– Конечно, конечно, – спохватывается божий одуванчик. Пишет нужную бумагу и прощается до вечера.
– Ну и идиоты эти врачи, – ухмыляется Дюбон, когда старик уходит. Потом извлекает из кармана маленький флакон. – Ну-ка, глотни хорошенько.
– Это еще что? – удивляюсь я.
– Черт возьми! Пей, тебе говорят!
Прикладываюсь к горлышку и делаю основательный глоток. М-да! Вкус, как говорится, специфический. Такое ощущение, будто печень у меня вывернули на сковородку. Однако боль мгновенно успокаивается, и я чувствую, как все мои внутренние органы будто по мановению руки колдуна приходят в норму.
Дюбон с улыбкой следит за моей реакцией.
– Ну как, лучше?
– Не то слово! Ты что, не мог раньше дать мне эту штуку? Не пришлось бы врача вызывать...
– Ну да? А кто бы тебе тогда справку выписал, а? Трясся бы сейчас в поезде, как последний кретин. Впиваюсь в него свирепым взглядом:
– Ну-ка, дружок, признавайся: этот мой так называемый аппендицит – твоя работа?
Дюбон подходит к окну, раздвигает шторы.
– Кто знает? – бормочет он, задумчиво обозревая пейзаж.
– Ты что, спятил? А если я сдохну?
– Вряд ли. Рецепт старый, проверенный. Ну а если бы даже и сдох – беда тоже невелика...
Принимаю единственно возможное решение: успокаиваюсь. Вот пройдоха! Но как бы то ни было, а несколько свободных дней благодаря ему у меня теперь есть.
– Шефу моему позвонил?
– Конечно, – кивает он. – Старик, правда, поначалу все пытался меня расколоть, правда ты болен или придуриваешься? Но я ударился в амбицию и заявил, что до сих пор меня еще никто лжецом не называл. И что если бы он меня знал, то не стал бы сомневаться.
– Все-таки справку ему отослать надо. Поскольку жребий брошен, я счастлив, как цыпленок, которому удалось не растолстеть. А, будь что будет! Вылезаю из постели и перемещаюсь в брюки.
– Что собираешься делать? – интересуется Дюбон.
– Поскольку я в цейтноте, возьму для начала интервью у хозяев фабрики в Пон-де-Кле, где производят такую хорошую бумагу.
– А что? – подумав, соглашается Дюбон. – Неплохая идея.
Через час я на месте.
Бесконечная кирпичная стена, как и следовало ожидать, в конце концов приводит меня к парадному входу. Навстречу сонной походкой выплывает жирный парень, весь в галунах – ни дать ни взять покойный Геринг. Вот только правой руки не хватает. Интересуется, что мне угодно.
– Видеть директора.
– Он вам назначил встречу?
– Нет.
Безрукий демонстрирует мне зевок, способный обескуражить даже бронетранспортер. Затем объясняет, что директор занят – всегда занят, пожизненно. Если я правильно понимаю, желающие его лицезреть должны лет за пятнадцать до того подавать письменное заявление в трех экземплярах и, если возможно, – рекомендацию, подписанную президентом и министром финансов.
Прерываю излияния сонного стража, демонстрируя ему свое удостоверение.
– Полиция? – взволнованно бормочет он, и я чувствую, что отсутствующей рукой он морально отдает мне честь.
Три минуты спустя директор указывает мне на кресло. У него солидный вид. У директора то есть. У кресла, впрочем, тоже. Оба надутые и ярко-красные. Может, они и не близнецы, но папа у них явно общий.
– В чем дело? – спрашивает этот великолепный образчик человеческой породы. Я, как всегда, нашел точное слово: он именно великолепен. Причем сам это сознает и относится к своей персоне с должным уважением. «Великолепие опьяняет», – сказал бы на моем месте Бредфорд и, как всегда, был бы прав.
Предлагаю ему несколько вопросов, касающихся процесса изготовления бумаги по заказу Французского банка. Он начинает объяснять, что бумага эта изготавливается в специальных помещениях. Что рабочих, занятых там, при входе обыскивают. Что без сопровождающего они не могут выйти даже в туалет. Что все ингредиенты тщательно взвешиваются – как при варке крыжовенного варенья. Словом, все под контролем. И невозможно, невозможно – вы меня слышите, господин комиссар? – совершенно невозможно что-либо упустить!
Он говорит с таким убеждением, что я почти начинаю ему верить. Чувствую, что пора приступать к делу, иначе поверю окончательно. Извлекаю фальшивую банкноту, позаимствованную вчера из чемодана, протягиваю ему и прошу немедленно отправить в лабораторию – пусть проверят, на его бумаге отпечатана такая привлекательная штучка или нет.
Директор принимает ассигнацию, как бокал с ядом.
– К-конечно, – заикаясь, бормочет он, – я могу уже сейчас утверждать, что эта бумага выпущена у нас. Но давайте все-таки проверим.
Он вызывает секретаршу и просит отнести купюру в лабораторию.
– Ну-с, и что сие означает? – осведомляется он затем.
– Ничего особенного. Просто мы имеем все основания полагать, что отнюдь не вся ваша продукция попадает во Французский банк:
Директор еще больше – насколько это возможно – багровеет и величественно поднимается из-за стола.
– Месье! – рявкает он в благородном порыве.
– Успокойтесь, господин директор, – тихо говорю я, – ваша честь не задета, поскольку лично вас никто ни в чем не подозревает. Однако вы сами только что согласились, что фальшивые деньги отпечатаны на бумаге, сделанной на вашей фабрике. Единственный возможный вывод: при всем совершенстве вашей системы контроля где-то существует утечка. Не так ли?
Он оглушен, как бык на бойне.
– Да... да... хорошо... Минута проходит в молчании.
– Ладно, давайте думать, – наконец предлагаю я. – Вот, например: ваша продукция всегда точно доходит к заказчику? Кстати, как вы ее перевозите?
– В пломбированных грузовиках. Пока жалоб не было. Правда, в прошлом году случилось несчастье.
– То есть?
– В Морлане наш грузовик врезался в дерево и загорелся. Шофер и охранник погибли. Машина сгорела. С тех пор мы вызываем транспорт из специализированной фирмы в Лионе.
Я щелкаю пальцами. Ага. Теперь понятно, из какой бумаги были сделаны те деньги, что я нашел в чемодане. Кроме того, теперь можно не сомневаться: мой приятель Компер имел возможность точно выяснить время транспортировки. Следовательно, на фабрике у него должен быть осведомитель.
Возвращается секретарша.
– Лаборатория утверждает, что это наша бумага, господин директор.
На вид она похожа на шведку: высокая, довольно стройная блондинка с маловыразительным лицом. Не красавица, но и отнюдь не уродина.
Директор машет рукой, и девица исчезает.
– Расскажите подробнее, как осуществляется транспортировка, – прошу я.
– Я звоню в Лион и заказываю грузовик.
– Точное время выезда вы сообщаете?
– Нет.
– Но кто-то же его знает?
– Только службы Французского банка – им надо заранее расставить патрули. Все тридцать километров проход грузовика скрытно контролируется. Если на каком-то отрезке он запаздывает, ближайший патруль едет ему навстречу.
– Где располагаются патрули?
– Как правило, перед большими городами. Царон, Бургундия, Брон...
Вот и еще кусочек мозаики встал на место. Теперь я знаю, почему покушение должно было произойти в Ла-Гриве. Местечко расположено четырьмя километрами дальше Бургундии – достаточно далеко, чтобы патруль не услышал взрыва. Вместе с тем – добрых полчаса до следующего контрольного пункта. Выигрыш во времени.
– Шофер и охранник вооружены? – спрашиваю я.
– Только охранник. У него автомат.
Понятно, зачем понадобилась дрессированная собака: вооруженные грабители вряд ли смогли бы захватить грузовик без жертв, в то время как маленький песик у нормальных людей с нападением никак не ассоциируется. Да-а, ребятам повезло. Надо же, умудрились придавить псину, не задев детонатора!
– Мы выяснили, кто знает о времени выезда, – говорю я. – А кто его определяет? Вы или банк?
– Банк.
– Как они сообщают об этом вам?
– Депешей.
– Кто, кроме вас, имеет возможность ее прочитать?
– Никто.
– Вы уверены?
– Абсолютно.
– Предположим. А что вы делаете, прочитав депешу? Уничтожаете ее?
– Боже мой, нет, конечно. Секретарша кладет ее в специальную папку, а папку я запираю в сейф.
Он подходит к сейфу, отпирает его, достает папку и протягивает мне. Я отстраняю ее, не открывая.
– К сейфу имеет кто-нибудь доступ, кроме вас?
– Нет, – уверяет он. – Тут кодовый замок, и комбинацию, кроме меня, никто не знает. К тому же, вы можете счесть это мальчишеством, но я ее все время меняю. Например, вчера была «Жермена». А сегодня уже «Марселла».
Я внимательно смотрю на мальчишечку. Да, похоже, этот тип не прочь позабавиться с девочками. Произнося женские имена, он вновь обретает цвет свежесваренного рака, слюнявая нижняя губа оттопыривается, а глазки будто подергиваются салом. Ох, доведет его эта невинная слабость до апоплексии!
– Ну хорошо, – вздыхаю я. – Спасибо за помощь, господин директор. И настоятельно прошу вас о моем визите никому не говорить.
