За стенами тоннеля послышался скрежет шестеренок и завывание привода, и Девлин вернулась к действительности. Стальная дверь в пазу дернулась перед ее носом и откатилась в сторону.
К радости Девлин, с той стороны ее поджидал сержант Виктор Галиндес. Как и в любом другом учреждении, охранники „Зеленой Речки“ относились к привилегированным чужакам, вроде Девлин, с недоверием и подозрением, но Галиндес был более приветлив, чем остальные. Поздоровавшись, он проводил девушку в приемное отделение, где она оставила свои ключи и книжку в бумажной обложке, расписалась в книге посетителей, ознакомившись с правилами поведения в тюрьме. Галиндес быстро осмотрел содержимое ее чемоданчика и вывел через вторые кованые ворота во внутренний двор.
Сегодня Девлин надела белую хлопчатобумажную блузку, застегнув ее до горла, потертые черные „Левис“ и ковбойские сапоги. Под джинсами, по давней привычке, на ней были „джи-стринг“ — узенькие трусики, ничего не прикрывавшие сзади, под блузкой плотно обтягивающий бюстгальтер, в котором она занималась гимнастикой: в нем грудь не раскачивалась в такт движениям и соски не натягивали ткань блузки. Девлин не боялась спровоцировать нападение, но хотела избавить заключенных от мучительного желания недостижимого. Возможно, несмотря на терзания, они бы предпочли увидеть побольше, но определенно она сказать не могла, а желание не выглядеть суетной помешало спросить об этом у Клейна. Она даже не знала, хочет ли увидеть побольше сам Клейн. Он с самого начала держал некоторую дистанцию, и Девлин никак не удавалось навести мосты. Она никогда не считала себя особо привлекательной: да, выглядела неплохо, но, в общем, ничего особенного. Высокого роста — сто семьдесят три сантиметра — и довольно стройная, но руки и ноги у нее были великоваты, а лицо — слишком мальчишеским для девушки. Густые черные волосы сейчас она коротко подстригала с боков и сзади. Девлин иногда машинально желала, чтобы ее груди стали побольше, а попа — поменьше, но теперь как серьезное официальное лицо она оставила подобные заботы. В общем и целом ей это удалось, хотя она по-прежнему носила под джинсами „джи-стринг“ и время от времени задумывалась, что почувствовал бы Рей Клейн, положив ей руку на попочку. До сих пор ничего подобного не происходило, и Девлин в голову не приходило развлекаться в рабочей обстановке, но в более подходящее время и в другом месте она бы только обрадовалась подобной инициативе со стороны доктора.
Честно говоря, она уже исповедалась Катрин, своей подруге, что не прочь сделать Клейну минет и потрахаться на палубе катера для ловли креветок, стоя к Рею задом и лаская рукой его яйца. Реакция Катрин заставила Девлин задуматься о том, трахалась ли та когда-нибудь так, как ей хотелось, или она так же сексуально неудовлетворена, как и большинство ее одногодок. Катрин, которая черпала свое мнение большей частью из дамских журнальчиков второй свежести, заявила, что подобные фантазии унижают ее, и на самом деле ей нужен чуткий мужчина, раскрывающий таящуюся внутри него женственность. Под таковым понимался индивидуум, способный, лежа с тобой в постели и испытывая эрекцию, понимающе и нежно улыбнуться и заняться йогой или еще чем-нибудь в случае отсутствия у тебя настроения для секса. Девлин претила подобная чушь. В ней не наблюдалось ничего мужского — ни внутри, ни снаружи. А если порой и просыпалась амбициозность и решимость, источник находился где угодно, но только не в неком таящемся в ней мужчине. То же самое относительно ее уязвимости и желания опереться на чье-нибудь плечо. Это было ее личное, и она не видела причин, почему для парней что-то должно быть по-другому. Ей нравилось быть рядом с кем-то, кто вел себя как мужчина, выражал себя как мужчина и даже в минуты уязвимости и нежности уязвим и нежен, как мужчина. И у него должны существовать мужские причуды и фантазии типа желания трахать ее в лодке для ловли креветок, в то время как она будет ласкать его яйца. Для нее это звучало неплохо: слишком много парней в наше время читает те же журналы, что и Катрин. Не хочется думать об этом, но большинство приличных ребят ее, Девлин, возраста, предпочитали мастурбацию унылой перспективе обсуждения их сексуальных отношений с женщинами. Впрочем, возможно, Девлин просто вращалась не в тех кругах. Хотя как минимум один круг, хотя и круг ада, был тем, что надо: больница тюрьмы „Зеленая Речка“, где Девлин познакомилась с Клейном.
В некотором смысле Девлин прекрасно узнала Клейна, наблюдая за его работой; в некотором же не имела о нем ни малейшего представления. О его прошлом известно только то, что он родом из Нью-Джерси, а учился в Нью-Йорке. Перед отсидкой он работал хирургом-ортопедом в городской больнице Галвестона. Немного странно — составлять мнение о человеке на основании только своих впечатлений, не опираясь на цепочку известных фактов его жизни. Где-то даже страшновато. Девлин и представления не имела, за что именно Клейн попал в „Зеленую Речку“. Она как-то спросила об этом у Коули, но негр только мрачно ответил, что такие вопросы здесь задавать не принято. Захочет — скажет сам, а любопытных здесь не любят. Девлин почти не сомневалась, что, спроси она самого Клейна, тот сказал бы ей правду, но ей не хотелось выглядеть в его глазах любопытной дурой, относящейся к неписаным законам этого темного мира без должного уважения. Конечно, она могла узнать все от Хоббса или любого охранника, но это смахивало на предательство.
Галиндес вывел ее из ворот приемного отделения. За двором и его проволочными изгородями виднелся главный тюремный комплекс: шесть огромных блоков, под углом расходящихся в стороны от крытой центральной башни. Раскинутые щупальца блоков производили гнетущее впечатление, и на мгновение Девлин представила, что они вытягиваются, охватывая весь земной шар до тех пор, пока снова не сходятся на другой стороне планеты в подобный этому узел, а заключенные всего мира слоняются по бесконечным коридорам, не имея представления о том, где находятся. Впрочем, как знать, может быть, все люди, включая и ее самое, бродят вот так по коридорам бесконечного мира… Галиндес свернул влево и зашагал по бетонной дорожке под отвесной наружной стеной.
Каждая сторона гигантского шестиугольника, усаженного по верхней кромке кольцами колючей проволоки, достигала метров четырехсот пятидесяти длиной. Девлин нутром ощущала на себе перекрестие взглядов охранников сторожевых вышек. Две секции периметра у главных ворот представляли собой голые стены безо всяких пристроек. К четырем другим секциям прилепились мастерские, комнаты посещений и карцер для штрафников и особого контингента преступников. С западной стороны ближе всего к воротам стоял лазарет. „Качалки“, как всегда в это время суток, были пусты. Из столярной мастерской доносился пронзительный визг циркулярной пилы. В тени тюремной стены было прохладно, но, подняв голову, Девлин видела, как солнце превращает стеклянную кровлю тюрьмы в плиты сияющего золота, спаянные друг с другом черными стальными фермами. Под стеклом не было так прохладно; Девлин поймала на себе взгляд Галиндеса и мотнула головой вверх.
— Зачем здесь так много стекла? — спросила она.
Худые щеки Галиндеса были испещрены шрамиками от перенесенной в детстве оспы. Охранник носил пышные усы. Лицо, обычно спокойное и хмурое, почти печальное, озарила улыбка:
— Начальник тюрьмы говорит, чтобы Бог мог беспрепятственно взирать с небес на заключенных. Хотя, по-моему, они ему до лампочки.
Охранник надолго замолчал, и Девлин обрадовалась, когда они наконец дошли до лазарета. У входа Девлин повернулась к Галиндесу, чтобы поблагодарить.
— Женщине здесь работать не очень-то пристало, — заметил Галиндес.
Девлин не ответила: оспаривать каждое замечание на эту тему — для работы времени не останется. Это, видимо, читалось на ее лице, поскольку Галиндес добавил:
— Да и мужчине, признаться, тоже.
— Почему же вы здесь? — поинтересовалась Девлин.
Галиндес улыбнулся, и Девлин устыдилась своей наивности.
— Платят здесь хорошо. А для эмигранта из Латинской Америки — так даже очень хорошо.
— А откуда вы родом?
— Из Сальвадора.
— У вас там родственники?
— Разве что на кладбище, — ответил охранник. — Там я тоже находился в тюрьме, — правда, в другом качестве.
Девлин вспыхнула до корней волос, ощутив неловкость. Там у Галиндеса что было, то было. Впрочем, раз он так лихо справляется с ее вопросами, она не менее лихо распорядится его ответами.
— За что?
Охранник пожал плечами:
— За то, что ходил не в ту церковь, читал не те газеты, заводил не тех друзей — обычный набор.
Девлин с радостью бы отвела взгляд, но не могла. А Галиндес продолжал:
— Поначалу мне в вашей стране пришлось тяжело. Я, конечно, не против и здесь работать школьным учителем, но оказалось, что это невозможно. Я начал работать здесь, и моей жене теперь не приходится мыть людям полы — и то слава Богу.
