Свою лондонскую операцию, как они ее называли, оба хорошо помнили и с удовольствием откровенничали, сваливая все на других, кто ими руководил, но по сути своей они были мелкими сошками с большим самомнением и знали мало. Хотя и сообщили мне, что в один из моментов оба принимали участие в разработке плана похищения обоих моих детей. Но потом из Грозного на этот план наложили запрет, и дело затухло, хотя на подготовительном этапе было уже даже оплачено. Этот эпизод заставил меня срочно подумать о создании охранной структуры там же, в Лондоне. Катрин стала официальной ее хозяйкой, а сама структура, помимо других дел, осуществляла охрану нашего дома и наших детей. И все негласно, аккуратно. Даже сыскное агентство не смогло заметить появления рядом с Катрин новых лиц с определенными функциями. А сыскное агентство тоже за всем слегка присматривало. Но на них в плане охраны я не надеялся. Охранники должны получать заработную плату из рук того, кого они охраняют. И только тогда на них можно положиться.
Короче говоря, та парочка ментов, что попала ко мне в руки, хотела откровенничать, но откровения не получилось. Отпускать их – это значит всерьез натравить на свою семью криминальные структуры. Если кто-то вознамерится кого-то убить, никакая охрана защитить не сможет. Современные дальнобойные снайперские винтовки стреляют на три с лишним километра. Прятаться от них – это значит вообще не жить... А я хотел, чтобы мои жена и дети, да и мама моя, делящая с ними дом, жили нормальной жизнью, могли гулять, резвиться, развлекаться, заниматься спортом или тем, что им по душе. Не каждому ребенку выпадает возможность заниматься тем, что нравится. Моим детям эта возможность предоставилась, и я не хотел, чтобы она же спрятала их в четырех стенах без возможности свободно дышать воздухом.
Менты клялись, что готовы работать на меня, и работать бесплатно. Обещали для меня кучу фактов собрать. Я поверил, что они готовы. Но только до того момента, как на свободе окажутся. Они могли бы назвать основных действующих лиц операции против моей семьи. Но назвали только троих, значащих, как я понял, не больше, чем они сами. Пришлось их расстрелять...
Другие менты, до которых я добраться не успел, оформили это тоже как террористический акт против силовых структур. Мне, впрочем, было все равно. Но мне хотелось добраться до главных действующих лиц...
Фамилия человека, что стояла в проекте договора о продаже медиахолдинга – я при побеге из следственного комитета этот договор прихватил с собой – была мне знакома. Иналуков Зубаир Джунидович... Этот человек, экономист по профессии, работал в экономическом блоке правительства Чечни, когда нынешний президент еще руководил правительством. Но сам этот человек, естественно, не мог иметь большое влияние и большой властью не обладал, чтобы развернуть большую многоходовую операцию, включающую в себя даже организацию террористического акта на одном из московских вокзалов. Кто-то за этим стоял, стоял кто-то более крупный и серьезный, и мне очень хотелось узнать, кто именно. Была надежда, что человек, имя которого было вписано в договор, знает больше других, и мне необходимо было с ним приватно побеседовать. Но у меня никак не хватало времени, чтобы добраться до Зубаира Джунидовича Иналукова. Мой отряд – парни, которых я поднял с насиженных мест и которые мне доверились и пошли за мной – отнимал все время и все силы. Как-то так само собой получилось, что, имея под рукой боевую мощь, я не имел возможности этой мощью воспользоваться так, как хотел бы, как задумывал первоначально.
И вот теперь весь мой отряд состоит только из меня и Давида Копченого.
Признаюсь, у меня давно зрела идея или распустить своих парней по домам, или передать их в руки какого-то другого человека, только обязательно достойного и честного, умного и обладающего необходимым авторитетом, а самому углубиться в дела, которые меня волновали. Иногда от безысходности, от невозможности заняться своими делами и делами семьи подступала смертная тоска. Но все амнистии прошли, новой, кажется, не предвиделось, и никто уже не принял бы моих парней с распростертыми объятиями. А отпускать их в камеру следственного изолятора было бы жестоко. Они достойны большего. И человека, с которым отряд не скатится до откровенного бандитизма, тоже не подворачивалось. И я вынужден был с тоской тянуть свою лямку...
Конечно, я не подставлял своих парней, как говорят сейчас менты, дескать, подставил, бросил, и их перебили. Не так все было. Все случилось неожиданно, и в момент, когда мы собрались в полном составе, что случалось редко, чтобы провести большую резонансную операцию и выставить требования властям. Однако не успели даже выступить. Окружили нас грамотно, без звука, перекрыв все пути и выходы, сняли дальние посты и начали планомерно расстреливать из минометов. По квадратам, в шахматном порядке. Жестко и безжалостно.
Выход оставался один – прорваться, пока всех не уничтожили, и уходить через пещеры. Но входы в пещеры и путь через них знали только четверо из оставшихся. Я разделил всех на четыре группы, но само разделение должно было произойти только после прорыва. И мы прорвались через ряды «краповых». А с другой стороны подпирали «летучие мыши». Мы прорвались на склон с остатками, многих потеряв по пути, но отсюда, со склона, можно было уйти через пещеры, о которых посторонние вообще мало знали. Однако во время прорыва из всех четверых, кто знал проходы, я один остался в живых. И вообще прорваться колонной не получилось, и группы рассеялись, разбились на мелкие группы, ища спасения от кинжального огня за ближайшими к ним укрытиями, а эти укрытия разбивали колонну на ручейки. Я остался с тремя бойцами и вел их к одному из проходов, когда нас стали догонять. Проход в пещеру оказался завален оползнем. Я двинулся искать другой. Идти всем вместе – заметно. Одному проще. Я спрятал парней в низинке у ручья, там кусты гуще, и пошел на поиски. Проход я нашел. Но вернулся уже тогда, когда в живых остался только один Давид Копченый, и тот стоял с поднятыми руками перед четырьмя солдатами. Спецназ ГРУ стреляет быстро и точно. Я не успел бы всех четверых уложить. Тогда решил действовать по-другому. Я показал Давиду, стоящему ко мне лицом, гранату. Он увидел меня и гранату увидел, и все понял. Гранату я бросил с близкого расстояния, навесом, чтобы точно попасть в место, откуда осколки полетят веером и без помех, и сам едва успел отскочить за камень. И вовремя отскочил. Прятался от осколков, а спасся еще и от пуль – в меня стрелял пятый спецназовец. Пули срикошетили от скалы, за которой я прятался.
Взрыв раздался вовремя, и я, чуть выглянув, увидел, что гранату бросил удачно. У Копченого было время отпрыгнуть. Но тут же, в ответ на взрыв, в скалу ударили новые пули. И сразу же я услышал сухое и жесткое лязганье затвора. Характерный звук, когда кончаются патроны. Время терять было нельзя, потому что умелые руки перезарядку осуществляют за секунды. Я выскочил из-за скалы, готовый стрелять. Неподалеку от меня стоял с автоматом в руках немолодой офицер. Стоял и смотрел на меня, понимая, что он теперь, безоружный, против меня ничего предпринять не может. Но смотрел он спокойно. Причем смотрел то мне в глаза, то за мою спину, туда, где моя граната накрыла его парней. И совсем не выказывал испуга. Мне хотелось увидеть в этих глазах испуг. Тогда я пристрелил бы его. Но он достойно держался. Я попробовал вывести его из себя насмешкой. Он не отреагировал.
Это был, конечно, старший офицер. Может быть, он и командовал операцией. Может быть, это он уничтожил мой отряд. Я спросил. Он сказал, что он – комбат спецназа ГРУ. Что мне было с ним делать? Не умею я просто так людей убивать. Вот так вот просто, как палач. Другое дело – в бою. И даже то, что он уничтожил мой отряд, я не мог поставить ему в вину. Мы воевали друг против друга, и воевали честно. Удача оказалась на его стороне. А потом ко мне лицом повернулась. Но и уйти просто так я тоже не мог. Я сделал назад несколько шагов, комбат попытался сократить дистанцию. Наверное, в рукопашку рвался. Он же не знал, что желает выступить против экс-чемпиона Европы по карате. Я бы согласился силами с ним помериться. Но рукопашный бой может затянуться. И другие спецназовцы подоспеть могут. И потому я дал одиночный выстрел ему в ногу. Потом забросил подальше его автомат, чтобы он не смог сразу перезарядить его, отобрал пистолет и поспешил на помощь зовущему меня Давиду Копченому.
Я и сейчас часто вспоминаю того комбата. Что с ним стало? Хромает или уже бегает? Просто интересно было бы на него посмотреть – глаза в глаза. Как-то он сейчас меня воспримет? Я даже узнать пытался его фамилию и место службы. Нескольких знакомых просил выяснить. Обещали. Но точно сказать никто не смог.
Снова позвал Копченый. Я думал, его зацепило осколком, – оказалось, он отпрыгнул раньше взрыва. От осколков спасся, но один из солдат прострелил ему ногу навылет. Легкое ранение.
