— Меня зовут Камаль, — сказал он и напомнил: — Ты хотел меня накормить.
— Заходи, Камаль, — сказал бесцветным голосом Давуд. — Мой дом — твой дом.
Движения Давуда стали вялыми, глаза его потухли. Он явно был недоволен приходом такого гостя и только вынужден был выполнять свои обязанности.
Он постелил в углу террасы ковер, набросил на него софре — плотную цветную скатерть и стал ждать, когда Камаль смоет с себя пыль в арыке. Ему не терпелось спросить, надолго ли прибыл гость и какая у него нужда здесь, в заброшенном Аллахом крае, но правила гостеприимства не позволяли ему задать этот вопрос сразу. Нужно было накормить гостя и подождать, когда он скажет об этом сам.
Рэмбо понял Давуда и решил не томить его. Он снял ботинки, сел на софре и попросил:
— Давуд, принеси, пожалуйста, простокваши и брынзы. Я не хочу сейчас есть. Ты покормишь меня позже.
Давуд молча ушел и сразу же вернулся с кувшином, чашкой и брынзой, накрошенной в тарелке.
— Сядь со мной, Давуд. Ведь ты не занят? — спросил Рэмбо.
— Чем занят? — удивился Давуд. — Днем люди прячутся от жары по домам, а паломников нет.
Он сел напротив Рэмбо, налил ему в чашку простоквашу и стал смотреть, с каким наслаждением пьет Камаль холодный напиток. Ему приятно было видеть, что гостю нравится его угощение. И это немного примирило его с Камалем. Рэмбо поставил на софре пустую чашку, и Давуд снова наполнил ее.
— Спасибо, Давуд, у тебя очень вкусная простокваша, — Рэмбо вытер губы тыльной стороной ладони. — Я вижу, — сказал он, — тебе не нравятся такие гости, как я.
— Как можно так говорить! — обиделся Давуд почти искренне и даже приподнялся на ковре.
Но Рэмбо жестом руки посадил его на место.
— Не надо, Давуд. Я ведь вижу… Но я у тебя не задержусь, даже не останусь ночевать.
— Ты нашел другую чайхану? — ревниво спросил Давуд по привычке чайханщика, но Рэмбо видел, как глаза его снова заблестели, он оживился и стал тем прежним аборигеном, которого он увидел несколько минут назад.
— Нет, — сказал Рэмбо, — в ночь я уйду из Тебеса. Давуд растерянно улыбнулся.
— Камаль шутит? Кто же в ночь уходит в пустыню один?
— Я буду не один, — улыбнулся Рэмбо. — Ты достанешь мне осла. — Осла?
— Ну да, обычного вьючного осла. Я куплю его. И куплю продукты, которые ты навьючишь на него.
— Эй вай, Камаль, что ты задумал? — Давуд, кажется, перепугался больше, чем если бы Камаль остался у него жить или попросил взорвать мечеть.
— Так ты приведешь мне сегодня осла? — спросил Рэмбо.
— Если надо, отчего же не привести, — вздохнул Давуд. Он понял, что Камаль человек серьезный, переубедить его невозможно, и смирился. — Могу отдать своего. Бери!
— Мне все равно, — согласился Рэмбо и спросил: — Ты был когда-нибудь в крепости Хазане?
— Крепость? — удивился Давуд. — Когда Хазане был крепостью? Этого не только старики, но и старики стариков не помнят. Говорят, там был похоронен принц Касем, сын святейшего Абуль-Фазла. Но когда? Нет, этого никто не помнит. Я видел эти развалины, там еще стояла стена. Правда, это было так давно.
— Как найти Хазане?
Давуд внимательно посмотрел на Рэмбо и рассмеялся.
— А, Камаль, ты хитрый! Ты хочешь идти ночью по звездам? По звездам никогда не заблудишься. Я думаю, Аллах для того и создал их, чтобы человек не крутился в этом мире, как старый слепой козел. Я научу тебя, как найти Хазане. Но ведь это далеко — фарсангов двадцать отсюда.
Рэмбо прикинул в уме: что-то около шестидесяти миль или чуть больше. Так ему и сказал Траутмэн.
— Я знаю, — кивнул Рэмбо. — Если каравану нужно двадцать часов пути, нам с ослом путь будет намного короче.
Не говори так, Камаль, предостерег Давуд. Коварнее и страшнее Деште-Кевира на земле нет ничего. Послушай, может, тебе найти проводника?
— Нет, — сказал Рэмбо, — ведь я не вернусь.
Теперь Давуд окончательно отказывался что-нибудь понимать. Может, Камаль хочет стать святым, собираясь идти к гробнице имама Резы в Мешхед через пустыню? Но ведь это самоубийство, которого Аллах не прощает ни одному из правоверных.
— Ты мусульманин, Камаль? — спросил он осторожно, чтобы не обидеть гостя.
— Такой же, как и ты, — ответил Рэмбо. — Я араб из Каира, шиит. И пусть тебя не беспокоят мои причуды. Во всем воля Аллаха, не так ли, Давуд?
— Аллах велик и милосерден, — вздохнул Давуд. — Если ты поел, пойдем посмотришь осла.
— Спасибо за угощение, Давуд, — сказал Рэмбо, поднимаясь с ковра. — А осла я смотреть не стану, я и так их много повидал на своем веку. К вечеру ты навьючишь на него столько воды и продуктов, сколько мне с ним нужно на четыре дня пути.
— Если идешь в пустыню на четыре дня, бери запас на десять — так у нас говорят.
Давуд по-человечески жалел этого человека, добровольно обрекающего себя на страдания, и был рад, что нежеланный гость оставит его в покое да еще и заплатит за то, что мог просто взять. Этот араб не был похож на тех, которые молча приходили, отъедались, как бараны на пастбище, и так же молча уходили дальше, не заплатив ни единого динара.
— Делай, как знаешь, — сказал Рэмбо. — А я пойду посмотрю пустыню. Она мне начинает нравиться.
— О Аллах! — чуть не застонал Давуд и пошел прощаться со своим ослом.
— Положи это в свою сумку, которую ты понесешь с собой, — Давуд передал Рэмбо флягу с водой и узелок с пищей.
— Ты боишься перегрузить своего осла?
— Нет, я боюсь, чтобы ты не умер сразу.
— Сколько я тебе должен. Давуд? — спросил Рэмбо и сунул в руку чайханщику пачку ассигнаций. — Здесь три тысячи туманов. Этого достаточно?
Давуда чуть не хватил удар.
— Камаль, нашему рабочему нужно полгода расчищать дорогу, чтобы заработать такие деньги! Послушай, я мог бы тебя даже проводить до Хазане, но на кого я оставлю чайхану?
— Спасибо тебе, Давуд. Я же сказал, мне не нужен проводник.
Небо искрилось крупными звездами, и стояла такая тишина, что, казалось, все вымерло вокруг и ничто не может ее нарушить.
Давуд шел впереди. Рэмбо вел за ним на поводу навьюченного осла. Они вышли из городка, и за дорогой Давуд остановился. Он подождал Рэмбо и, указывая рукой впереди себя, спросил:
— Ты знаешь эту звезду?
— Ее знает каждый мальчишка — это Полярная звезда.
— Тебе не придется даже задирать кверху голову — звезда всегда будет перед тобой. А днем… — Давуд помолчал и вдруг решительно дернул Рэмбо за аба. — Давай вернемся, Камаль. Аллах не простит мне этого!
— Давуд, зачем мне звезда, если у меня есть компас? — усмехнулся Рэмбо.
— Твой компас — игрушка для детей! — взорвался Давуд. — А это — пустыня!
— Ладно, прощай, Давуд. Спасибо тебе за все.
Рэмбо потянул осла, но тому, видно, очень не хотелось расставаться с хозяином и идти ночью в пустыню, и он уперся всеми четырьмя ногами. И тогда Давуд, не сдержавшись, дал ему такого пинка, что он взбрыкнул, и Рэмбо пришлось пробежать рядом с ним несколько шагов.
Давуд долго смотрел вслед двум теням, и когда они растворились в черном мраке пустыни, вздохнул и пошел домой.
Эфир был накален до предела. Полковник Траутмэн довел шифровальщиков до бешенства. Радиоволны неслись через страны, хребты и реки и, едва успев достигнуть цели, вновь возвращались с бешеной скоростью. Авианосец "Нимиц" медленно утюжил воды Оманского залива, а в его радиорубке полковник Траутмэн лихорадочно запрашивал военно-воздушную базу "Каиро-Вест", что с "Геркулесами" и почему с ними нет автономной связи, когда до начала операции остаются считанные часы. Потом он носился по палубе, как начинающий входить во вкус молодой боцман, и делал разнос командирам вертолетов и "зеленым беретам", попадавшимся на его пути: за оторванную пуговицу, за неисправный маслопровод, за берет, надвинутый не на то ухо.
Если бы Рэмбо увидел его в те минуты, он не узнал бы своего всегда невозмутимо-спокойного учителя и не мог понять причины его возбужденного состояния. Были операции и более сложные, и более рискованные. Что же случилось сейчас?
Траутмэн, конечно же, мог бы объяснить свое душевное состояние, но вряд ли бы он открылся кому бы то ни было и поделился своим смятением. Он более, чем кто-либо, знал, что операция обречена на провал, и тем не менее обязан был провести ее. Он давно уже понял, что он и его мальчики такие же заложники, как и члены дипломатического корпуса в Иране. Заложники своих политиков, которым ровным счетом наплевать и на свое посольство, не представляющее ни для кого никакого интереса, и на сотню "беретов", не имеющих никакой ценности, и на него, полковника Траутмэна, который всегда был пешкой на втором поле, лишенной шансов превратиться в ферзя. Все они должны будут лечь на шахматном поле большой политики. И вот тогда, когда они лягут, и начнется настоящая игра: игра великой Америки с посмевшим возмутиться карманным Ираном.
