— Хорошо, — сказал позже Морозовой Шеф. К этому времени Валерка уже два дня как лежал в морге.
— Что хорошего? — Морозова даже не произнесла это, а просто посмотрела на Шефа, неся в сузившихся злых зрачках свой вопрос.
— Хорошая работа, — сказал Шеф. — Настоящая профи.
Имелось в виду, что в той заварухе Морозова словно и не увидела рухнувшего Валерку, тем более не кинулась к нему, не стала щупать пульс, не стала биться в истерике и воздевать руки к небу... Морозова сначала сбила с ног металлургического гиганта (росту в нем было метр семьдесят от силы), — кашемир в осенней грязи смотрелся авангардным коллажем, — потом в ее руке возникло личное оружие — обойма была расстреляна в секунду, тут же заколочена в рукоять пистолета вторая — скорострельный фейерверк вслед машине...
И все. Морозова сначала стреляла с колена, прикрывая магната, затем вскочила и пробежала метров десять, не переставая палить по «Волге». Морозова знала, что попадает, но ей этого было мало. Ей был нужен в этот миг не пистолет, а гранатомет, а еще лучше ракета «земля — земля». Если бы «Волгу» вместе с пассажирами разнесло на молекулы, это Морозову устроило бы. А так... Машину нашли через час, брошенную во дворе, с продырявленным задним стеклом и следами крови на сиденьях. Морозовой этого было мало.
Шефа в Екатеринбурге не было, но ему изложили всю историю в малейших подробностях. И как Морозова, бросившись за «Волгой», попутно перескочила через тело Мищенко — тоже доложили. Маленькая характерная деталь.
Двадцать восемь лет. Четыре месяца. Одна пуля. Такие вот цифры.
— Настоящая профи, — сказал Шеф.
Тех уродов так и не нашли. В смысле, не нашли исполнителей. Заказчиков вычислили и подвергли зачистке по жесткому варианту. Морозова в этом уже не участвовала. Она вернулась в Москву. На екатеринбургском железнодорожном вокзале ее вдруг пробил дикий голод, Морозова кинулась в буфет, где продавались почему-то одни гамбургеры. Через пятнадцать минут гамбургеры полезли обратно. Неудивительно, что в Москву Морозова вернулась еще более злая и бледная, чем обычно. Слова «Екатеринбург» и «гамбургер» теперь слились для нее в единое понятие — большая вонючая котлета в осенней грязи. Морозова ненавидела эти слова.
— Настоящая профи, — сказал Шеф.
Она никогда не задавалась вопросом — выжил бы Валерка, если бы она тогда кинулась не к металлургическому деятелю, а к обладателю абсолютного рекорда в терпении морозовских заморочек. Этот вопрос был излишним. Потому что все это уже стало прошлым.
Другие тоже не спрашивали Морозову ни о чем. Они не решались спрашивать.
— Настоящая профи, — сказал Шеф, не глядя на Морозову. — Есть какие-то пожелания?
— Никогда больше не поеду в Екатеринбург, — Морозова с трудом выговорила ненавистное слово. Она не просила, она лишь сообщила Шефу то, с чем ему теперь придется смириться, хочет он этого или не хочет.
— Ладно, — сказал Шеф. — Побудь пока в Москве. Приди в себя.
— А я в себе, — немедленно отозвалась Морозова, привычно махнув рукой, где два пальца были выставлены латинской V. — У меня все прекрасно.
— Не сомневаюсь, — сказал Шеф после непродолжительной паузы. Он не сомневался, что перед ним — настоящая профи. А как ведет себя настоящая профи? Она не поддается первому импульсу, она все просчитывает, быстро и наверняка, а уже потом делает свое дело в положенный час и в положенном месте.
Вот почему Морозова не убила Дровосека прямо в вагоне поезда Москва — Санкт-Петербург.
Но когда все уже кончилось, когда они избавились от забрызганной кровью одежды, избавились от использованного оружия, избавились от всего лишнего... Когда им оставалось только сесть в машину и поехать на базу...
Вот тут-то Дровосек и словил свое скромное мужское счастье. У Морозовой даже на миг онемела кисть правой руки.
Борис Романов: мысли о географии
Австралия. Ничего, ничего... Судя по всему — очень хорошая страна.
Австрия. Слишком близко. Найдут.
Азорские острова. Звучит заманчиво. Еще бы знать, где это...
Албания. Ну ее на фиг, эту Албанию.
Алжир. Не фонтан. Хотя, с другой стороны, там и искать особенно не станут.
Ангола. Там вроде бы еще воюют. Пусть воюют без нас.
Андорра. Опять слишком близко. И, кажется, там большие строгости с визами.
Антигуа и Барбуда... Ух ты. Одно только название вставляет не хуже косяка с марихуаной.
Между тем вокруг простиралась Рязань. Интересно, с какой стати Рязань? Наверное, из Александровского сада Рязань видится далекой пыльной периферией, откуда три года скачи, ни до какой границы не доскачешь. Допустим, пыль тут на месте. Но вот что касается дальности... Чуть больше двух часов — и вот она, Рязань. Сидим и дышим свежим воздухом, пополняя свои познания в географии и прочих актуальных науках.
— Ай'м уэйтинг фор май мэн, — негромко произнес Борис. Звучало препогано. Вот что значит перегнуть палку в сторону английского письменного и совсем забить ту же палку на английский устный. Деловое письмо составить — нет проблем, а вот зачитать его вслух... Кажется, даже на первом курсе института у Бориса получалось лучше, чем сейчас. На втором курсе получалось просто отлично, а на третьем снова стало хуже, потому что преподаватели вдруг стали разбегаться с кафедры, как крысы с тонущего корабля. Им на замену мобилизовывались довольно экзотические персонажи, непонятно где выисканные.
Антигуа и Барбуда. Кайф. Но я все еще уэйтинг фор май мэн. Уэйтинг энд уэйтинг.
Кажется, того дикого препода английского, что возник в конце третьего курса, звали Рудик. Он носил длинные свитера ручной вязки и длинные засаленные волосы до плеч. Если он брался что-то объяснять, то быстро заводился и начинал размахивать руками и брызгать слюной на первые парты. Перед началом занятия Рудик обычно долго ковырялся длинным пальцем в ушах, вероятно, чтобы точнее уловить все нюансы произношения студентов. Романова он достал все же не этим, Романова он достал своим авторским методом, который заключался в том, что студентам давалось задание — переводить со слуха всякие англо-американские песенки. На очередной контрольной Романову достался какой-то гнусавый голос с жутким акцентом, и в результате Борис не продвинулся за положенное время дальше первых трех-четырех строчек. Возможно, в этой катастрофе сыграло свою роль и мучившее Романова похмелье — тогда он еще мог пить много и разнообразно.
— Ай'м уэйтинг фор май мэн, — пробубнил Романов, чуть оторвав зад от стула. — Я жду своего мужика. И у меня в кармане двадцать шесть долларов... — на этом русские строчки в его листке заканчивались, и Романов, устав бороться с тягучей головной болью, махнул рукой. — И дальше там такая же фигня...
— Алё, товарищ, — сказал Рудик с таким видом, как будто Романов нанес ему личное оскорбление. — Такая же фигня? Фигня у тебя в башке, это совершенно точно. Что это ты там наплел? «Жду своего мужика»? Это тебе не опера из жизни сексуальных меньшинств...
Группа с удовольствием заржала, а Романову было все равно, из чьей жизни эта опера. Главное было — дожить до конца пары, сбегать в буфет и взять пару пива. Рудик между тем гнул свое:
— Это не опера. Это суровая психологическая драма. «Я жду своего человека». Парень ждет своего человека — человека, который нужен ему позарез. Человека, который принесет что-то важное.
— Ага, — равнодушно сказал Романов, комкая листок с несостоявшимся переводом.
— Для того у парня и двадцать шесть баксов в кармане, — несло Рудика. — Он ждет своего человека. Придет человек и принесет товара на двадцать шесть баксов. Но его еще нужно дождаться, а это — черный район, кругом злобные ниггеры шляются, и, если они узнают, что у парня двадцать шесть баксов в кармане, они его в один момент замочат! Это тебе не фигня, это тебе поэзия! — назидательно произнес Рудик. — Поэзия, вашу маму...
Через три недели после этого достопамятного семинара Рудика с треском выгнали из института за неадекватное поведение на заседании кафедры. В приватных беседах Рудик объяснял инцидент тем, что уж слишком хорошую травку ему достали и ждать до конца рабочего дня не было мочи. Травка была вполне реальная, а не поэтическая.
По прошествии стольких лет все это могло показаться полной ерундой, но — странно — именно это вспоминалось и приобретало новое значение. Романов теперь абсолютно точно знал, что ждать своего человека — это жестокая психологическая драма. Даже если человек должен притаранить не героин, а нечто другое.
Романов сидел в чужом городе и ждал своего человека. Местечко для встречи было выбрано не из самых респектабельных в городе, и хотя злобных ниггеров здесь не наблюдалось, стриженые дебилы отечественного производства в китайских спортивных костюмах периодически курсировали мимо, заставляя Романова напрягаться. Но реальную опасность для Бориса представляла не эта шпана. Тут Борис был уверен на сто процентов.
