Глава пятая
Частное гестапо, взгляд изнутри
Третий этаж целиком был в распоряжении Данила, что порой заставляло его самую малость возгордиться – все мы люди, все человеки, одно дело скрипеть в телохранителях, пусть даже дорогого Леонида Ильича, или в простых майорах, и совсем другое – знать, что весь этот этаж отведен людям, которым ты имеешь право отдавать приказы. Почти любые. Совсем другое ощущение…
Никакого особого часового у двери не было – зато над верхней ступенькой лестницы красовался на стене хромированный квадрат с десятью кнопками, а ниже, на высоте колена, чернели две неприметные пупырышки, и две такие же скрывались в широких старинных перилах. Чудак непременно заставил бы сработать фотоэлемент – и уж тогда разыгралась бы торжественная встреча по всей форме: коридор автоматически перекрывает стальная решетка, из ближней комнаты вылетает охранник, вполне хватит времени, чтобы оценить ситуацию, и, буде таковая окажется критической, в нескольких кабинетах нажмут несколько кнопок, и все содержимое стоящих там сейфов мигом превратится в пепел.
Разумеется, в тех сейфах не было ничего особенно криминального, агенты, информаторы и тому подобные субъекты зашифрованы исключительно кличками, иные объекты – условными обозначениями (при таком размахе дел невозможно обойтись вовсе без писаной отчетности), но все равно, чем меньше знают о тебе власти, тем спокойнее на душе, право…
Данил набрал код (по хитрой системе связанный с нынешним числом и порядковым номером дня недели), дождался, когда вспыхнет зеленая лампочка, и вошел в свое царство. Царство смотрелось сонным – в коридоре ни единой души, а старинные стены и солидные двери не пропускают ни звука из кабинетов, да вдобавок толстый ковер протянулся от стены до стены. И Данил добрался до своей приемной совершенно бесшумно, чувствуя себя персонажем дурного сна.
В его приемной восседала полная противоположность Жанне – шестидесятилетняя бабуля с добрым лицом старой учительницы (очки в тонкой золоченой оправе на это сходство как нельзя лучше работали). Вот только бабуля эта, свет Митрадора Семеновна, к благородному племени учителей отношения не имела ни малейшего…
– Здравия желаю, товарищ старший прапорщик, – сказал Данил, как обычно, шутливо.
А бабуля, по-американски подтянутая и моложавая, как обычно, ответила вполне серьезно, сухо-значительным служебным тоном:
– Здравия желаю, товарищ майор.
На столе у нее, среди импортной оргтехники, красовался портретик Сталина, повернутый приличия ради тылом к входящим. Бабуля Митрадора Семеновна, едва закончив в пятьдесят втором десятилетку, решила продолжать трудовую династию по линии папаши – и оказалась на боевом посту в одном из женских лагерей Шантарлага. Впоследствии лагерей в Шантарской области, конечно, поубавилось, но осталось еще достаточно, чтобы Семеновна вертухайствовала до пенсии, на каковую отправилась старшим прапорщиком с набором юбилейных медалей и неведомо за какие заслуги полученной Красной Звездой. Если говорить о личных потаенных эмоциях, Данил ее ненавидел и с превеликой охотой задавил бы собственными руками, но что до работы – прошедшая суровую школу бабуля была незаменимейшим кадром со вколоченной намертво привычкой держать язык за зубами и не удивляться абсолютно никаким поручениям. (Однажды Данил шутки ради сообщил, что намерен оборудовать в подвале личную тюремную камеру для «активного следствия» – и едва успел остановить бабулю, когда она, как ни в чем не бывало, собралась уж просматривать личные дела персонала, чтобы подобрать подходящих пыточников…)
– Докладывайте, – сказал Данил, остановившись перед ее столом.
Митрадора согласно раз навсегда заведенному ритуалу (как ни пытался Данил запрещать) встала по стойке «смирно»:
– Ваш кабинет проверен в десять сорок пять. Подслушивающих устройств не обнаружено. Еженедельная сводка поступила в девять двенадцать. Самур выходил на связь и должен прибыть в семнадцать ноль-ноль. В десять двадцать пять по городскому телефону сюда позвонила гражданка Светлана Николаевна Глаголева и просила передать вам дословно: она вспомнила кое-что насчет той московской прошмандовки, которую Вадька трахал, возможно, это будет интересно. У меня создалось впечатление, что гражданка находилась в состоянии алкогольного опьянения. Разговор записан на пленку.
– Угадали, – проворчал Данил. – В состоянии похмельного опьянения, я бы уточнил… Итак. Ко мне в кабинет – все местные сегодняшние газеты, личное дело Ивлева и досье на «Детей Галактики». Передайте всем бригадирам: с сегодняшнего дня вводится режим строгой охраны – по стандартному плану. Коменданта здания тоже касается. Начальнику охраны шефа перейти на любой из запасных вариантов, по его усмотрению. Через полчаса вызовите ко мне Каретникова и Крамаренко, принимать буду поодиночке. Свяжитесь с Соловьем, если сможет, он мне нужен в семь вечера на третьей точке. Позвоните в Москву, в «Кольчугу», и запросите от моего имени у Звягина обстановку. Что касается лично вас – без оружия на улицу не выходить. Возможны любые неожиданности. Понятно?
– Так точно, – бесстрастно ответила бабуля – старший прапорщик.
Данил кивнул ей, вышел в коридор и направился в «радиорубку», способную поразить в самое сердце любого знатока набором фирменной электроники – от могучего компьютера до настроенных на милицейскую волну раций, не значившихся ни в одном списке лицензий. Все четверо «белых воротничков» вкалывали, как проклятые. Вопросительно воззрились на него. Данил кивнул им, молча взял со стола распечатку перехватов, пробежал взглядом – ничего интересного, разве что какой-то Басалаев-орел попался с полукилограммом травки, о чем дурила-сержант радостно спешил доложить начальству, не ведая, что максимум через двое суток орел этот вновь будет порхать по району, ибо адвокат докажет, как дважды два, что пакет с анашой бедному цыгану коварно подбросили недруги…
– Что-нибудь есть от «Лешего»? – спросил Данил.
– Три семерки.
Значит, «заимка» исправно функционировала, не ощущая на себе постороннего внимания. И то ладненько…
Когда он вернулся в кабинет, все заказанное уже лежало на столе. Данил скинул легкий летний пиджак, врубил кондиционер (окна были запечатаны наглухо, у него, ясное дело, меж стеклами стояла такая же акустическая система) и расположился в двухсотдолларовом кресле.
Губернские официозы, числом три («Шантарская правда», «Молодость Шантары» и «Губернские вести»), о приключившемся в Байкальске с контейнером «Интеркрайта» конфузе не упоминали ни словом – определенно не знали пока что, да и узнай они, вряд ли стали бы сопровождать новость нахально-беззастенчивыми комментариями, помнили, твари, сколько имеют в месяц на интеркрайтовской рекламе… О том же определенно помнили в редакции «Шантарского коммерсанта» – сей вполне независимый орган подал событие без всяких комментариев, с оттенком философской грусти и вполне заметными невооруженным глазом нотками сомнения: мало ли что всякая шпана может подложить в контейнер приличным людям…
Издававшуюся братией, которую какой-то дебил окрестил «красно-коричневыми», «Сибирскую борьбу» можно было и не открывать – там все обстояло благополучно. В свое время «Борьба» рыкнула было что-то грозное в адрес ренегата Кузьмича, ставшего новоявленным нуворишем и служившего некогда в одном полку с Коржаковым. Кузьмич, однако, вежливо объяснил орлам из «Борьбы», что он и в самом деле проходил срочную в том же полку, что и вызывавший у них аллергию Коржаков, но служили они в разных батальонах и даже не были знакомы (чистая правда, между прочим). И дал пламенным патриотам денег, после чего они унялись и время от времени деликатно просили еще.
«Голос демократии», чудом дотянувший до наших дней динозавр времен угара перестройки, о Байкальске молчал – определенно не знали. Да их и не стоило ни в малейшей степени принимать всерьез – эти ребятки (в чьих рядах насчитывалось аж трое кавалеров медальки «Защитнику свободной России») до сих пор обитали в году этак девяносто первом. По их стойкому убеждению, в России до сих пор насмерть боролись меж собой реформаторы и затаившиеся партократы, где-то в швейцарских подвалах покоилось золото КПСС, обвальное падение рубля было вызвано проникшими в банкирские ряды коммуняками, а все частные товаропроизводители, жаловавшиеся на непомерные налоги, являлись платными агентами КГБ. Ни губернатор, ни представитель президента, политики по-западному гибкие и прекрасно понимавшие, что следует подстраховаться на случай непредсказуемого исхода грядущих президентских выборов, денег «Голосу» больше не давали, так что конец последнего был не за горами…
Газеты «Секс-миссия» и «Фигушки» – те вообще сроду не интересовались ни сибирскими, ни мировыми новостями. Первая по-прежнему старалась догнать и перегнать «Плейбой», а вторая печатала одни анекдоты и двусмысленные карикатуры (за что и «Секс-миссию» и «Фигушки» чуть ли не в каждом номере смешивали с грязью и «Сибирская борьба» и «Голос демократии», в одном-единственном случае проявляя полное единодушие и даже полнейшее сходство эпитетов и обвинений).
