— Зина! Дай лопату! Снег откину от окон, и дорогу расчищу! — заторопился Андрей. Вскоре в доме стало светло, уютно.
Слышалось, как очищает от снега двор новый хозяин. Зинка зябко передернула плечами. Вот уже и не вдова. О том все село узнает нынче. Но разве виновата, что уродилась бабой, красивее всех в селе…
Дед Тимофей всегда колотил тех, кто измывался над его фамилией. И кто придумал, что она несолидная? И все ж, с детства, сколько помнил себя, в глаза и за спиной, слышал едкое, как вонь хорька — Пескарь. А ведь Тимофей и вся его семья были Пескаревы. И никогда не стыдились своей фамилии, берегли ее в авторитете.
Дед Тимофей овдовел до войны. Когда работал мельником на Брянщине. Другой бы на его месте навсегда ушел из леса. Чтоб не жить в глухомани, один на один с могилой, памятью. Ушел бы и любую деревню, к людям, от вдовства, от одиночества. К голосам жизни. Нашел бы себе одинокую бабенку, да и доживал бы под тугим боком остаток жизни, радуясь постиранной рубахе, горячим щам, теплой печке. Что еще надо старику? Не так-то много радостей жизнь подарила. А в старости каждая капля тепла и внимания особо дороги. Но дед предпочел свое. Нет, он не любил лес больше жизни своей. К глухомани своего участка относился с почтеньем, но без трепета. Лес любил, как все живое, за то, что помимо заработка, кормил старика щедро, не скупясь. В его подвале, ровными рядами, не переводясь и не уменьшаясь, росли банки с солеными грибами, малиновым и земляничным вареньем, мешки с орехами. А уж картошкой, морковкой да яблоками до самого верха забитый, трещал погребок. Соленой капустой, помидорами и огурцами радовал старика щедрый участок.
Попробуй закупить все это на зарплату? Голяком бы остался. А тут еще и животина в сарае. Корова, свиньи, куры, да мерин-пятилетка. Все прибыль давали. И хотя ухода требовали, сил, да времени, за все сторицей воздавали хозяину.
Дед Тимофей всюду сам управлялся. Ни у кого помощи не просил, зато и жил забот не зная. В магазине мало что покупал. Чаще продавал в селе излишки лесного меда, который не успевал поедать. Соленые грибы сбывал бабам, девкам и парням — орехи, детворе — варенье.
Все, что привозил на продажу дед Пескарь, расходилось мигом. В минуты. Недорого просил. Греха боялся. На вырученные деньги покупал рубахи, исподнее, или куль муки, да соли. Порох брал. Вот и все его покупки. Много ли надо одному?
— Набрав подспорья, сворачивал мерина к дому в конце села. Там сын жил с женой и детьми. Их дед любил больше жизни. Без всего мог обойтись старик Тимофей, но поглядеть на внуков, навестить их, привести каждому гостинцы — приезжал всякую неделю. Уж чего им не тащил, баловал, радовал и грелся, слушая их смех.
Все мальчишки, кровь от крови, копия — в сына удались. Резвые, смышленые, работящие. В лес к деду приедут, минуты без дела не посидят. Свой пескаревский участок знали не хуже дома. И помогали леснику управляться и в лесу, и в огороде, и в зимовье. Оно и на невестку обидеться было грех. Глафира никогда свекра не обижала. Слова поперек не вымолвила. Ее, хохотушку и трудягу, полюбил Алексей смолоду. И указав на нее родителям, упросил сосватать побыстрее. Покуда кто другой не опередил. Глашка поначалу робела в доме Пескарей. Но быстро обвыклась. Полюбила родителей мужа. И они ее своей признали. Никогда не называли невесткой. Только дочерью. За все годы ни одной ссоры, никакого спора в доме не было.
Одного за другим, родила она Алешке троих сыновей. Без больницы обошлась. Свекровь, известная селу повитуха, сама своих внучат приняла, тихо и спокойно. А на другой день Глашка уже по дому управлялась, а свекровь — с детьми, внучатами, Пескарями… Этот дом в селе, пожалуй, единственный, обходили стороною все беды. Пескарей не задела коллективизация. В селе все согласились, что коровы, кабана и десятка кур для семерых душ совсем немного.
Дед Тимофей работал лесником смолоду. И хотя грамоте не обучался, не умел читать и писать, считал лучше колхозного счетовода. И поднатужившись, попотев, умел проставить в ведомости свою фамилию. Это был предел его умения. Ставить подпись научил его сельский дьячок. А считать — сама жизнь. Лесником его поставили за добросовестность и терпение. Доверив, как хозяину — молодому, сильному, заботливому. И Тимофей гордился. Хоть и неграмотный, а в начальство выбился, в самые что ни на есть лесники. В хозяева. При форме в лесу ходил, чтоб даже зверье знало, с кем дело имеет. Не всякому такую должность доверило бы государство.
Единственное, что не устраивало и удручало Тимофея еще тогда, это — смехотворное жалованье. На него не то одеть и обуть семью, даже прокормиться было бы невозможно одному, не говоря о жене и сыне. Но жалкий заработок с лихвой компенсировал лес и человечье трудолюбие Пескаря.
Тимофей поставил на своем участке, неподалеку от зимовья, два десятка ульев. Разработал землю под огород. Посадил подальше от завистливых глаз сельчан молодые яблони и сливы. Завел в зимовье полсотни кур, пяток коз, свиней, а Глафира продавала излишки в городе, собирая копейку к копейке на черный день.
Может потому миновали Пескарей голод и нужда. В лихолетье, когда сельчане пухли от голода и умирали семьями, сбывая за буханку хлеба припасенные гробовые копейки, царские золотые, отрезы, венчальные кольца, семья Тимофея не бедствовала. Мука, соль, сахар, масло не переводились в закромах. Да и других харчей не занимать. Тимофей даже братьям своим помогал выжить и лихую годину. А когда она кончилась, родня забыла его. Прошел голод. И сытые животы не хотели плохое помнить.
И когда умерла жена лесника, не пришли даже проститься с нею. Пескариха отошла под утро. Вечером, словно почуяв близкую кончину, позвала всех. Глашку попросила Тимофея присматривать, заботиться о нем. Внучат благословила. Сыну наказала схоронить ее не на деревенском погосте, а рядом с зимовьем, чтоб всегда вместе быть.
Так и сделали. Все выполнили. И Тимофей, даже через годы не чувствовал себя одиноким. Скучать ему не давали внуки. На все лето приходили к деду. И звенел участок их голосами. Раз в неделю Глашка приходила. Уборку да постирушки справляла. Отмыкала детей, избу, сараи и скотину. Баловала борщом и жареной картошкой, пельменями и котлетами и снова в село уходила. Алексей, что ни говори, шофером работал на полуторке. Уважаемый на нею деревню человек. К нему все с поклоном, даже старики. Что-то привезти иль отвезти в город — его просили. Алексей не отказывался. И сельчане уважали его за трезвый, ровный нрав, за покладистость и трудолюбие. Глафира работала в колхозе на птицеферме. Росли мальчишки. Старший сын уже второй класс закончил, когда началась война.
Алексея разбудили среди ночи. На сборы отвели полчаса. И наскоро покидав в чемодан смену белья, растерянно перецеловал домашних. Жалел, что с отцом проститься не сумел. Сел в маши-ну, забитую до отказа мобилизованными на войну сельчанами, и уехал, подняв пыльный хвост по дороге.
Глафира в тот день не успела испугаться. Ждала, что Алешка успеет вернуться домой до осени, и успеют собрать картошку с огорода вместе, как было всегда.
А через неделю, среди ночи, въехали в село первые немецкие части.
Их удивленно встретили бабы и детвора. Не испугались. Не шарахались на чердаки и в погреба. С любопытством глазели на чужих.
В этом селе, испокон веку не было голозадых, пьяниц и бездельников. Всяк имел ремесло и кормился им. Здесь жили хозяева крепкие. И хотя, с новой властью Советов не враждовали, всегда помнили, что раньше они жили сытней и зажиточней. Без собраний знали когда сеять и убирать. В селе почитали Бога и старших.
Новая власть сюда не часто наведывалась со своими лозунгами и призывами. В деревне молодых почти не осталось. Все они уезжали в науку, города, искали лучшую долю, полегче и посытней. Боялись повторения голода и держались подальше от глуши села, застрявшего в самом сердце брянского леса.
Может потому, не испугались люди немцев. Ведь и мужиков из села мобилизовали на фронт принудительно. Добровольно кто под смерть свою голову подставит? У каждого жизнь одна. И ее все хотели прожить спокойно. В селе всякий умел работать. От стариков до детворы. Иначе не прокормиться. А потому на колхозные собрания новая власть заманивала, сельский люд бесплатным кинофильмом о чужой любви, о подвигах Чапаева, защищавшем людей непонятно от чего, от кого. Здесь все хорошо знали, что бедными бывают лишь лодыри, пьяницы и дураки. Защищать, а тем более гибнуть за них, считалось дурным занятием.
Немцы не задержались в селе. Оглядев крепкие дома, не заметив вражды в лицах людей, вскоре покинули деревню. Оставили здесь пятерых своих человек в щегольских мундирах. Они не знали языка сельчан. И вскоре привезли переводчика. Когда тот поговорил с людьми, немцы и вовсе успокоились.
