Ознакомительная версия.
— Он хотел… — буркнул Василий.
— Тем более… Видишь, защищался по-честному, а ты? Ты-то его сильнее, почему тогда стал его бить?
Плетнев-младший молча опустил голову, но Александр Борисович видел, что выражение лица у мальчишки по-прежнему оставалось упрямым.
— Нипочему! — буркнул он. — Просто так, захотелось…
— Захотелось, да? — Вся фигура Антона выражала крайнюю степень растерянности, что говорить дальше, он явно не имел ни малейшего представления.
Турецкий решил, что самое время вмешаться в ситуацию, и поспешно выбрался из машины.
— Привет, господа Плетневы, — подал он голос, подходя к воротам.
— А? — Антон слегка вздрогнул и поглядел в его сторону. — Привет, Саш… — он снова покосился на сына и добавил: — Сейчас Василий подумает и, вероятно, тоже с тобой поздоровается.
— Здрасте, дядь Саш… — пробормотал тот, но голову наконец поднял, вероятно углядев в Турецком возможного избавителя от отцовских нотаций. А Плетнев-старший внезапно оживился:
— Вась, вот смотри. Если тебе хочется побить кого-нибудь просто так, то почему бы тебе дядю Сашу не ударить?
Александр Борисович перехватил просительный взгляд Антона и едва заметно кивнул тому.
— Или ты, может, боишься того, кто тебя сильнее? — продолжал Плетнев напирать на трудновоспитуемого потомка.
— Ничего я не боюсь, — хмуро буркнул Васька. — Это все понарошку, методы воспитания. Если я сейчас его ударю, он мне не ответит, а ты скажешь: потому что нельзя бить слабого.
Он с откровенным презрением посмотрел вначале на отца, а потом на тоже моментально растерявшегося от такой недетской проницательности Турецкого и отвернулся. Надо сказать, что Александр Борисович сориентировался в ситуации быстрее.
— Вот и хорошо, что ты это знаешь, — заявил он. И хотя в ответ ожидалось им как минимум молчание, а как максимум хотя бы что-нибудь не слишком изобличающее растерянность обоих мужчин перед юным нахалом, Турецкий вслед за Антоном радостно вздрогнул, когда за его спиной раздался голос его жены:
— Привет! И ты, Шурик, здесь? — Никто из троих не слышал, когда она подъехала и успела припарковать машину позади синего «пежо» мужа, но видеть ее рады были все.
Ирина Генриховна решительно направилась к Плетневым, начавшим наконец спуск со школьного крыльца, на ходу рассеянно чмокнув Турецкого в щеку.
— Ну что, Вась, домой? — Она спокойно взяла маленького хулигана за руку. — Пойдем, папе с дядей Сашей работать надо.
Александр Борисович невесело усмехнулся, глянув в непривычно оживленное лицо жены.
— Я сейчас и один справлюсь, — произнес он. — К Антону у меня всего несколько вопросов. А вот ты сейчас, я думаю…
— Вот и хорошо, — перебила его Ирина Генриховна, не соизволив дослушать. — Значит, папа тоже с нами поедет. А дядя Саша приедет потом. Да, дядя Саша?
— Да, тетя Ира, — самым ядовитым голосом, на который только был способен, почти пропел «дядя Саша», но Ирина этого, судя по всему, не услышала, поскольку уже вела Василия к своей машине.
Плетнев-старший неуверенно потоптался на месте, чувствуя себя крайне неловко и, видимо, не зная, что ему делать. Турецкий усмехнулся:
— У меня к тебе и правда вопрос. Ты экспертное заключение со списком работников цеха сравнивал?
— Я не успел, — виновато ответил тот. — Вечером собирался… Только не работников, а работниц… Все трупы, не считая Чжана и Мальцева, женские… А что, прямо сейчас хочешь, чтобы я этим занялся?
— Ты сказал — все трупы женские? — насторожился Александр Борисович. — Это точно?!
Не понимая причину его волнения, Антон удивленно смотрел на шефа.
— Ну да… Саш, это же был швейный цех! А швеи даже у китайцев всегда бабы… А что случилось?
— А то, что где-то по Москве бродит единственный оставшийся в живых свидетель случившегося! — произнес Турецкий. — И если насчет женщин ты прав, мы даже знаем его имя… Или псевдоним: Чонгли.
И поскольку Плетнев продолжал смотреть непонимающе, снизошел до того, чтобы пояснить:
— На пожарище найдено одиннадцать трупов. Два опознаны. Следовательно, погибло девять работников… работниц. А в списке, который ты не успел изучить, числится не девять человек, а десять. И десятый появился там всего за две недели до трагедии.
Плетневу понадобилось несколько секунд, чтобы понять наконец, что привело Турецкого к этому выводу.
— М-да-а-а… — протянул он. — Может, он и свидетель, а может, и как раз засланный казачок, кто знает?
— Узнавать будешь в основном ты. Я хочу еще раз поговорить с вдовой… Начни, кстати, со звонка Пете Щеткину, похоже, в угро на разницу в числе трупов и живых тоже внимания не обратили… И ты упустил еще один вариант: этого Чонгли в тот день вообще могло не быть на работе в цехе, так что…
— А что тебе сказал этот самый… как его… Лимонник? — поинтересовался Плетнев. Но, обнаружив, что Турецкий его не слышит, думая о чем-то своем, вздохнул: — Саш… а почему он Лимонник? Он что, миллионер?
— Что? — Александр Борисович, вернувшийся от своих размышлений к реальности, спохватился. — Нет. Пока что он не миллионер. Но адвокат известный… Хобби у него такое — лимоны выращивать… Слишком много про людей знает, потому и предпочитает общаться с растениями… Ладно, иди уже, тебя ждут… Займешься делом завтра, с утра.
— Так что он сказал насчет вдовы? Про Марину и про наследство?
Александр Борисович его вновь не слушал или не хотел слышать, уже открывая дверцу своего «пежо» и усаживаясь за руль. На Ирину, нетерпеливо махавшую Антону рукой, он старательно не смотрел. Через мгновение его машина, взвизгнув покрышками, сорвалась с места. Оперативник Плетнев с тоской глянул ей вслед и, словно нехотя, двинулся к проявлявшей нетерпение Ирине Генриховне и уже вполне довольному жизнью Ваське, развалившемуся на заднем сиденье ее авто.
Первое, на что обратил внимание Турецкий после того, как Марина провела его в гостиную и оставила одного, уйдя к дочке в спальню, была большая фотография хозяйки, висевшая на стене: на ней женщина выглядела куда моложе, чем сейчас, наряжена в какую-то расшитую, кажется украинскую, рубашку, а вокруг люди с фотокамерами… Если бы не изящная, но напоминавшая в то же время обилием блестящих камешков, которыми была усыпана, о новогоднем празднике корона на Марининых распущенных и украшенных лентами волосах, он ни за что не вспомнил бы, где и когда уже видел этот, или очень похожий на этот, снимок.
Зато когда хозяйка вернулась, успокоив дочку, в гостиную, Александр Борисович уже мог похвастаться перед ней своей памятью.
— Это, — он кивнул на портрет, — вы лет пять назад… «Краса Кубани», я угадал?
— Неужели узнали? — Она слабо улыбнулась.
— Когда я прочитал, что одна из «королев» отказалась от нескольких выгодных зарубежных контрактов, укатила в Москву, при этом заявив, что моделью работать тоже не будет, не поверил… Потому и запомнил…
— Не поверили во что? Что ради любви можно бросить все? Помнится, об этом тогда тоже все писали… В общем-то я и сама тогда поначалу не поверила.
Она печально посмотрела куда-то в пространство, словно перестав видеть своего гостя.
— Я тогда приехала в Москву просто так, посмотреть на столицу. Зашла в магазин кофточку купить, смотрю, а за прилавком он… Сразу поняла, что он… Ну и брякнула первое, что в голову пришло: хочу, мол, быть продавщицей… Он про конкурс красоты на Кубани не слышал, кто я — знать не знал… А продавщицей взял. Сразу, не раздумывая. Так все и началось…
— Не могли ваши бывшие земляки-поклонники отомстить Николаю? — поинтересовался негромко Турецкий, переводя разговор в нужное русло.
— Что вы, у меня даже парня своего не было… Постойте! Так, значит, вы, в отличие от того, кто у меня тут был, верите, что это Колю хотели убить, а не какие-то там разборки? — и, не дожидаясь ответа, взволнованно заявила: — Это Гамза! Он, и больше никто! Константин Дмитриевич думает, что у меня на поминках случилась истерика, но это не так. Я уверена, это он кого-то нанял и отомстил сразу двоим: Чжану за то, что тот не пошел с ним на сотрудничество, и Николаю…
— Но ведь это еще доказать надо, — осторожно перебил Марину Турецкий. — И причины, согласитесь, для того, чтобы угробить старого школьного друга, нужны достаточно веские…
— А вы сходите сейчас к магазину Толика и взгляните, какой он там ремонт развернул! Перестраивает все, наверняка будет расширяться… А ведь это мы расширяться должны были! Понимаете? Мы!
— Скажите, Мариночка, — Александр Борисович искренне сочувствовал вдове, но сам поддаваться эмоциям не мог, — Гамза в последние, скажем, месяцев восемь-девять не пытался занять у Коли деньги? Я имею в виду — крупную сумму… Достаточно крупную, чтобы поправить свои дела.
Ознакомительная версия.
