— В чем дело? — спросил Эмери, оборачиваясь к Адамбергу. — Кто вам разрешил войти?
— Вы, капитан. Вы вызвали меня сегодня рано утром.
— Адамберг? — спросил Эмери, окинув быстрым взглядом комиссара в измятом костюме, не имевшего возможности побриться и причесаться.
— Извините за щетину, — сказал Адамберг, пожимая ему руку. — Я не рассчитывал заночевать в Ордебеке.
— Присаживайтесь, комиссар, — сказал Эмери и снова посмотрел на Адамберга.
Знаменитое имя, которое одни произносили восторженно, другие злобно, совершенно не вязалось с этим маленьким, невзрачным человечком: все в нем, от смуглого лица до мешковатого черного костюма, казалось капитану неряшливым, нелепым и по меньшей мере неподобающим. Он попытался перехватить его взгляд, но не сумел и сосредоточился на улыбке, столь же любезной, сколь и ускользающей. От растерянности гневная речь, заготовленная заранее, почти что вылетела у него из головы, словно он натолкнулся на препятствие, вернее, на отсутствие всякого препятствия. И теперь не знал, как воздействовать на это пустое место, не знал даже, как вступить с ним в контакт. Разговор начал Адамберг.
— Леона сказала мне, что вы сердитесь, капитан, — сказал он, тщательно подбирая слова. — Но тут имело место недоразумение. В Париже вчера было тридцать шесть градусов, да еще я задержал старика, который убил жену хлебным мякишем.
— Как это?
— Затолкал ей в горло две компактные пригоршни хлебного мякиша. Поэтому меня соблазнила перспектива освежиться, прогулявшись по гримвельду. Надо думать, вы меня понимаете.
— Может быть.
— Я собрал и съел много ежевики. — Тут Адамберг заметил, что на руках у него еще оставались черные пятна от ягод. — Я не мог предвидеть, что встречу Леону, она сидела на дороге и ждала своего пса. Она тоже не могла предвидеть, что обнаружит в часовне тело Эрбье. Но я решил не посягать на ваши прерогативы, а потому не пошел на место преступления. Поскольку я опоздал на поезд, она предложила приютить меня. Я не ожидал, что буду курить настоящую гаванскую сигару и пить первосортный кальвадос у горящего камина, но именно этим мы и занимались. Очень славная женщина, как выразилась бы она сама, но это еще не все, что можно о ней сказать.
— А вы знаете, почему эта славная женщина курит настоящие кубинские сигары? — спросил Эмери и впервые за все время улыбнулся. — Вы знаете, кто она?
— Она так и не назвала свою фамилию.
— Это меня не удивляет. Лео — это Леона Мари де Вальрэ, графиня д’Ордебек. Чашку кофе, комиссар?
— С удовольствием.
Лео — графиня д’Ордебек. Но живет на старинной, полуразвалившейся ферме, а в свое время держала гостиницу, чтобы заработать на жизнь. Она хлебает суп огромной ложкой, сплевывает табак. Капитан Эмери вернулся с двумя чашками кофе, на сей раз он улыбался искренней, дружелюбной улыбкой, свидетельствовавшей о том, что он, как сказала Лео, «парень не злой, а совсем наоборот», прямой и добросердечный.
— Вы удивлены?
— Да, порядком. Удивительно, что она бедна. По ее словам, у графа д’Ордебека крупное состояние.
— Лео — первая жена графа, но с их свадьбы прошло шестьдесят лет. Вспышка безумной любви, как часто бывает у молодых. Графская семья подняла дикий скандал, они постоянно давили на сына и два года спустя добились развода. Говорят, что эти двое еще долго продолжали встречаться. Потом образумились, и каждый пошел своей дорогой. Но хватит о Лео, — сказал Эмери, и улыбка исчезла с его лица. — Когда вчера вечером вы приехали сюда, вы еще ничего не знали? Я хочу сказать: когда вчера утром вы позвонили мне из Парижа, вы не знали, что Эрбье мертв и что смерть застала его у часовни?
— Нет.
— Ну, допустим. А вы часто так делаете — бросаете вашу Контору, чтобы пошататься по лесу под надуманным предлогом?
— Часто.
Эмери отпил кофе и поднял голову:
— Правда?
— Да. А тут еще этот хлебный мякиш с утра пораньше.
— Интересно, что думают по этому поводу ваши подчиненные?
— Среди моих подчиненных, капитан, есть парень с повышенной сонливостью, который в любой момент может заснуть на рабочем месте; есть зоолог, специалист по рыбам, особенно речным; есть вечно голодная девица, которая внезапно исчезает, чтобы прикупить еды; есть старый журавль, живущий среди сказок и легенд, а также ходячий справочник, подсевший на белое вино. И весь остальной личный состав — в том же роде. Так что с их стороны было бы неразумно придираться ко мне.
— И что, вся эта компания работает?
— Еще как.
— Что вам сказала Лео, когда вы с ней встретились?
— Поздоровалась со мной: она уже знала, что я полицейский и приехал из Парижа.
— Ничего удивительного, у нее нюх в тысячу раз лучше, чем у ее собаки. Хотя она бы обиделась, услышав, как я называю это свойство нюхом. У нее своя теория, что всякие там несущественные детали взаимодействуют друг с другом и это многократно усиливает их последствия. Ну, вроде истории с бабочкой, которая взмахнула крылышками над Нью-Йорком, а потом в Бангкоке случился взрыв. Не помню, где я это слышал.
Адамберг покачал головой: он тоже не помнил.
— Лео верит в эффект бабочки, — продолжал Эмери. — Главное, говорит она, заметить эти крылышки в момент, когда они шевельнутся. А не тогда, когда все взлетит на воздух. И к этому, надо сказать, у нее большие способности. Итак, Лина видит Адское Воинство. Это крылья бабочки. Ее шеф пробалтывается, Лео узнает о случившемся, мать Лины пугается, викарий советует ей обратиться к вам — ведь так все было? — она садится в поезд, завораживает вас своей историей, в Париже тридцать шесть градусов, какую-то женщину задушили хлебным мякишем, вы мечтаете о прохладе гримвельда, Лео поджидает вас на дороге, и вот вы сидите здесь.
— Но это все-таки не взрыв.
— А вот смерть Эрбье — уже взрыв. Сон Лины получил продолжение в реальной действительности. Так сказать, вызвал волка из леса.
— Владыка Эллекен указал на будущих жертв, и какой-то человек посчитал себя вправе убить их. Вы это имели в виду? Что видение Лины побудило убийцу к действию?
— Речь идет не просто о чьем-то видении, а о легенде, которая живет в Ордебеке уже тысячу лет. Могу поспорить, что минимум три четверти местных жителей боятся этой кавалькады живых мертвецов. Каждый из них трясся бы от страха, если бы Эллекен назвал его имя. Но не признается в этом. Уверяю вас, никто не решается выйти на гримвельд ночью, кроме горстки молодых людей, которые таким образом демонстрируют свою храбрость. У нас провести ночь на Бонвальской дороге значит пройти своего рода обряд инициации, доказать, что ты стал мужчиной. Отголосок средневековых обычаев, если хотите. Но верить в легенду настолько, чтобы сделаться палачом при Эллекене — нет, до этого им еще очень далеко. Правда, кое с чем я должен согласиться. Причиной смерти Эрбье действительно стал страх, который люди испытывают перед Воинством. Заметьте, я сказал «смерти», а не «убийства».
— Лео говорит, в него выстрелили из ружья.
Эмери покачал головой. Теперь, когда воинственный настрой капитана почти улетучился и он уже не считал необходимым держаться официально, его поза и выражение лица разительно изменились. Адамберг опять подумал об одуванчике. Вечером, когда он закрыт, на него не хочется смотреть, а днем он выглядит нарядно и приветливо. Правда, если мамаша Вандермот казалась хрупкой, как цветок, о здоровяке-капитане этого никак нельзя было сказать. Адамберг в очередной раз стал вспоминать, как называются семена-парашюты, и прослушал начало ответа.
— …из его собственного ружья системы «дарн», точнее, это не ружье, а обрез. Этот мерзавец получал удовольствие, если мог прикончить самку и детенышей одним выстрелом. В данном случае стреляли с очень близкого расстояния, и вполне возможно, что он направил ствол на себя и выстрелил в лоб.
— А причина?
— Причину мы с вами уже обсудили. Это страх перед Адским Воинством. Связь событий легко проследить. Эрбье слышит о предсказании. Он — черная душа и знает это. Ему становится страшно, психика не выдерживает. Он опорожняет морозильники, тем самым отрекаясь от своих охотничьих подвигов, и сводит счеты с жизнью. Ибо, как гласит легенда, Эллекен не отправляет в ад того, кто покарал себя сам.
