Ясновидящая - Робертс Нора

Маргарет не красила волосы, и они побелели как снег, хотя ей было только пятьдесят три года. Она считала седину символом и возраста, и чувства собственного достоинства. Кожа у нее была гладкая, несчастья и тревоги никак на ней не сказались. И контраст красивого молодого лица и копны белоснежных волос был потрясающ.

Она тщательно следила за своей фигурой, безжалостно, как скульптор, лепила ее, отсекая все ненужное с помощью диеты и физических упражнений. Нежеланные фунты веса были столь же нетерпимы ею, как ненужные растения в саду. Уже восемь лет Маргарет вдовела и так естественно вошла в это положение, что было трудно припомнить ее в иной роли.

Кейд знал, что мать им недовольна. Свое неудовольствие она выражала сдержанно, как и одобрение. Он не мог вспомнить, когда она ласково, по-матерински тепло прикоснулась к нему. И он не помнил, что когда-либо ожидал этой ласки и теплоты.

Однако она была его матерью, и он делал все от него зависящее, чтобы сгладить отношения. Он знал, и очень хорошо, что небольшая трещина может превратиться в пропасть молчания.

Вокруг ее головы летала маленькая желтая бабочка, но Маргарет не обращала на нее внимания. Она знала о ее присутствии, как знала и то, что он подходит к ней, широко шагая по вымощенной кирпичом дорожке. Она и на это не обращала внимания.

– Хорошее утро, – начал он, – весна щедра на цветы.

– Ну небольшой дождь нам бы не помешал.

– Прогноз обещает его сегодня вечером. – Он наклонился к ней на расстоянии руки. В зарослях азалий сумасшедше жужжали шмели. – Почти весь хлопок уже пропололи. Надо поехать проверить скот. Несколько молодых бычков придется охолостить. Я все время езжу туда-сюда по делам. Тебе ничего не надо купить?

– Мне нужна жидкость против сорняков.

И она подняла голову. Глаза у нее были не такие синие, как у него, а спокойного, бледно-голубого цвета. Однако взгляд их был так же прям, как его.

– Если, конечно, ты не возражаешь против употребления ее из моральных соображений.

– Это твой сад, мама.

– А поля твои, насколько мне помнится. И делай с ними что хочешь. И недвижимость тоже принадлежит тебе. И ты сдаешь ее в аренду кому тебе заблагорассудится.

– Это верно. – Кейд тоже мог быть холодным и отчужденным. – И доход с полей и недвижимости идет на поддержание «Прекрасных грез». Во всяком случае, пока они моя собственность.

Она безжалостно отщипнула головку маргаритки.

– Доход с имения – не единственное соображение, коим надо руководствоваться в жизни.

– Но этот доход чертовски облегчает нам жизнь.

– Нет нужды в подобных выражениях, – строго одернула сына Маргарет.

– Прости, а я думаю, что есть. Я по-новому веду дела, и это себя оправдывает. Но ты отказываешься признавать мои достижения. А что касается недвижимости, то у меня тоже есть свои представления. Папин способ хозяйствования не для меня.

– Неужели ты думаешь, что он позволил бы боденовской девчонке ступить хоть одной ногой в наши владения?

– Не знаю.

– И не хочешь знать. – И Маргарет снова вернулась к сорнякам.

– Возможно, и не хочу. – Кейд отвернулся. – Я не могу жить, все время спрашивая себя, чего бы он не сделал или не захотел. Но я твердо знаю, что Тори Боден не виновата в том, что случилось восемнадцать лет назад. Она вернулась в свой дом. Имеет на это право, и ничего не поделаешь.

«Посмотрим, – подумала Маргарет, когда сын ушел. – Посмотрим, что можно предпринять».

Настроение у Кейда испортилось на целый день. Не имеет значения, сколько раз он пытался сблизиться с матерью и сколько раз был отвергнут: каждый раз было больно. Хватит пытаться объяснять ей перемены в ведении хозяйства. Его преданность усадьбе, чувство долга перед нею и горделивая любовь к ней были не менее жгучи, чем у матери. Но для Кейда земля всегда была одушевленной субстанцией, она дышала и менялась в соответствии с временами года. А для матери это было нечто статичное, как тщательно охраняемый памятник. Или могила.

Он терпеливо сносил недоверие матери, так же терпеливо, как насмешки и неприязнь соседей. Он пережил неисчислимые бессонные ночи в первые три года владения фермой. Страх, тревога, что он ошибается, что его ждет крах, что наследство, полученное им, скользнет меж пальцами и он утратит его из-за своего нетерпения и упрямого желания делать все по-своему.

Однако он оказался прав, и в первый год, когда Кейд собрал и продал свой урожай, он напился от радости в тиши своего, когда-то отцовского, кабинета в Круглой башне.

Сердцем его владела земля. Он не мог объяснить этого чувства и никогда не пытался, но он любил усадьбу «Прекрасные грезы», как некоторые мужчины любят женщин: всем сердцем, одержимо, ревниво.

К тому времени, как он покончил с большей частью своих дел, прохладное утро превратилось в жаркий влажный день. По дороге Кейд заехал в тепличное хозяйство Клэмпеттов, чтобы купить матери жидкость для уничтожения сорняков. Повинуясь импульсу, он выбрал рассаду розовых люпинов и понес ящик в лавку.

– Бери еще один ящик, и я сброшу двадцать процентов, – предложил Билли Клэмпетт, попыхивая сигаретой «Кэмел» как раз под плакатиком «Не курить», который его мать повесила на стене.

– Тогда я возьму два с сорокапроцентной скидкой и заберу на обратном пути.

Кейд поставил ящик с рассадой на прилавок. Они с Билли учились в одной школе, но никогда особенно не дружили.

– Как идут дела?

– Не быстро, но уверенно, – ухмыльнулся Билли, не выпуская сигарету изо рта. Глаза у него были темные и колючие. Тусклые волосы неопределенного цвета он коротко стриг, и они торчали, как иглы у ежа. Со времен средней школы он прибавил в весе, а точнее сказать, приобрел рыхлость, ведь в школьной команде Билли был лучшим нападающим.

– Хочешь сменить цветочный узор на клумбах? – поинтересовался он.

– Нет.

Кейд подошел к полке с горшками. Он выбрал два серо-зеленых и поставил на прилавок.

– И еще мне нужен опрыскиватель для сорняков.

Билли сунул окурок в бутылку, спрятанную под прилавком. Нечего оставлять мамаше доказательства своего греха, иначе она его загрызет.

– Вот не думал, что ты интересуешься такими вещами.

– И еще нужна земля для цветов, – не обращая внимания на его реплику, сказал Кейд.

– Могу прибавить и торф. А хочешь какой-нибудь инсектицид?

– Нет, спасибо.

– Вот уж действительно не нужны тебе эти инсектициды, пестициды и химические удобрения. Твои урожаи экологически чисты, об этом даже в журнале пропечатали.

– Когда это ты начал читать? – любезно осведомился Кейд. – Или ты только картинки рассматриваешь?

– Не задирай нос, приятель, – буркнул Билли. – Просто у тебя были два удачных года. Дурацкое счастье привалило, и все тут, если хочешь знать мое мнение.

– А я и не собираюсь узнавать. Ты пробьешь чек?

– Рано или поздно ты сам себя накажешь. Размножаешь здесь саранчу и болезни.

День выдался длинный и нудный, а Кейд Лэвелл был любимой мишенью насмешек у Билли. Маменькин сынок никогда не отбрехивался в ответ.

– У тебя растения больны, они заразят все посевы в округе. И тебе, черт возьми, придется за все это расплатиться сполна.

– Запомню твое предупреждение, – сдержанно ответил Кейд.

Он вынул несколько купюр из бумажника и бросил их на прилавок.

– Пойду отнесу ящик в машину, пока ты будешь пробивать чек.

Свой взрывной темперамент он давно посадил на цепь, словно злую собаку. Холодная ярость, если сорвется, не знает удержу и может принять жестокие формы, но Билли Клэмпетт не стоит усилий и времени, которые придется затратить на самообуздание, убеждал он себя, укладывая покупки в багажник.

Когда он вернулся, на прилавке стоял пакет с опрыскивателем и двадцатифунтовый мешок с землей для цветов.

– С тебя три доллара и шесть центов. – Билли намеренно долго отсчитывал сдачу. – Раза два встречал твою сестренку в городе. Она классно выглядит.