переспросил майор Дубко.
— Реальное освобождение. Он решил, что раз испытания сворачивают, гарнизон расформируют, полигон закроют, а ему дядюшка позволит вернуться домой в Алма-Ату или даже пристроит его в Москве. Каждый день с восьми утра до трех часов дня Рыбаков и Минеев закрывались в кабинете и занимались делами. Яша сидел в приемной и ждал распоряжений, но после трех Яша им был не нужен, поэтому он уходил в шинок и гудел на полную катушку.
— И пока пил, все секреты полигона выбалтывал, так?
— Так точно, командир, выбалтывал. Только вряд ли он что-то дельное знал, — ответил Казанец.
— Слишком туп, чтобы его в секретную информацию посвящали? — Богданов покачал головой. — Думаешь, хоть какая-то польза нам от него будет?
— Надо блокнот изучить, потом синхронизировать то, что там написано, с тем, что он успел мне наболтать, — начал рассуждать Казанец. — Наболтал он много, товарищ командир. И с кем пил, и кто вопросы задавал, и кому пропуск на территорию административного корпуса понадобился. Возможно, большая часть его информации окажется попросту брехней, но пока ничего другого у нас нет.
— Вот и у меня такая же ситуация. Вроде и много Потапыч наговорил, а насколько его информация полезна и, что немаловажно, насколько правдива, пока проверять не начнешь, не поймешь. — Богданов вздохнул. — Итак, у нас куча информации и два часа до отлета. Предлагаю разделиться и попытаться за эти два часа проверить достоверность сведений.
Спустя десять минут бойцы спецподразделения «Дон», распределив задания, разошлись каждый в свою сторону, чтобы в восемь часов вечера отправиться обратно в Москву.
Москва, Кремль, кабинет начальника специального отдела ПГУ КГБ, 23 мая, 1972 год
И снова подполковник Богданов сидел у дверей кабинета полковника Старцева и нервно смотрел на часы. На этот раз стрелки часов показывали без четверти десять вечера. Кабинеты в Управлении опустели к шести, уборщицы справились с рабочей задачей до семи, засидевшиеся начальники покинули кабинеты в восемь, и лишь подполковник Богданов явился по вызову начальства через три с половиной часа после окончания рабочего дня.
— Второй раз за день и все в неурочное время? — недовольным тоном проворчал дежурный на пропускном пункте, когда записывал данные Богданова в журнал.
— Я смотрю, вы тоже отличаетесь постоянством, — поддел подполковник.
— В каком смысле? — не понял дежурный.
— Насколько я знаю, дежурная смена на пропускном длится шесть часов, — пояснил Богданов. — Отсюда вывод: либо вы провинились, либо слишком любите свою работу.
— Ладно, шутник, получай пропуск и иди, к кому пришел, — усмехнулся дежурный, заявление Богданова ему явно понравилось.
Получив разрешение, Богданов поднялся наверх и занял выставленный в коридоре стул для посетителей. Полковника Старцева на месте еще не было, но Богданова это даже обрадовало, так как у него появилась возможность систематизировать полученную информацию. Покинув шинок Потапыча, бойцы распределили между собой, кто и чей рассказ проверяет, и отправились выполнять задание. Прапорщик Казанец засел за изучение записной книжки Яшки Языка, помощника-секретаря товарища Минеева, руководителя исследовательского проекта полигона Сай-Утес. Первые тридцать страниц украденной записной книжки привели прапорщика в уныние: столько записей, и все сплошная ерунда. «Заходил помощник начальника лаборатории № 2, записался на прием рабочий из третьей колонны, вернулся из отпуска сотрудник кадровой службы», и так далее и тому подобное. За месяц ни одного посетителя извне, не являющегося штатной единицей штатской части персонала или военной единицей из числа офицеров полигона.
Казанец отчаялся найти в книжке что-то полезное. «Еще три страницы, и бросаю это дело», — сам себе сказал Казанец, и тут на тридцать второй странице он наткнулся на кое-что интересное. Короткая, всего в два предложения, запись привлекла своей необычностью. В начале абзаца Яшка Язык поставил аж три восклицательных знака, и это само по себе выглядело странно. Дальше фраза была такой: «12:30 — несанкционированный визит. М. недоумевал, но вышел из лабораторий и спустился с посетителем в гарнизонную столовую. Отсутствовал час. (Красотка)».
Слово «Красотка», заключенное в скобки, особо заинтересовало Казанца. Он пустился в размышления и пришел к следующему выводу: вряд ли Яшка Язык описывал визит супруги товарища Минеева. Казанец допускал, что помощник-секретарь мог написать про супругу Минеева, что она красива, но в этом случае он употребил бы слово «жена» или «супруга», а уж потом «красотка». Потом прапорщик предположил, что у товарища Минеева могла быть интрижка на стороне, и эта самая женщина пришла к нему в лабораторию. Но это предположение имело свои минусы: прапорщик полагал, что если интрижка не очень долгая, то женщина не получила бы разрешения посетить территорию полигона, а если бы отношения Минеева с женщиной продолжались долгое время, то Яшка, прослуживший под началом Минеева целый год, знал бы женщину по имени и не стал употреблять в отношении нее слово «посетитель». И потом Яшка описал впечатления Минеева как «недоумевающие», а с чего бы ему недоумевать при виде жены или любовницы?
Воодушевившись, Казанец помчался к руководителю исследовательского проекта полигона Сай-Утес товарищу Минееву. Предъявлять запись в блокноте он по понятным причинам не стал, выдав информацию, как полученную «из достоверного источника», не сообщая о самом источнике. Минеев «красотку» сразу вспомнил, признался, что встреча их состоялась на третий день после приезда помощника первого заместителя председателя Совета министров товарища Рыбакова, но к его работе и тем более к проблемам полигона эта встреча никакого отношения не имела.
«Красоткой» оказалась журналистка из Алма-Аты. Она прошла на территорию полигона по спецпропуску столичного военного начальства. Объявила Минееву, что намерена писать о «Подвиге русского офицера», и, по ее мнению, товарищ Минеев как нельзя лучше подходит на роль прототипа героя, безвестно спасающего человечество. Минееву польстила оценка его труда, озвученная журналисткой, и только в знак благодарности за это он потратил на встречу добрых сорок минут. Затем, сожалея о печальной необходимости, он признался журналистке, что про секретные объекты, коим является полигон Сай-Утес, писать в открытой прессе запрещается. Тем более запрещается выставлять напоказ лица и фамилии сотрудников полигона, даже тех, кто не является военнообязанным. Журналистка еще некоторое время уговаривала Минеева изменить решение насчет статьи, но потом ушла.
Ехать за журналисткой в столицу Казахстана Казанец не мог, поэтому отправил алма-атинским коллегам запрос. Ответ получил на удивление быстро. Коллеги выяснили, что в Алма-Ате действительно проживает журналистка по имени Жумагуль Сулейманова и работает она в литературно-художественном и общественно-политическом журнале «Жулдыз», что в переводе с казахского означает «Звезда». Журнал является органом Союза писателей Казахстана и в своих статьях отражает процесс развития казахской советской литературы. Одним словом, со всех сторон
