Ознакомительная версия.
Взглянув на часы, я заметил, что Абдаллах опаздывает уже на пять минут. Если и это — «воля Аллаха», то мне нужно будет пересмотреть своё отношение к мусульманам. Ничего не имею против их Бога, но, по-моему, он чересчур злоупотребляет своим правом влезать в частную жизнь людей. Словно отозвавшись на мои поношения, высшие силы смилостивились, и на противоположной стороне улицы остановилось такси. Через мгновение из него вышел Абдаллах, одетый в лёгкое чёрное пальто из тонкой шерсти. На улице было градусов пятнадцать, и я невольно усмехнулся, наблюдая за тем, как Абдаллах зябко пожимает плечами, озираясь в поисках нужной вывески. Наконец он заметил кафе, находившееся перед самым его носом, а через секунду увидел меня, поскольку я сидел у самого окна. Радостно улыбнувшись, ливиец помахал мне рукой и, пропустив машину, промчавшуюся мимо, сделал шаг вперёд. Но только один шаг. Всё еще улыбаясь, он остановился, ноги его подкосились, улыбка потускнела, и Абдаллах ничком упал на мостовую, прижимая обе ладони к груди. Наверное, Бог действительно любит троицу. Абдаллаху было суждено погибнуть во время четвёртого покушения.
* * *
Меня охватила какая-то странная слабость, и, распахнув дверцу «Бентли», я с облегчением рухнул на сиденье. Закурил, бросил зажигалку в бардачок. Вой полицейской сирены, резкие хлопки дверей «скорой помощи», голоса людей — всё это осталось позади, там, напротив кафе, возле тела Абдаллаха. Я не стал подходить к нему, это было бессмысленно. Стреляли из машины, проехавшей мимо, и убийца не мог промахнуться. Вокруг тела быстро собралась толпа, и, покидая кафе, я услышал то, о чём уже догадался: «Убили!» Ещё один спутник, человек, шедший рядом со мной, погиб. А я даже не знал, кому предъявить счёт. Пепел от сигареты упал на брюки, и, машинально стряхивая его, я вновь ощутил приступ непонятной слабости. Руки утратили силу, стали ватными, и веки отяжелели, словно наливаясь свинцом. Встряхнувшись, я потянулся всем телом, повернул ключ, заводя автомобиль.
Сзади послышался звук приближающегося мотоцикла, и возле стоявшего у тротуара «Бентли» притормозил скоростной «Чёрный дрозд», на котором восседал затянутый в кожаные доспехи человек в глухом чёрном шлеме. «Забрало» шлема было поднято, и мотоциклист приветственно улыбался мне, делая какие-то знаки рукой. Потом я заметил на его груди фотоаппарат, объектив которого напоминал телескоп, и тяжело вздохнул, догадавшись, что означает вся эта пантомима. Папарацци просил опустить стекло, чтобы оно не мешало ему фотографировать. Пристрелить его, что ли? Кивнув, я продемонстрировал ему известный даже детям жест: средний палец вытянут, все остальные сжаты в кулак. Обрадованный фотограф мигом запечатлел этот знаменательный момент. Ну конечно, он привык и не к такому обращению. Перестав обращать на него внимание, я осторожно отъехал от тротуара и, нарушая все правила, стремительно завернул, выезжая на противоположную полосу. Мотоциклист легко повторил мой маневр. Огромный «Бентли» раза в два проигрывал «Хонде» в скорости, и устраивать в вечернем Париже гонки с этим папарацци было бы первостатейной глупостью с моей стороны. Но и сдаваться без боя я не собирался. Впереди открывался Boulevard Haussmann, на котором легко можно было как следует разогнаться, чтобы затем свернуть куда-нибудь в боковую улочку. Возможно, там мне удастся отыскать тихий уголок, где уже никто не помешает «таинственному наследнику» начистить физиономию этому мотофотографу.
Проскочив перекрёсток на красный свет, я вылетел на бульвар и начал разгонять свою зелёную громадину, рассчитывая оторваться от мотоцикла. Но все мои планы смешал серебристый «Рено», неожиданно выскочивший откуда-то сзади. С лёгкостью обойдя «Бентли», «Рено» пристроился впереди, и, несмотря на все старания, мне уже никак не удавалось его обогнать. Впрочем, ехал этот наглец достаточно быстро, и я успел мимолётно удивиться, потому что парень явно нарушал правила. Или он тоже от кого-то убегает? Через секунду я позабыл о «Рено», заметив в зеркальце заднего вида быстро приближающийся мотоцикл. В этот момент всё и произошло.
Боль взорвалась сразу во всём теле, сердце рванулось из груди, проламываясь сквозь рёбра, мозг развалился на тысячу мельчайших осколков, глаза перестали видеть, а руки — повиноваться. Такой боли я не испытывал никогда, это было что-то невообразимое, невозможное, дикое. Теряя сознание, я ощутил, что лечу куда-то вбок; в тот же миг земная твердь всей своей массой врезалась в моё тело, расплющивая и отбрасывая его в небытие…
Сначала возникли звуки. Где-то совсем рядом ходили люди, некоторые — торопливо, другие — медленно, степенно. Я услышал частый перестук каблучков, что-то упало с металлическим звоном, скрипнула дверь. «Нет, ещё не успела, месье Сильвани…» — сказала женщина, и ей ответил отдалённый рокот мужского баса. Затем я ощутил запах и улыбнулся, узнавая его. Чистая, пронзительная свежесть — так пахли духи, которыми когда-то пользовалась Таня. Кажется, что-то японское было в их названии. Кроме этого аромата в воздухе витала ещё тысяча разных запахов, складывавшихся в одну мощную композицию. Её я узнал безошибочно, потому что спутать запах больницы невозможно ни с чем. Лечить принято тех, кто ещё не умер. Значит, дела не так уж плохи. Просто меня в очередной раз пытались убить.
Теперь я мог точно сказать, как именно погибли Доди аль-Файед и Диана Спенсер той далёкой августовской ночью. Кроме того, я знал имя человека, который желал моей смерти. В этой мозаике ещё не хватало нескольких фрагментов, но и без них картина была почти завершена. Лёжа на жёсткой больничной кровати с закрытыми глазами, я отчетливо видел лицо красивой, очень смуглой девушки в очках, которая твёрдо следовала воле Аллаха. Это казалось невероятным, но я знал, что прав: убить меня пыталась Фатима.
Глубоко вдохнув, я потянулся всем телом и открыл глаза. Белый потолок, белые стены, полумрак, на столике слева — какая-то непонятная аппаратура, опутанная разноцветными проводками, которые тянутся к нескольким датчикам на моей груди. Судя по непрерывной волнистой линии, бегущей по экрану одного из этих загадочных агрегатов, сердце «наследника таинственной империи» работает как часы. Или это не сердце?
— Андре? — удивительно знакомый голос. Сидевшая у окна девушка отложила книгу и смотрела на меня с радостным удивлением. Она была прелестна, хотя её длинное вечернее платье тёмно-вишнёвого цвета смотрелось в больничной палате несколько странно.
— Привет, Таня, — улыбаюсь я. — Знаешь, я успел соскучиться. Мы давно не виделись?
— Тебя привезли четыре часа назад, — ответила девушка, подходя ко мне. — Всё это время ты был без сознания. Что случилось, Андре?
— Меня пытались убить, — просто сказал я, приподнимая одеяло и убеждаясь, что одежды на мне нет. — Автокатастрофа, разыгранная словно по нотам. Как ты меня нашла?
— При тебе обнаружили мой служебный пистолет, — сердито ответила Таня. — Я уже была в театре, когда позвонили из префектуры.
— Извини. — Обернув вокруг себя одеяло, я сел на кровати, коснувшись босыми ногами холодного пола. Приятное ощущение. История и впрямь склонна к самоповторению. Совсем недавно я вот так же сидел на кровати, закутавшись в одеяло, и вёл неприятную беседу с сотрудником МИ-6. Как звали того англичанина? Кажется, Келлерман? Да, точно, Рой Келлерман. Правда, тогда у меня адски ломило всё тело, а сейчас я ощущал себя вполне здоровым. Разве что немного побаливала голова и едва заметно ныло правое колено.
— Извини?! Если ты мне сейчас же всё не объяснишь, — взорвалась Таня, — я… я не знаю, что с тобой сделаю!
— Тысяча поцелуев принцессы? — с надеждой предположил я.
— Чёрта с два! — фыркнула Таня. — Ты и одного поцелуя не заслуживаешь.
— Ты ко мне неравнодушна, — заявил я. — Медики называют это «патологическим влечением». Ай, не надо! (Таня попыталась стукнуть меня по плечу.) Ай! Я болен, меня бить нельзя. Я заслуживаю снисхождения. Ай! Прекратите, комиссар, я всё скажу. У тебя нет сигареты?
— Ты больной, — напомнила Таня. — Врач сказал, что у тебя могло быть сотрясение мозга.
— Не могло. У меня там кость. И я не больной, а душевнобольной, — поправил я. — Это разные вещи. Мне делали анализ крови?
— Разумеется, — ответила Таня. — Алкоголь в пределах нормы. Хотя… Кажется, было ещё что-то. Да, веронал! Ты принимаешь снотворное?
— За всю свою жизнь не выпил ни одной таблетки, — усмехнулся я. — Вообще ни одной, понимаешь? Когда я был ранен, меня кололи какой-то дрянью, но это было очень давно. Веронал, насколько я помню, относится к группе барбитуратов. В очень малых дозах препараты этой группы применяют при допросах. Они ослабляют внимание, без остатка растворяются в алкоголе, с их помощью можно вызвать состояние гипнотического транса. Мне просто подсыпали эту дрянь в коньяк.
Ознакомительная версия.
