ. Он будет разговаривать иначе.
— До свидания, — сказал я, развернулся, как новобранец на плацу, и вышел строевым шагом, намеренно громко ступая по деревянному настилу палатки. Все строго по уставу…
Терять мне, собственно говоря, нечего было, как и приобретать. Ничего не смогут они доказать, несмотря на все показания прапорщика Василенко. Против его показаний стоят показания пяти человек. Меня об этом уже предупреждали. Но нервы постараются потрепать, в надежде, что я, измученный, соглашусь на все. Однако нервы у меня железные и выносливость лошадиная. Я сам в состоянии с десяток следаков замучить. Жалко только, что этот в карты не играет. А то моя задача существенно бы упростилась.
Теперь вот с ФСБ познакомлюсь. Правда, это не кажется чем-то страшным. Фээсбэшники будут заниматься не комплектами офицерского обмундирования — они так мелко не плавают. Больше меня обвинить не в чем. И что мне ФСБ? Не вижу причины для опасений…
* * *
Где правая сторона, а где левая — я с детства, кажется, знаю. Считать до трех тоже с детства умею, хотя майор Растопчин и не поверил этому — выглянул из своей палатки, желая проследить, куда я пойду. Это у него по инерции. Как сразу начал не верить, так и продолжает. Не гибкий человек.
Из фээсбэшной палатки доносилась негромкая приятная музыка. Культурно стараются жить господа следаки и дознаватели. Я постучал по металлической стойке, окаймляющей входной полог, и заглянул в тамбур. Там оказался скучающий сержант Львов. Зевал так, что челюсть того и гляди рисковал вывихнуть. Сержанта тоже можно понять. После скудной еды и активного курения его разморило, как после хорошей бани с последующей жуткой пьянкой.
— Привет.
— Давно не виделись… Садись, я уже ухожу.
Я сел и с наслаждением вытянул ноги. Хотелось бы вообще прилечь и элементарно выспаться, но здесь было абсолютно негде — всего одна стандартная армейская табуретка. Однако даже сидя отдохнуть мне не дали. Через десяток секунд резко раздвинулся полог и выглянул лейтенант чуть постарше меня. Протянул Львову бумажку. Мне показалось, что это направление на реабилитацию. Такое же мне выписывал военврач. Теперь на бумажке Львова красовалась в левом верхнем углу какая-то сделанная наискосок резолюция.
— Запомнил назавтра все?
— Так точно, — рявкнул Виктор и щелкнул стоптанными каблуками настолько усердно, что они чуть брызгами не полетели в разные стороны. Жалко, не положено по уставу шпоры носить. Звон пошел бы по всему палаточному лагерю. Есть у сержанта неистребимый службистский дух. Есть… Даже завидно. Я так, наверное, никогда не сумею. Мне бы все посмеяться над более высоким чином, поддеть его да в карты обуть, если возможность представится. Никакого почему-то уважения к погонам и самодовольным откормленным рожам.
— Высоцкий? — сердито посмотрел на меня лейтенант. Взгляд, как бормашинка в кабинете стоматолога — нудный и въедливый. За один такой взгляд хочется в оба глаза по кулаку основательно — до локтя — вбить.
— Так точно, — как и положено по уставу, я встал.
Но свои каблуки пожалел, равно как и голос.
— Заходите.
Я вошел. В этой палатке имелся даже весьма приличный, явно не армейский, не как в медицинской палатке, письменный стол — не иначе как трофейный или добытый путем мародерства, потому что других путей для меблировки палаток в здешних местах не существует. Кроме того, уродливые армейские столы обычно не могут обходиться без стандартных украшений — на самом видном месте прибивается жестяная бляшка с инвентарным номером, чтобы какому-нибудь прапорщику, типа нашего Василенко, можно было в любой момент отчитаться за казенное имущество и не попасть под суд. На этом столе бляшки не было. По крайней мере я ее не заметил.
