Приходилось ли тебе когда-нибудь заглядывать в шкаф или под кровать, когда ты один дома, чтобы убедиться, что там не прячется незваный гость? Если ты на самом деле считаешь, что человек в черной маске прячется именно в шкафу, откроешь ли ты его? Конечно, нет. Гораздо удобнее верить в то, что опасность — нечто абстрактное, и действовать нерешительно. Это и есть отказ.
Наконец, и такое случается чаще всего, существует лень. У кого найдется время и энергия инспектировать семейный автомобиль на предмет импровизированных взрывных устройств перед каждой поездкой? Кто может позволить себе двухчасовой кружной маршрут, чтобы добраться до места, до которого десять минут прямым ходом? Кто захочет пройти мимо ресторана или бара только потому, что единственные свободные места — лицом к стене, а не к входу?
Риторические вопросы, но я знаю, как ответил бы Чокнутый Джимми. «Живые, — сказал бы он. — Те, которые намерены жить и дальше».
А это ведет к рационалистическому обоснованию, которое обычно для людей, отнимающих жизнь у других. Оно звучит так: «Если бы он действительно хотел жить, я не смог бы его достать. Он не позволил бы себе слабостей».
Слабость моего нынешнего клиента состояла в его любви потягать железо. Кто знает, что подогревало ее — издевательства в детстве, из-за которых ему хотелось выглядеть сильнее, попытка преодоления врожденного комплекса от того, что строение японца более хрупкое, чем у европейца, некий подавленный гомоэротизм, как тот, что вел по жизни Мисиму?[1] А может быть, некоторые из тех же импульсов, что сделали его гангстером?
Его одержимость, конечно, не имеет ничего общего со здоровьем. На самом деле парень явно злоупотребляет стероидами. Шея настолько толстая, что казалось, он не сможет надеть галстук через голову, не развязывая узла. У него такие жуткие прыщи, что резкий ослепляющий свет ламп в клубе, призванный с максимальным эффектом демонстрировать комки и квадраты мышц, отбрасывал мелкие тени от оспин на лице. Его яички, наверное, размером с изюмину, а кровяное давление неистовствует в гипертрофированном сердце.
Я также замечал, как он взрывается какой-то внезапной, неспровоцированной жестокостью — еще один симптом злоупотребления стероидами. Как-то вечером человек — я раньше его не видел, но явно один из членов клуба, — которому нравилось его расположение и мысль о том, что, потершись локтями с известными гангстерами, становишься круче, начал снимать многочисленные диски со штанги, с которой мой клиент тренировал жим. Якудза отошел от снаряда, наверное, чтобы немного отдохнуть, а новый парень, должно быть, по ошибке решил, что тот закончил. Парень был далеко не слабак, его открытый комбинезон из спандекса демонстрировал грудь и руки тяжелоатлета.
Кому-то следовало бы предупредить его. Но членами клуба были преимущественно чинпира — мелкие молодые бандиты низшего уровня, — а не добрые самаритяне, жаждущие помочь согражданам. И все же нужно быть по крайней мере слегка туповатым, чтобы начать разбирать штангу, с которой работал якудза, не спросив разрешения. А было в ней килограммов сто пятьдесят, если не больше.
Кто-то подтолкнул моего клиента локтем и ткнул пальцем. Якудза, который стучал по груше, обернулся и зарычал так, что на стене зала задребезжали зеркала.
— Какого черта?!
Все посмотрели в его сторону, вздрогнув, будто раздался взрыв, — даже новичок, который всего секунду назад так неумно повел себя. Все еще изрыгая проклятия, якудза широкими шагами шел прямо к станку для тренировки жима.
Парень словно окаменел от страха, забыв сойти с линии огня. И хотя бедолага держал трехкилограммовый диск от штанги, обод которого был явно крепче черепа якудза, он не сделал ничего — разве что разинул рот.
Якудза врезался в него, как носорог, метя плечом в живот, я видел, как жертва пытается сгруппироваться перед ударом, но бедняге опять не удалось сойти с линии нападения, и его попытка оказалась по большому счету бесполезной. Якудза припечатал его спиной к стене, потом разразился шквалом грубых ударов по голове и шее. Человек, теперь уже в шоке, на автопилоте, уронил диск, ему удалось поставить что-то вроде блока, однако якудза, все еще рыча, продолжал наносить удары. Один из них пришелся слева по шее, как раз в сонный синус, и человек начал рассыпаться, как только его нервная система в результате шока открыла аварийные клапаны, понизив кровяное давление в мозгу. Якудза, широко расставив ноги, будто в руках у него топор, которым он колол дрова, продолжал молотить жертву по голове и шее. Парень упал на пол, но сохранил достаточно сознания, чтобы свернуться калачиком и в какой-то степени защитить себя от непрекращающегося града ударов.
Ревя и ругаясь, якудза наклонился и ухватил лодыжку лежащего ничком бедолаги, зажав ее между огромным бицепсом и предплечьем. Сначала я подумал, что он сейчас применит захват из джиу-джитсу и что-нибудь сломает. Вместо этого якудза выпрямился и потащил бесчувственную жертву к выходу из клуба и дальше — на улицу.
Он вернулся через несколько секунд и, отдышавшись, занял свое законное место на скамье, ни на кого даже не взглянув. Все возобновили прерванные занятия: его компаньоны — потому что им было наплевать; обычные посетители — потому что лишились мужества. Как будто ничего не случилось, хотя тишина в клубе указывала на то, что все как раз наоборот.
Та часть моего мозга, которая работает в фоновом режиме, зарегистрировала то, что я разглядел как активы моего клиента: грубая сила, опыт в применении насилия, знание принципов кулачного боя. В раздел слабостей я поместил отсутствие самоконтроля, одышку после короткого одностороннего боя, относительно небольшой урон, несмотря на свирепость нападения.
Если якудза не маргинальный социопат, а это статистически маловероятно, он должен сейчас испытывать легкую неловкость. Я воспользовался случаем, подошел к его станку и спросил, не нужна ли ему помощь.
— Спасибо, — ответил он с благодарностью.
— Не стоит благодарности, — ответил я.
Я встал рядом и помог ему поднять штангу. Я заметил, что тягал он сто пятьдесят пять кило. Получилось два подхода, на втором я немного ему посодействовал. Парень был все еще насквозь проадреналинен недавней дракой, и я сделал мысленную заметку о лимите его сил в этом упражнении.
Я помог ему установить штангу на подставку и слегка присвистнул сквозь зубы в несколько театральном проявлении почтения к его силе. Встал и сказал, что, если понадобится еще помощь, нужно просто позвать. Он кивнул, и я пошел прочь.
Потом сделал паузу, как бы раздумывая, сказать или не сказать, и снова повернулся к нему.
— Этому парню следовало проверить, закончили ли вы со станком, — проговорил я по-японски. — У некоторых отсутствуют манеры. Вы преподали ему урок.
Якудза снова кивнул, довольный моей лукавой оценкой той важной социальной услуги, которую он оказал, сокрушив безобидного идиота, и я знал, что теперь он без всякого неудобства позовет меня, своего нового друга, когда потребуется подстраховать его у тренажера.
Как сегодня, надеялся я. Я быстро двигался по Гаиэнхигаси-дори, протискиваясь сквозь толпу пешеходов на тротуарах, игнорируя какофонию, создаваемую транспортным потоком, машинами с громкоговорителями и зазывалами. Я повернул направо как раз перед Рой-Роппонги-билдинг, потом еще раз направо — на улицу, где расположен клуб, и остановился за частоколом велосипедной стоянки, спиной к неприлично розовому фасаду кофейни «Старбакс», посматривая, не пристроился ли кто мне в кильватер. Мимо продрейфовало несколько групп молодых завсегдатаев вечеринок, занятых срочным делом развлечения самих себя и не замечающих человека, тихо стоящего в тени. Ни на одного из них мой радар не сработал. Через несколько минут я направился к клубу.
Заведение занимало цокольный этаж серого коммерческого здания, обвешанного ржавеющими пожарными лестницами, обмотанного связками высоковольтных кабелей, которые, как гниющие растения, свисали с фасада строения. Напротив парковка, заставленная «мерседесами» с затемненными стеклами и низкопрофильными шинами — статусными символами элиты страны и ее криминалитета, которые истово подражают друг другу, комфортабельно разделяя ночные удовольствия в вульгарном полусвете Роппонги. Саму улицу освещал безразличный свет единственного фонаря, основание которого было обклеено гирляндой флаерсов с предложениями бесчисленных сексуальных услуг; в тени собственной люминесценции он выглядел как удлиненная шея некоей доисторической птицы, теряющей увядающие, больные перья.
Большие витринные окна клуба были занавешены, но я приметил «харлей-дэвидсон», припаркованный в первом ряду и окруженный мопедами, словно акула среди мелкой рыбешки. Сразу же, как закончились окна, — вход в здание. Я попробовал открыть дверь, но она оказалась заперта.
