— Я сам стоял тогда в толпе, сэр, и требовал от правительства то, что требовали все. В тот день никто не мог оставаться дома.
— Ничего не могу сказать о правительстве, — заметил Траутмэн, — но президент услышал и твой голос, малыш.
Рэмбо выпрямился в кресле, глаза его заблестели.
— Сэр, мы все-таки спустим на них Джона Уэйна?
— Нет, мы сначала восстановим справедливость — освободим заложников.
И тогда Рэмбо все понял.
— Вы хотите, чтобы я принял участие в освобождении посольских крыс?
— Джони, ты ведь только что возмущался вероломством иранцев.
— Думаю, сэр, за вероломство их и следует наказать. Но чтобы рисковать за чиновничьи шкуры!.. — Рэмбо поднялся во весь свой огромный рост и навис глыбой над полковником. Возмущению его не было предела. — Я не знаю их темных делишек и знать не хочу. Если они там что-то напакостили, пусть сами и убирают за собой. Как вы могли, полковник…
— Сядь!
Рэмбо сам напомнил Траутмэну о его воинском звании, и теперь ему ничего не оставалось делать, как исполнить приказание. Он сел и опустил глаза.
— Простите, сэр, но я хотел…
— Ты разучился слушать, Рэмбо, — оборвал его Траутмэн и, успокоившись, продолжал: — Ведь я тебе ничего еще не сказал. Посольскими крысами, как ты изволил выразиться, займется команда «Дельта».
— Ваша команда, сэр?
— Да. Формально ты должен будешь войти в нее, но действовать станешь самостоятельно. Дело в том, что один человек просил, чтобы именно ты исполнил его просьбу — спас его сына.
— Я знаю этого человека?
— Конечно. Это Ральф Пери.
Рэмбо задумался, но как ни напрягал свою память, человека с такой фамилией вспомнить не мог.
— Я ничего не слышал о нем, сэр.
— А ты вспомни Рождество семьдесят второго года, — попросил Траутмэн. — Чем ты тогда занимался?
Как мог забыть Рэмбо это Рождество! Это было, пожалуй, единственное Рождество, которое он запомнил на всю жизнь. Он был тогда во Вьетнаме, в лагере военнопленных. Казалось, весь мир забыл о них, и чувство одиночества, заброшенности доводило людей до отчаяния. И вот на Рождество из далекой Америки вдруг, как дар небесный, пришли подарки. Рождественские подарки! И лагерь ожил. Бывшие солдаты, голодные, оборванные, потерявшие человеческий облик, воспрянули духом. Они обнимались, со слезами на глазах прощали друг другу обиды и просили прощения, ликовали, почувствовав себя снова людьми: родина вспомнила о них, она их не забыла!
— Не родина, Джони, — прервал воспоминания Рэмбо Траутмэн, — Ральф Пери. Это он лично закупил и сумел передать вам свой дар. А тогда было нелегко это сделать, поверь. Пери сделал то, на что не хватило способностей у правительства.
— Я не мог этого знать, — растерянно пробормотал Рэмбо.
— Да, Пери не кричит об этом на каждом перекрестке. А как ты думаешь, кто освободил тех военнопленных, лагерь которых ты нашел во Вьетнаме? Ведь мою «Дельту» тогда расформировали.
— Я слышал, правительства двух стран…
— Опять ты о правительствах! — недовольно перебил его Траутмэн. — Это тоже сделал Ральф Пери! Ни правительство, ни «Дельта» не имели к этому никакого отношения. Это сделал Ральф Пери, сынок! Он завершил работу, которую начал ты.
— Но почему я ничего не знаю о нем, сэр? — Рэмбо был в отчаянии.
— Зато он все знает о тебе. Ведь ты герой, а он всего-навсего скромный бизнесмен. И он просит, чтобы ты помог ему.
Рэмбо встал, прошелся по веранде, снова сел. Он с трудом справлялся с охватившим его волнением. И такой человек просит, чтобы ему помогли! А разве его кто просил посылать рождественские подарки, спасать военнопленных? Неужели нужно ждать, когда тебя попросят сделать добро, а не искать самому тех, кто нуждается в твоей помощи!
— Сэр, — Рэмбо почему-то было стыдно смотреть в глаза Траутмэну, — не сочтите меня неблагодарным. Отнесите мое поведение за счет моего невежества. Вы рассказали мне такое, после чего я чувствую себя самовлюбленным щенком. Этот Ральф Пери великий человек. Кто его сын?
— Том Пери. Такой же бизнесмен, как и его отец. Он совсем еще молод — ему всего двадцать шесть лет. Он имел несчастье оказаться в посольстве в тот момент, когда стражи исламской революции захватили его.
— Я найду Тома, сэр. Я найду его, чего бы мне это ни стоило.
— Я уверен в этом, сынок. И рад, что вижу снова перед собой Рэмбо таким, каким привык его видеть всегда. А теперь давай отдыхать. Завтра у нас будет длинный день.
— Я постелю вам, сэр. А сам успею еще уладить дела с бывшей невестой Смита. Это тоже будет для нее рождественский подарок.
Еще только рассветало, когда они выехали и Тусона на дорогу, ведущую в Финикс. Небо очистилось, и день обещал быть ясным.
— У тебя есть водительские права? — спросил Траутмэн, когда они отъехали от города мили на полторы.
— Я же автомеханик, — пожал плечами Рэмбо и добавил: — И кроме того, добропорядочный житель Тусона.
— Был, — улыбнулся Траутмэн. — Хочешь сесть за руль?
— С удовольствием, сэр.
Траутмэн остановил «джип», и они поменялись местами.
— Когда прикажете быть в Финиксе, сэр? — спросил Рэмбо.
— Думаю, для тебя каких-то сто с лишним миль не дорога.
— Это верно, сэр. И я постараюсь.
Рэмбо выехал на середину автострады и выжал из машины все, на что только она была способна. Лишь проезжая мимо своей автомастерской, он чуть сбавил скорость и нажал на сигнал. Но никто не вышел. Рэмбо усмехнулся. Теперь хозяину будет трудно, пока не найдет себе помощника — какого-нибудь тусонца.
Дорога была почти пустынна и легко, миля за милей стелилась под колеса «джипа» Тусон оставался все дальше и дальше, и Рэмбо почти физически ощущал, что пробуждается от длинного однообразного сна, когда до бесконечности повторяются одни и те же картины, проплывают одни и те же лица, но ничего не происходит и произойти не может. От такого сна устаешь и утром встаешь разбитый, с ощущением какой-то неопределенности и неясности. И Рэмбо гнал так, словно боялся снова впасть в эту обволакивающую спячку, лишающую человека способности к действию. Ему нужна была сейчас скорость и только скорость, — она раскрепощала его и приносила облегчение. И в какой-то момент он вдруг совершенно забыл и про Тусон, и про какого-то хозяина какой-то мастерской, и про свое наследство, которого у него уже не было, и устремился мыслями вперед, туда, где была иная, настоящая жизнь, в которой он наконец-то опять почувствует себя самим собой.
— Сэр, а почему плато Колорадо? — спросил он, не спуская глаз с дороги. — Может, я чего-то не понял?
— Ты все правильно понял, Джони, — кивнул Траутмэн. — Топографические особенности плато Колорадо напоминают ландшафт Деште-Кевира: Большой соляной пустыни в Иране, где нам придется действовать.
— Но ведь американское посольство в Тегеране, а не в соляной пустыне.
— Ты очень догадлив, мой мальчик, — сказал Траутмэн и покосился на Рэмбо — не обиделся ли? Но Рэмбо только улыбнулся. — Но действовать нам придется с Кевира. Там у нас промежуточная база, с которой мы сделаем большой прыжок и окажемся у стен Тегерана. А уж мои мальчики покажут, на что они способны.
— А я? Ведь я уже не мальчик, с вашего позволения, сэр.
— Да? — притворно удивился Траутмэн. — В таком случае придется дать тебе свободу действий, — и добавил уже серьезно: — О тебе еще будет время поговорить. — Траутмэн помолчал, глядя перед собой на летящую под колеса ленту дороги, и вдруг спросил: — Послушай, Джони, а чем ты занимался в свободное время в своем Тусоне? Ведь у тебя, должно быть, была уйма свободного времени.
— Да, сэр. Больше чем надо. Я размышлял…
— Ну, это я уже понял, — вставил Траутмэн.
— И изучал арабский, — закончил Рэмбо. — Я нашел араба, который учил меня, а я платил ему за это. И мы оба были довольны.
— Но почему арабский? — удивился Траутмэн.
— Я хотел читать Коран только на арабском.
— Ну и как?
— Я хорошо читаю и неплохо говорю. Так сказал учитель. Мы с ним говорили только по-арабски. Он и слышать не хотел английского.
На этот раз Траутмэн долго молчал, потом повернулся всем корпусом к Рэмбо и стал смотреть на него так, будто впервые увидел.
— Не смотрите на меня так, сэр, — я могу вильнуть. А на такой скорости…
— Малыш, ты меня удивляешь! Почему же ты сразу не сказал, что знаешь арабский?
— Потому что вы меня не спрашивали, сэр.
— Я горжусь тобой, Джони, — Траутмэн осторожно похлопал Рэмбо по коленке. — Ты даже не представляешь себе, как это здорово. Но теперь тебе придется изучать персидский.
И Рэмбо все-таки вильнул. Он выправил машину и быстро взглянул на Траутмэна.
— Не хотите ли вы сказать, сэр, что пока я не выучу персидский, мне не видать Тегерана? Тогда куда и зачем мы едем? И неужели в Тегеране нет арабов?
