– И слава Богу, – положив последний поклон, Игнат первым поднялся с колен. – Отдохнули по воле Господней. И кони кажись… В дорогу пора, братец Данила.
– На болото? – поинтересовался младший из спасовцев. В его голосе не звучало никакого энтузиазма.
– Нет. Нельзя на болото. Ночь там застанет, так нечистый в топь заведет. В обход поедем, встретим Настасью на том берегу. Завтра утресь и встретим, коль не потопла сегодня. – Игнат перекрестился. – Даст Господь, не потопла… А дорога в обход мне знакома. Верст сорок тут будет. Успеем к утру, там и перехватим.
– В ночь едем? – удивился Данила.
– Ночь звездная будет, светлая по милости Господа, – уверенно заявил Игнат, взглянув на затянутое низкими облаками небо. – К вечеру раззвездится.
Данила ничего не ответил и, не дожидаясь никаких указаний, пошел за лошадьми. Он точно знал, что братец Игнат, младший сын старицы Максимилы, ее единственный ученик и преемник ее ведовства, никогда не ошибается в подобных вопросах. Раз он сказал, что ночь будет звездной, значит можно не сомневаться, что будет именно так. Раз сказал, что до утра успеют обогнуть это болото и перехватить беглянку Настасью – опять же будет именно так. Вот только интересно, а смог бы предсказать братец Игнат, придется ли забирать беспутницу у Косты и Тихона силой или отдадут ее так. Хорошо бы, чтоб силой. Так хочется пострелять! Так хочется согрешить! Так хочется опробовать новую «тулку», которую еще на Троицу поднесла жена!
Прости, Господи!
* * *
Наутро я все на свете проспал и, когда выбрался из палатки, обнаружил: во-первых, погожий солнечный день; а во-вторых – то, что в нашем маленьком лагере стоит дым коромыслом, в еловых зарослях полыхает гигантский костер, а вокруг него прыгают в одном исподнем Трофим с Комяком и развешивают вокруг огня наши отсыревшие за два дождливых дня шмотки.
– Че вылупился? – заметив меня, хохотнул самоед и, спасаясь от мошки, чуть ли не влез в костер. Я испугался, что он может кончить так же, как Жанна д'Арк, но таежному дикарю все было до фонаря. – Вылазь, вылазь, Коста. Гляди, како ведро на улице… С тебя завтрак, однако.
– А где же Настасья? – тут же дернулся я.
– От греха в палатке сидит, дабы на страм на наш не глазеть. Молитву творит. Али не слышишь? Вылазь давай, ты-то страму небось не страшишься?..
Все вещи подсохли буквально за полчаса, пока мы с Комяком завтракали голландскими консервированными сардельками, которые я подогрел на костре. Трофим же с Настасьей заварили для себя в мятом жестяном котелке тюрю из черствой черняхи и нескольких ломтиков юколы и хлебали варево маленькими берестяными ложечками, попутно прихлебывая из кружки отвар из малины и листьев брусники.
– Настюшка, хочешь сосиски? – хихикнул Комяк, пребывающий с утра в прекраснейшем настроении.
– Не, – серьезно ответила спасовка. – Мне не можно такого. Греховно.
– Не кошерное, – шепнул мне самоед, и я поразился, откуда он может знать о подобном. Хотя, посиди в зоне – будешь знать обо всем. А Комяк тем временем продолжал: – А чего греховного-то, Настюшка? Напоминает чего? – И он приставил сардельку к прорехе в кальсонах. Вышло весьма натуралистично.
– Тьфу ты, страмина! – дружно плюнули спасовцы и аж подскочили с трухлявой лесины, на которой сидели. Синхронно перекрестились и снова сели, на этот раз спинами к нам.
– Бесстыжий, – сердито произнес Трофим. – При девке-то… Накличешь беду своим словоблудием. Помолилси ба! Дык нет, тока о блуде все помыслы.
Я изо всей силы пихнул Комяка локтем в бок так, что он даже расплескал чифир.
– Зашейся, придурок! Еще хоть раз достанешь Настасью, урою. Бля буду, в этом болоте будешь покоиться. Ты знаешь, как я отношусь к этой девочке… К тому же скажи, тебе в обязаловку их дразнить? Тебе в обязаловку с ними ссориться? Тебя не учили на зоне уважать веру и принципы, по которым живет человек?
– Учили… Усек, – совершенно серьезно ответил Комяк. И снова хихикнул. – А че, Коста? И правда считаешь, что можно накликать беду?
– Считаю, – машинально ответил я. В этот момент мои мысли были заняты совершенно иным. Только сейчас до меня дошло, что мой проводник навеселе. Успел, паскуда, уже с утреца приложиться к фляге со спиртом. А ведь народам Севера только дай нюхнуть для разгону. И понесло-о-ось! У них совершенно нет иммунитета к спиртному. А пьяный спутник в тайге, когда за мной гоняются все мусора республики, – чистое палево. Тем более, спутник, от которого я завишу на все сто процентов. – Короче, слушай сюда, – зло отчеканил я. – Весь спирт теперь под моим контролем. Захочу – вылью, захочу – буду таскать с собой. И ни капли из фляги ты больше не вылакаешь. Это первое. Теперь второе. Сейчас подойдешь к спасовцам и извинишься. И не приведи Господь, еще хоть раз попробуешь кого-то из них подколоть. В результате свои двадцать тонн баксов увидишь только во сне. Все ясно?
– Все, – неожиданно послушно ответил Комяк. – Что, Коста, может, и правда считаешь, что могу накликать беду? Не-е-е, не менжуй, я фартовый. – И он, не откладывая на потом, отправился виниться перед Трофимом и Настей.
А я, довольный тем, что так легко разобрал небольшой конфликт, допил чай и принялся натягивать просохший камуфляж. Даже и не подозревая о том, что спасовец оказался сейчас прав, как никогда. Стечение обстоятельств или наказание свыше, но беду самоед и правда накликал. И она была от нас всего в каких-то двух километрах. Лежала на самом краю болота – там, куда мы так стремились, – в виде четырех мужиков в одинаковых телогрейках – и внимательно наблюдала в старенький, перетянутый изолентой бинокль «ЛОМО» за легким дымом костра, поднимавшимся над еловой гривой. И уже успела засечь и Трофима и Комяка, неосторожно высунувшихся на лесную опушку…
– Двое, кажись, – заметил Валера Косяк, самый великовозрастный из бежавших месяц назад с вымьской зоны урок, и положил рядом с собой бинокль, в который тут же вцепился щуплый малорослый парнишка лет двадцати. – Кто-то из местных, точняк. Поохотиться выбрались. Побраконьерить. Дык што, Егорша? – Старший повернулся к одному из своих приятелей, загорелому до кофейного цвета мужику лет сорока с узкой, по форме похожей на большой кабачок головой и ежиком светлых волос, отросших за последний месяц на гладко выбритой обычно макушке. – Ты готов? Не ссыкливо?
– Собака у них, – густым басом заметил Егорша.
– Дык и ничо. Супротив ветра зайдем. Фикса, тьфу-тьфу-тьфу, дрессирована, без команды не тявкнет. Да и течки нету у ей сейчас. Так что не просечет нас никто. Гадом буду, не просечет… Я нутром просто чую, куда эти пидары попрутся с болота. Там в засаду и ляжем. Выйдут прямо на нас, а дале уже не зевай. И не киксуй. Дави на курок, и весь базар! Пора вам, пацаны, эту мокрую грань переступить. Потом пригодится по жизни. Просекаете?
– Ладнысь, – подал голос третий – тот, чья очередь сейчас была пользоваться «ЛОМО». – Помочим охотничков. Не хер там лазать, куды и не звали. – Он многозначительно похлопал ладонью по прикладу своего антикварного «Бюксфлинта», еще прошлого века, с тремя стволами – одним картечным и двумя пулевыми. – Вот тока валить здеся не в масть. По болоту далековато все слышно. Дождемся, когда в тайгу углубятся.
– Аха, – согласился Егорша и протянул руку к биноклю. – Дай-кось позырить, че там, блин, делаеццы у энтих туристов…
* * *
Ничего этого я не знал, натягивая на ноги горячие после просушки ботинки и радуясь при виде того, как мирно общаются между собой Трофим и Комяк. Похоже, что спасовец увлекся какой-то религиозной пропагандой. А в этом случае он может завестись очень надолго.
«Надо бы поторопить их со сборами, – решил я, – а то и так проваландались здесь целое утро. Обидно транжирить впустую такой погожий денек». Ловко увернулся от Насти, попытавшейся в очередной раз объясниться мне в любви, бодро крикнул:
– Вперед, экспедиция! – и отправился сворачивать спальники и палатки.
* * *
О том, чтобы соскочить из зоны и отправиться гулять по тайге, ни один из четверых и не помышлял еще за десять секунд до того, как в колонне зеков, возвращавшихся с работ на делянке, вдруг учинилась буза. Два мужика что-то не поделили между собой и сцепились прямо на марше с такой яростью, словно два бойцовых пса на площадке для собачьих боев. Конвой, состоявший из прапора и двух солдатиков-первогодков, скиксовал, а потом принялся палить в воздух. До тех пор, пока не опустели магазины.
Вот тогда Валера Косяк и свалил по-тихому в густые кусты. Сам не понимая, зачем это делает. Но чалиться предстояло еще восемь лет, на помиловку можно было и не рассчитывать, а перспектива очутиться в тайге без надоедливого конвоя казалась бывшему егерю настолько привлекательной, что он и сам не просек той темы, как ноги увели его с дороги, ведущей на зону, и понесли в глубь сузема.
