— Извини, забыл.
Она критически оглядела меня:
— Слушай, тебе надо расслабиться. Посмотри на свои руки. Нельзя так напрягаться.
— Я расслаблен как никогда, — честно ответил я.
Вдруг в ее глазах вспыхнул огонек узнавания.
— Слушай, а я тебя знаю, — сказала она, оглядывая мой пиджак и галстук с изображением охоты на оленя. — Джуди мне все про тебя рассказала. Ты новенький из группы этих уродов, которые учат греческий.
— Джуди? В смысле, Джуди тебе все рассказала?
Она проигнорировала мой вопрос.
— На твоем месте я была бы поосторожней. Мне про них такой жуткой хрени порассказали…
— Например?
— Например, что они поклоняются дьяволу.
— У древних греков не было дьявола, — педантично поправил ее я.
— А мне говорили по-другому.
— Мало ли что… Наврали.
— Я еще кое-что слышала.
— И что же?
Она упрямо молчала.
— Кто тебе вообще все это наплел? Джуди?
— Сет Гартрелл, — сказала она так, словно теперь тема была закрыта.
Как ни странно, я знал, о ком идет речь. Гартрелл был бездарным художником и злостным сплетником, лексикон его при этом состоял из одних непристойностей, гортанных междометий и слова «постмодернизм».
— Ты общаешься с этой свиньей?..
В ее взгляде сверкнула враждебность:
— Сет Гартрелл — мой хороший друг.
Я и вправду выпил лишнего.
— Неужели? Тогда скажи-ка, откуда у его подружки все эти синяки? И правда, что он писает на свои полотна, как Джексон Поллок?
— Сет — гений, — подчеркнуто холодно объявила она.
— Правда? Тогда он просто гениально притворяется ублюдком.
— Он прекрасный художник. Очень концептуальный. На художественном факультете все так говорят.
— Ах вот оно что! Ну тогда конечно. Раз все говорят, значит, это правда.
— Сета многие не любят. — Она уже не на шутку злилась. — По-моему, ему просто завидуют!
Кто-то потянул меня сзади за рукав. Поморщившись, я дернул локтем. Это могла быть только Джуди Пуви, и хотеть она могла лишь одного — занять денег. На каждой пятничной вечеринке она разыскивала меня примерно в одно и то же время и просила взаймы.
Меня снова потянули за рукав, на этот раз более настойчиво и бесцеремонно. Я раздраженно повернулся и, попятившись в изумлении, чуть не отдавил ноги оказавшейся сзади блондинке.
Передо мной стояла Камилла. Сначала я увидел только ее стальные глаза — пронзительные, ошеломленные, сияющие в тусклом свете стойки бара.
— Привет, — сказала она.
— Привет. — Я прилагал все усилия, чтобы казаться равнодушным, и все же улыбался до ушей, не в силах скрыть радость. — Как дела? Как ты здесь оказалась? Принести тебе выпить?
— Ты занят?
Мне было трудно собраться с мыслями — золотистые завитки волос так очаровательно лежали у нее на висках.
— Нет-нет, ни капельки, — ответил я, глядя не в глаза, а на эти обворожительные завитки.
— Если занят, так и скажи, — негромко сказала она, бросив взгляд за мое плечо. — Не хочу отрывать тебя…
Ах да: мисс Готье. Я обернулся, почти уверенный, что услышу ехидное замечание, но она, видимо, махнула на меня рукой и уже подчеркнуто громко болтала с кем-то другим.
— Да нет, я совершенно свободен.
— Хочешь поехать за город на выходные?
— Что?
— Мы сейчас едем, Фрэнсис и я. У него дом в часе езды отсюда.
Я был здорово пьян, иначе вряд ли бы просто кивнул и пошел за ней без дальнейших вопросов. К выходу нам пришлось пробиваться через танцпол: волны пота и жара, мигающие рождественские гирлянды, жуткая толкотня разгоряченных тел. Когда мы наконец выбрались на улицу, мне показалось, что я окунулся в прохладное, спокойное озеро. За закрытыми окнами приглушенно пульсировала дебильная музыка, сопровождаемая истошными воплями.
— Боже, ну и адское местечко, — сказала Камилла. — В каждом углу кого-нибудь рвет.
— Уух!
Из тени деревьев на нас выскочил Фрэнсис. Мы с Камиллой отпрянули, и он чуть изогнул губы в довольной усмешке. Блеснули стеклышки фальшивого пенсне, две струйки сигаретного дыма неспешно выплыли из его ноздрей и растаяли в воздухе.
— Привет. Камилла, я уж было подумал, что ты там и останешься.
— Честно говоря, мог бы пойти со мной.
— Рад, что не пошел, тут было столько всего интересного.
— Например?
— Например, охранники вынесли какую-то девицу на носилках, а огромная черная собака напала на сборище хиппи, — засмеялся Фрэнсис и подбросил связку ключей от машины. — Ну что, готовы?
У него был старый «мустанг», и всю дорогу мы ехали с откинутым верхом втроем на переднем сиденье. Как ни странно, раньше мне никогда не случалось ездить в кабриолете, но еще более поразительно, что я тут же уснул. Ощущение движения и взвинченные нервы нисколько не помешали, и, сам того не заметив, я уткнулся щекой в мягкую кожаную обивку дверцы: после бессонной недели я вырубился от шести коктейлей с водкой как от наркоза.
Я мало что помню о самой поездке. Фрэнсис вел машину уверенно и аккуратно: он был осторожным водителем в отличие от Генри, который всегда ездил быстро и часто лихачил, несмотря на плохое зрение. Ночной ветерок ерошил мне волосы, невнятные реплики Фрэнсиса и Камиллы и обрывки песен по радио причудливо вплетались в мои сновидения. Казалось, мы провели в пути всего несколько минут, как вдруг все стихло и я почувствовал на плече руку Камиллы.
— Просыпайся. Приехали.
Остатки снов мешались с явью, и мне было трудно понять, где я нахожусь. Помотав головой, я приподнялся на сиденье и стер ладонью слюну со щеки.
— Что, все еще спишь?
— Да нет, — сказал я, хотя на самом деле не совсем проснулся. Было темно и не видно ни зги. Наконец я нащупал ручку дверцы, и только в тот момент, когда я вылезал из машины, из-за облаков показалась луна, и я увидел дом. Он был просто огромный. Его чернильный силуэт с островерхими башенками и «вдовьей дорожкой» резко выделялся на фоне неба.
— Ух ты!
Я не заметил, что Фрэнсис стоит рядом, и вздрогнул, услышав его голос прямо над ухом:
— Ночью трудно понять, какой он на самом деле.
— Это твой дом?
— Нет, — рассмеялся он. — Моей тетушки. Великоват для нее, но она не расстанется с ним ни за что на свете. На лето она приезжает сюда с моими двоюродными братцами, а так здесь живет только смотритель.
В холле сладковато пахло плесенью и стоял полумрак — казалось, что скудный, рассеянный свет идет от газовых рожков. Тени от пальм в кадках, словно паутина, затягивали стены, а на потолке, таком высоком, что при одном взгляде вверх у меня закружилась голова, маячили искаженные очертания наших собственных теней. Из дальней комнаты доносились звуки фортепьяно. Длинные ряды фотографий и мрачных портретов в золоченых рамах уходили вглубь холла и исчезали из виду.
— Запах здесь, конечно, ужасный, — сказал Фрэнсис. — Если завтра будет хорошая погода, мы проветрим, а то у Банни разыграется астма от всей этой пыли… Это моя прабабушка, — сообщил он, указывая на фотографию, которая привлекла мое внимание, — а это, рядом с ней, ее брат — пошел ко дну вместе с «Титаником», бедняжка. Недели через три его теннисную ракетку выловили в Северной Атлантике.
— Пойдем, посмотришь библиотеку, — сказала Камилла.
Мы прошли через холл, Фрэнсис чуть позади нас с Камиллой, и миновали несколько комнат. Гостиная в лимонно-желтых тонах, с зеркалами в позолоченных рамах и хрустальными люстрами, темная столовая, заставленная мебелью красного дерева… Мне так хотелось задержаться и рассмотреть это великолепие, но пришлось удовольствоваться лишь беглым обзором на ходу. Звуки фортепьяно приблизились: играли Шопена, наверное, какую-нибудь прелюдию.
На пороге библиотеки у меня перехватило дыхание, и я застыл на месте: застекленные книжные шкафы и готические панно поднимались на добрые пять метров к украшенному фресками и лепными медальонами потолку. В глубине комнаты виднелся огромный, похожий на гробницу, мраморный камин, а под потолком, словно роняя сверкающие хрустальные капли, мерцал в полутьме шар роскошной газовой люстры.
