На лице Яны была тоскливая безнадежность, какой Сварог у нее в жизни не видел. Он не мог тронуться с места, не мог ничего сказать — как порой случается в кошмаре, словно превратился в статую, немую и неподвижную. С рвущимся из глубины души протестом, не находившим выхода, — видел, что Яна покорилась и сама сказала об этом, опустив глаза.
Ее заставили раздеться и поставили на колени. Первым, лязгнув массивной пряжкой ремня, пристроился тип с нашивкой на рукаве. В отличие от многих снов, этот казался чертовски реалистичным. Сварог видел массу мелких деталей, каких в сновидениях обычно не бывает: обшарпанные доски пола, тусклые квадратные шляпки гвоздей и трещины в дощатом потемневшем подоконнике, узор шитья на подоле небрежно брошенной у стола юбки. И таких было много, очень много, более того, иногда ему казалось, что он чувствует запахи, ощущает подошвами шероховатость пола. Происходившее можно было бы принять за реальность — но он и во сне частичкой ясного сознания понимал, что такая реальность невозможна. Силился проснуться, вырваться из этого кошмара, трепыхнуться — и не мог. Принужден был загадочными правилами сновидений смотреть и слушать.
Когда закончил третий и Яна поднялась, ни на кого не глядя, утирая ладонью щеки и подбородок, ее повалили на продранный топчан, долго гладили и ощупывали самым бесстыдным образом, наперебой сыпя похабщиной. Яна лежала смирно, уставясь в потолок полными слез глазами, иногда вздрагивая от особенно наглого лапанья.
Начальник, уже без штанов и сапог, в одном расстегнутом мятом кафтане, навалился на нее. Ее насиловали неторопливо, растягивая удовольствие, перекидываясь теми же похабными шуточками и комментариями, вытворяли с ней все, на что способна грязная фантазия, хохотали, когда она, не выдержав, болезненно вскрикивала или стонала, безуспешно пыталась вырваться из рук очередного насильника. Сварог смотрел, не в силах отвести взгляд, и слушал, не в силах заткнуть уши. Отчаянно рвался из этого кошмара, как рвутся из веревок, по никак не мог вырваться, стоял и смотрел на то, что сразу двое проделывали с Яной, уже мотавшейся в их руках, как кукла. И в какой-то момент отчетливо увидел за проржавевшей решеткой морду белой волчицы, казалось, улыбавшейся ему…
И словно вынырнул из воды, отчаянно хватая ртом воздух. Тяжело дышал, глядя в потолок — потолок гостиной домика под номером семь, обитый досками из сильванской березы, с затейливым, созданным природой узором из серо-черно-коричневых разводов.
Вокруг была реальность — витражи, освещенные уличными фонарями, тлеющие полешки в камине, мягкая постель, озабоченное, даже тревожное в неярком свете сиреневого светильника личико склонившейся над ним Вердианы. Когда он окончательно понял, что все увиденное было ночным кошмаром, его пронзил приступ такой дикой радости, что едва не закричал, — а потом нахлынула волна несказанного облегчения, и он откинулся на подушки, тяжело дыша, чувствуя себя разбитым, как если бы вышел из неимоверно долгой кулачной драки.
— Вам приснилось что-то плохое? — озабоченно спросила Вердиана. — Вы так метались, что я проснулась, а потом закричали… Все в порядке? — ее голос звенел нотками нешуточной тревоги.
Сварог уже справился с собой, погладил прильнувшую к нему девушку по теплой щеке.
— Глупости, Диана, — сказал он насколько мог беззаботнее. — Ну да, кошмар приснился. Они и королям снятся сплошь и рядом…
Глава IV
ПОЛЕТ МЕРТВЫХ ПТИЦ
Звенели чары, повсюду стоял веселый гомон, как на любой гулянке, будь то посиделки в таверне или пиршество, устроенное вождями ратагайского рода Алых Чепраков для короля королей и его спутницы. После первых чар ли, бокалов ли, все идет одинаково.
Конечно, ни стульев, никакой другой мебели, предназначенной для сидения, в степи не было — о чем Сварог давным-давно знал. Только ковры — или кошма у тех, кто победнее. В ратагайских городах все иначе, но самый близкий далеко отсюда…
Разумеется, они с Яной оказались за Главным Ковром, как его про себя прозвал Сварог (вообще-то названия у него не было, но нужно же его как-то для себя именовать?). Роскошный был ковер, как и следовало ожидать: круглый, диаметром уарда в три, темно-вишневый, расшитый золотыми нитями в сложные и разнообразные узоры. Его окружали другие, уже прямоугольные, предназначенные для гостей. Расположиться с комфортом там можно было только двумя способами: либо сидеть по-турецки, либо полулежать или лежать, опираясь На толстые цилиндрические подушки. Яна выбрала первое — сказались годы охоты в Каталауне, где в лесу на привалах обходятся без всякой мебели. Сварог, не раздумывая, предпочел второе — благо этикет не просто позволял, а прямо предписывал. Вольготно разлегся, опираясь локтем на подушки. Одним словом, как выражался не особенно и обремененный образованием герой классического романа: «И теперь возлежим, словно древнеримские греки».
А вокруг, насколько хватало взгляда, тянулись становившиеся все более протяженными другие концентрические кольца из разноцветных ковров — круг диаметром в парочку лиг. На такое пиршество допускают всех, от вождей до последних табунщиков. Женщин, правда, приходится одна на сотню. Ратагайцы о матриархате и правах женщин в жизни не слышали, а расскажи им кто, закатились бы от хохота и посчитали рассказчика скорбным на головушку. В старые времена женщины, даже жены самых уважаемых и влиятельных членов рода, пребывать за пиршественными коврами не могли. В последнюю пару сотен лет наметился некоторый прогресс нравов — но все равно, допускались только жены даже не всей ратагайской знати, а ее верхушки. Яна под это определение вполне подходила, так что ни малейшей неловкости ее присутствие не вызывало. Правда, считанные люди здесь (вроде Баруты и парочки его родственников) знали, что она императрица. Но вот, что она — законная королева Хелльстада, жена короля королей, знали все до единого, так что и здесь все шло согласно неписаному степному этикету.
С началом пира в небе на высоте лиги появился невидимый для пребывавших на земле орбитал девятого стола. Речь на сей раз шла исключительно об использовании служебного положения в личных целях. Сварогу просто-напросто хотелось посмотреть как это пиршество выглядит с высоты, и он, оставшись один, уже просмотрел парочку снимков. Что ж, красиво, живописно, эффектно: пестрый круг, пересеченный шестью радиальными просветами, по которым могли бы скакать четыре коня в ряд. Еще одна старинная традиция, свято соблюдавшаяся: в прежние времена не раз случалось, что во время такого вот торжества вскачь приносился гонец на взмыленном коне и объявлял, что вторглись враги. Как исстари заведено, кони пирующих, заседланные и взнузданные, паслись несколькими большими табунами совсем недалеко — и очень быстро все оказывались в седлах (нападать на противника во время такого пира не считалось зазорным). Правда, последняя серьезная война меж двумя соперничающими родами случилась более чем полторы сотни лет назад, но традиция есть традиция, особенно в Ратагайской Пуште…
Сварог покосился влево — как примерной жене и полагалось, Яна расположилась с левой стороны от мужа (слева, где сердце). Чтобы не нарушать традиции, ей пришлось сделать прическу знатной замужней женщины — две толстые косы кольцами по обеим сторонам головы — но это никак не могло испортить ей настроения, наоборот — женщине всегда интересно пощеголять с новой прической. Она весело и непринужденно беседовала с одним из вождей — и выглядела как нельзя более довольной жизнью. Что вовсе не было дипломатическим притворством — она пребывала в совершеннейшем восторге от всего пережитого здесь за три дня. Ратагайцы в грязь лицом не ударили, получился сущий вихрь увеселений: несколько пиров, не столь пышных, как сегодняшний, скачки, джигитовка, охоты, танцы женщин в старинных нарядах… Великолепный получился отдых, сказала она Сварогу этой ночью. Он, конечно, поддакнул.
Вот только для него не было покоя, стоило смежить веки и уснуть. Всякий раз в конце концов повторялось одно и то же: он шагал в солнечный день по живописной чащобе, выходил к мосту — а там его поджидала белая волчица, можно бы так сказать, нежно улыбавшаяся навстречу.
