Сергей Самаров - Окончательный приговор

После побега мы прожили в лагере месяц. Ждали, когда все как‑то уляжется. Верилось, что должно все пройти хорошо. Не улеглось. Не прошло. Нас объявили в розыск. Одновременно с этим всероссийским розыском мы начали проводить собственный розыск. Это было то малое, что могло нам хоть как‑то помочь.

А сейчас вот Вальтеру пришлось вернуться в лагерь.

Командование спецназа ГРУ настаивало на своей версии, хотя они там в своих кулуарах отлично понимали, насколько эта версия смешна и наивна. Хорошо, что это понимал и я. Хотя мне, старшему следователю по особо важным делам при военной прокуратуре, было совсем не до смеха, поскольку в бега подались мои непосредственные подследственные, которые должны были, согласно моему замыслу, сыграть значительную роль в моей судьбе. Причем подались после третьего суда, когда мне удалось добиться рассмотрения дела не судом присяжных заседателей, который дважды оправдал их, а военным трибуналом. У меня, как и у адвокатов пострадавшей стороны, были все шансы надеяться на успешный исход дела, когда все трое обвиняемых вдруг не явились на первое же заседание, а уже к вечеру выяснилось, что они накануне попросту пропали. И все мои надежды рухнули. Дело в том, что я официально все еще являлся сотрудником следственного комитета при военной прокуратуре Южного федерального округа, в котором дело первоначально и рассматривалось. Во второй раз дело рассматривалось уже в Москве, хотя опять судом присяжных заседателей. Тогда я за Москву слегка и зацепился. И, чтобы там остаться, чтобы перевестись в следственный комитет при военной прокуратуре Центрального федерального округа, мне требовалось довести это громкое дело до успешного завершения. Передача дела в военный трибунал наполовину решила мои проблемы. Осталось малое – добиться обвинительного приговора. И вот… обвиняемые исчезли.

Что такое может значить, любой следователь знает. Пропали обвиняемые, которые, после двух состоявшихся судов, когда их брали под стражу, перед третьим судом ходили в качестве меры пресечения под подпиской о невыезде. Трибунал, к сожалению, моим доводам не внял, обвиняемых под стражу не взял, и вот результат. Пришлось объявлять их в розыск, а заниматься активной фазой розыска пришлось опять мне. Но это не розыск каких‑нибудь заурядных бандитов. Тех рано или поздно все равно находят – в последнее время чаще раньше, чем позже, и где‑то за пределами России. Потом их экстрадируют, и дело завершается. Однако в данном случае нам предстоял розыск профессиональных военных разведчиков, которые прятаться умеют очень хорошо и которых, как я подозреваю, может прятать и ГРУ, если, конечно, решится. В этом случае на успех розыска рассчитывать даже не приходится. И слабым утешением служило то, что меня временно прикомандировали к Центральному федеральному округу, чтобы я руководил розыском. Но это не тот победный вариант завершения дела, когда перевод в Москву производится автоматически, только благодаря статусу следствия.

Пару дней повздыхав, я обустроился в общежитии более капитально и приступил к делам.

Спецназ ГРУ, видимо, считавший нас дураками, выдвинул свою нагло-наивную с точки зрения следствия версию. Я даже не понимаю, как они вообще до такого могли додуматься. Совсем, что ли, следственные органы записали в беспомощные и неразумные? Высказали предположение, что всех троих подозреваемых похитили чеченцы, чтобы устроить над ними самосуд. В центре‑то России… Двух опытных офицеров спецназа ГРУ и одного старшего прапорщика… Посреди города… На глазах у людей…

Это нереально!

Вся версия спецназа ГРУ, расписанная на двух страницах компьютерного убористого текста, насколько я понимаю, упирается в единственный телефонный звонок и последующие события, которые ни о чем не говорят. Старшему прапорщику Вальтеру Георгиевичу Хосту позвонили на «мобильник». Сам старший прапорщик был в это время на кухне, чистил картошку, а трубка лежала в комнате. И ее взяла жена, давая возможность мужу вымыть руки. Какой‑то грубый голос с откровенным кавказским акцентом потребовал Вальтера. Она, естественно, передала трубку. Вальтер Георгиевич, успевший вымыть и вытереть руки, поговорил, оделся и вышел, как сказал, на пару минут. Сообщил, что нужно с одним человеком поговорить. С тех пор его больше никто не видел. Но через полчаса жене Вальтера позвонил второй подозреваемый, капитан Павел Валентинович Беклемишев. Женщина рассказала капитану, куда ушел ее муж. После этого, как говорят материалы следствия, пропал и сам капитан Беклемишев, и третий обвиняемый по делу, старший лейтенант Вадим Николаевич Корчагин. Последний вышел из дома, когда ему позвонили. Жена не знает, кто звонил, но слышала имя – Паша. Так Корчагин обычно зовет капитана Беклемишева, следовательно, можно предположить, что звонок был от капитана. Правда, женщина в дополнение рассказала, что чуть позже приходил к ним какой‑то кавказец. Она дверь не открыла и разговаривала из коридора, поэтому описать гостя не может, помнит только сильный акцент. Гость спрашивал Вадима Николаевича, говорил, что им необходимо срочно поговорить по чеченским делам. И даже номер мобильника спрашивал, но жена старшего лейтенанта номер не дала.

У капитана Беклемишева в тот вечер никого дома не было. Его семейная жизнь трещала по швам, и жена с сыном временно жили на даче тестя, отставного генерал-лейтенанта Генерального штаба. Никто не мог сказать, когда Павел Валентинович ушел из дома, кому он звонил, с кем встречался или намеревался встретиться. И никто не мог сказать, приходил к нему чеченец или звонил человек с кавказским акцентом. Вообще по Беклемишеву на первом этапе поиска было очень мало данных. Он сам предоставил данные, но позже.

Командование спецназа ГРУ упрямо и бездумно настаивало на версии с похищением своих бойцов чеченцами. И никак не желало связать с этим побегом другое уголовное дело, которое вести доверили, к счастью, не мне. Дело о пропаже главного адвоката пострадавшей стороны, самого активного. Того адвоката-чеченца, что наиболее последовательно и упорно помогал мне добиться обвинительного приговора. О его пропаже заявили другие адвокаты. В назначенное время он не пришел на встречу, стали искать, но найти не смогли. Просто пропал человек без следа, и все…

Первичные меры розыска в первые дни после пропажи обвиняемых ничего, естественно, не дали. Они вообще дают результат только в том случае, если в качестве обвиняемых выступают тупые отморозки, которые всегда попадаются, когда у соседа одну калошу из пары украдут. Серьезные люди умеют обходить все розыскные мероприятия. И розыск затянулся. Для меня это был убийственный вариант хотя бы потому, что затянувшийся розыск может длиться больше десятка лет, и не было никакой надежды, что меня на это время переведут в Москву. Перевести могли бы только в том случае, если бы я довел дело до обвинительного приговора. И, по поведению руководства следственного комитета, я уже начал понимать, что пора паковать чемодан, когда случилось то, что должно было случиться.

Жена капитана Беклемишева вернулась с дачи, чтобы не оставлять квартиру без присмотра. В один из дней к ней, чтобы задать несколько стандартных профилактических вопросов, заглянул капитан из отдела розыска местного управления МВД. Оказалось, что капитан был одноклассником жены разыскиваемого капитана спецназа ГРУ, причем не просто одноклассником, а близким другом детских лет. Что‑то там началось, какие‑то отношения возобновились, тем более что капитан милиции лишь два месяца назад развелся со своей женой. Но через несколько дней ночью раздался звонок в дверь. Дверь открыл капитан милиции, на ногах которого были тапочки Беклемишева. Последний извинился, сказал, что пришел за своими тапочками, и одним ударом в лоб убил капитана милиции на глазах у своей жены и сына. Лоб при этом ударе не пострадал, но сломался шейный позвонок. Потом Павел Валентинович забрал свои тапочки и ушел.

Версия спецназа ГРУ рассыпалась, и можно было не сомневаться, что и двое других беглецов находятся в Москве. В качестве рабочей выдвинулась моя версия, и я остался в Москве, чтобы продолжить розыск, который начался с новой силой и интенсивностью. Органы МВД старались так, как редко стараются. Когда убивают милиционера, работники правоохранительных органов, как известно, звереют. Я не позавидовал бы капитану Беклемишеву, попади он в их руки. Задержание не состоялось бы, поскольку изуродованные трупы не оформляют в качестве трупов задержанных. Их оформляют в качестве убитых при попытке сопротивления.

Мы готовили операцию по обнаружению и захвату Вахи-Взрывателя почти три месяца. Готовили неторопливо и тщательно, в режиме крайней осторожности и высокой секретности, ни перед кем не раскрывая своих планов, за исключением бойцов своего круга, задействованных в операции. Да и среди них каждый знал лишь столько, сколько ему было положено. Но это делалось уже больше по привычке, и то не всегда. Но к строгому соблюдению такого режима секретности у нас были веские причины, как мы считали.