Привезли меня сразу в ИВС — изолятор временного содержания и сразу же начали «колоть». Так как не знали на что колоть на всякий случай тупо говорили — мы знаем всё пиши «чистуху». Мне было бы смешно, если бы не было так грустно. Работники инспекции по личному составу — это элитное подразделение прообраз так сказать управления по собственной безопасности. И такие же бестолковые. От меня требовали рассказать и лучше написать в подробностях как я укрывал уголовные преступления от учета, как я писал «левые» отказные материалы. И где у меня в кабинете хранятся заявления потерпевших которые я не стал регистрировать.
Где-то часу на третьем нашей «содержательной» беседы — появился следователь прокуратуры и бросив на стол передо мной стопку подшитых материалов заявил — Ты приплыл, этих материалов хватит на срок. Если я хочу снисхождения, то должен признать, что входил в банду Титаренко и убил всех на квартире, чтобы уйти от ответственности. меня пробило на хохот и смеялся я до тех пор пока не понял, что меня зафиксировали наручниками на стуле и я могу только ограниченно двигаться. Следователь прокуратуры обиженно сказал — зря смеешься бывший инспектор уголовного розыска. Тебе пришел песец. И вышел.
И после начался допрос уже силами инспекции по личному составу. На четверых у них было только две резиновые палки но мне хватало и того. Били эти «оборотни» неумело но старательно. Как начали в восемь вечера, так и били до восьми утра. Когда я отключался обливали водой и снова приведя в чувство — продолжали бить. В промежутках, когда я был в сознании у меня, приходили мысли — вот так в тридцать седьмом выбивали признания в шпионаже и изменах. Признание в убийстве пятерых человек это «вышка» без всякого исключения. Про себя я думал, я всё равно уже один раз умер. После моего переноса я хорошо пожил у меня была любимая женщина и у меня остался ребенок. Они хорошо обеспечены у них всё будет нормально. А я, что я, как говорится — били и мучили и сына Божьего. А мне чего уж, наверное, так было предусмотрено. Мимо испытаний не проскочишь. К утру сознание стало уходить чаще и стали приходить мысли-если вырвусь — убью и этих четверых и следователя прокуратуры, который своей властью санкционировал эти пытки. Мысли о мести и позволили мне выдержать этот день. Меня несколько раз облили водой и более или менее смыли кровь с лица. Болело все тело, лицо мне разбили полностью и опять прибыл следователь прокуратуры и опять были вопросы — те же самые глупые и некомпетентные вопросы. Царица доказательств — явка с повинной витала над головами. Вышинский был в могиле но его дело вечно живое смеялось надо мной и здравым смыслом. Я сказал только одно — на х-й это туда» и больше ничего не сказал. Собственно не потому что такой гордый просто с говорить у меня были проблемы.
День прошел спокойно. Я сидел на растяжку в наручниках. Эта четверка из инспекции сожрала ту колбасу и хлеб, что собрали ребята и покурили сигареты из того свертка. Это не прибавило вины и не ужесточило месть — расстреливать два раза уставы не велят. У меня было время подумать но тут мне расстегнули наручники и кровь стала поступать в руки и я от боли надолго потерял сознание. Полежав на полу и перестав жевать кляп, предусмотрительно забитый мне в рот этими ребятами, я снова был посажен на стул и у меня опять спросили буду ли я писать чистосердечное. Большой видимо опыт у этой четверки.
Ответ мой заинтересовал старшего из этих оборотней. Я сказал следующее:— Да, Вы, наверное шутите». Старший видимо подумал — что сейчас я начну колоться и спросил-что это значит. Я смог ему только пояснить. В Ленинграде говорят — да, Вы, наверное шутите» вместо «Да, ты, оху-л в конец пи—р». В Питере вообще очень вежливые люди живут. После моей небольшой лекции об отдельных вежливых ленинградских выражений я усилиями этих нелюдей отправился в забытье часа на три.
Ночь помню плохо. На старые дрожжи любой удар отправлял меня в забытье и возвращался я оттуда все дольше и дольше. По всей видимости здесь я и приму смерть. Такая мысль все чаще приходила мне в голову. Но и вторую ночь я как то пережил. Меня отцепили от наручников и утром отволокли в подвал — охладиться. За стеной камеры была морозильная камера там что-то морозили, а у меня в камере лежал иней на стенах. По первости стало легче раны от побоев стали меньше болеть. Но замерзнуть мне не дали выволокли и подняли опять в допросную.
И опять тот же прокурорский чудак на букву «м» с такими же как и он чудными вопросами. Теперь правда речь уже не шла о укрытии преступлений или незаконных постановлениях об отказе в возбуждении уголовного дела. Эти чудаки на опять таки на букву »м» разобрались, что для меня это был первый рабочий день. На меня нельзя повесить укрытие от регистрации фактов преступлений или незаконный отказ в возбуждении уголовного дела. У меня не было ни одного материала. Зато осталось неправомерное применение табельного огнестрельного оружия. С меня даже сняли обвинения в убийстве квартирной хозяйки и инспектора уголовного розыска. Пули изъятые из тел оказались автоматными и калибр не совпадал с пистолетным калибром. И мне «пошли навстречу» и из моего обвинения исключили двух погибших. /Дотошные читатели могут совершенно резонно сказать и указать мне, что обвинение еще не предъявлялось нашему герою/. Да, конечно, они правы по уголовному процессу. Но в реальном следствии говориться именно так и не иначе.
Вести меня на арест в «несознанке» следователь не решился и вынес постановление на содержание под стражей в порядке статьи 90 УПК РСФСР. Если проще меня могли держать в изоляторе ещё семь суток. Общий срок содержания без предъявления постановления о привлечении в качестве обвиняемого — десять суток. Затем можно предъявить обвинение и не водить прокурору на арест. Вот такие маленькие хитрости предварительного следствия по-прокурорски. / чтобы не обиделись нынешние прокуроры напоминаю это фантастика, альтернативная реальность и все совпадения случайны/.
Меня оставили в изоляторе. В камеру докинули ещё трех сидельцев. И они начали работу — двое твердо обещали передать «маляву»/записку/ на волю. А третий по секрету сообщил — те двое «подсадные» а он нет он честный милиционер и передаст мою записку о помощи по адресу ему ведь можно верить. Так и шли дни. Ко мне допустили врача и мне даже мазали тело какой-то обезболивающей мазью. Помогало мало, но все же хоть какое — то лечение. Действительно, как и писали о переносах во времени организм очень быстро восстанавливался. Уже через пять дней гематом почти не осталось. врач мне сказала, что впервые видит такую особенность организма. И, наверное, будет писать научную статью и хотела моего согласия на углубленные исследования моего организма. Я очень расстроил тюремного эскулапа своим отказом.
Наступил десятый день. На душе было муторно. Было два варианта развития событий. Первый как положено по Закону — необходимо было признать, что я действовал в строгом соответствии с инструкцией по применению табельного огнестрельного оружия. В соответствии с примечанием к пункту о применении табельного огнестрельного оружия — я мог применить свое табельное оружие на поражение сразу без предупредительного выстрела и окрика, в случае явного нападения на меня с оружием в руках иначе говоря вооруженного нападения со стороны убитых. Как оно и было в действительности. Второй же был самый беспредельный — просто закрывать меня в СИЗО и там уже держать до упора. В принципе меня могли держать в СИЗО временами продлевая срок содержания под стражей до года. Затем начинались проблемы уже у прокурорских. Они могли продлить до полутора лет содержание под стражей, но там к постановлению о продлении срока содержания под стражей, в комплекте шел приказ о наказании следователя прокуратуры о нарушении сроков следствия и волокиту. Из принципа прокурорский мог и так поступить. Но у него не было личной заинтересованности. Меня мучили просто из служебной необходимости и желания показать менту его место. Они ещё просто не знали с кем связались. Им казалось, что они неуязвимы и могут творить любые мерзости с ментом, что он им с земли сделает. Как же они ошибались. Но об этом расскажем позже.
