Это не показалось Владиславу Андреевичу убедительным. Ведь никто же, черт подери, не утверждал, что МКАД на десять сантиметров шире, чем было запланировано. Значит, способ что-то отщипнуть от этой грандиозной стройки все-таки был… Воспользовались им или нет – вот в чем вопрос! Впрочем, Школьников не без оснований полагал, что там, где существует возможность погреть руки, непременно оказывается кто-нибудь, у кого вечно зябнут ладони; свято место пусто не бывает. Вероятно, точно так же рассуждал и Вадим Севрук, и винить его за это было бы глупо. Более того, с точки зрения Владислава Андреевича, это было бы чистой воды ханжеством: разве можно винить другого за то, что он совершил поступок, о котором ты не раз думал, но на который так и не отважился? Вина Вадима заключалась в другом: он не посоветовался с Владиславом Андреевичем, не говоря уже о том, чтобы взять его в долю, предпочтя рискованно манипулировать его деньгами и его добрым именем у него за спиной. Такие вещи во все времена относились к разряду наказуемых, и Школьников не торопясь, с присущей ему обстоятельностью готовил ответный удар, давая тем временем Вадиму возможность увязнуть поглубже и окончательно отрезать себе пути к отступлению.
Доклады от Караваева поступали еженедельно; в исключительных случаях, требовавших экстренного вмешательства Школьникова, верный Максик выходил на связь в неурочное время и получал от своего шефа подробные инструкции. Теперь он почти неотлучно находился при Севруке, старательно делая вид, что сменил хозяина, и порой в минуты слабости Владислав Андреевич ловил себя на мысли: а вдруг это так и есть? Вдруг они снюхались и теперь разводят меня на пальцах, потешаясь надо мной и обворовывая меня почти в открытую? Сейчас я как последний идиот заметаю за Вадиком следы, а потом, когда все будет кончено, они смоются с деньгами, а я останусь с вывернутыми наизнанку карманами и с уголовным делом в придачу…
Он гнал от себя эти мысли, считая их предвестниками подступающей старости, но при этом принимал меры: вел подробные досье на обоих – и на своего племянника-проходимца, и на этого холодного убийцу Караваева, которого всю жизнь в глубине души побаивался, словно тот был ручной коброй в человеческом обличье. В некотором роде это был мартышкин труд: он не мог утопить бывшего подполковника внешней разведки, не утопив одновременно и себя. Зато можно было не сомневаться, что в случае его, Владислава Андреевича, внезапной кончины Максик не проведет на свободе ни дня. О том, что будет с Караваевым, если его и в самом деле свалит внезапный инфаркт или еще что-нибудь столь же случайное и непредсказуемое, Школьников не думал: ему на это было глубоко плевать. Ну, упекут Максика куда Макар телят не гонял, ну и что? В конце концов, он это заслужил, а ему, Владиславу Андреевичу, после смерти будет уже все равно.
Между тем комплекс рос как на дрожжах. Время от времени проезжая мимо строительной площадки, Владислав Андреевич поражался тому, с какой фантастической скоростью это происходило. Он прожил на свете более полувека, и все это время строительство велось совсем другими темпами. Наблюдая за тем, как растет и одевается плотью утепленных панелей и заключенных в алюминиевые рамы стеклопакетов стальной каркас огромного здания, Школьников думал о том, что прогресс все-таки не просто слово, не пустой звук, сделавшийся бессмысленным от частого повторения.
Да, мир изменился. Владислав Андреевич постепенно начал ощущать себя в нем чужаком – сильным, способным постоять за себя, но слишком медлительным и неповоротливым, чтобы иметь шанс на выживание в кровавой неразберихе естественного отбора. Все чаще, стоя у окна в своем просторном кабинете, обставленном по последнему слову техники, он мысленно говорил воображаемым противникам: черта с два! Мы с вами еще поиграем. Да, конфигурация игрового поля изменилась почти до неузнаваемости, но правила игры остались прежними – такими же, как во времена Иисуса и еще раньше, при строителях пирамид. И я в этой игре не последний. Не гроссмейстер, нет, не чемпион мира, но крепкий мастер, побить которого не под силу всяким выскочкам, у которых, кроме тупой наглости и самоуверенности, и за душой-то ничего нету…
Но возводимый Севруком торгово-развлекательный комплекс вовсе не был главной и тем более единственной заботой Владислава Андреевича. Обширное дело, которое он возглавлял, требовало постоянного внимания и участия. Торговля и посреднические операции по-прежнему приносили стабильный, равномерно возрастающий доход, который Владислав Андреевич как разумный человек и, как это ни странно, патриот России направлял на развитие производственной сферы. Эта самая сфера в последнее время тоже начала мало-помалу подниматься с колен, так что Школьников даже начал подумывать о масштабном расширении производства. Для этого, впрочем, ему были как воздух нужны свободные деньги, и всякий раз, начиная думать об этом, он неизменно возвращался мыслями к афере своего племянника.
Да, это были живые деньги, и притом не маленькие. Сложность заключалась в том, что их необходимо было забрать, пока они не оказались вне пределов досягаемости. Владислав Андреевич обговорил этот вопрос с Караваевым, не забыв при этом вскользь, полушутя, упомянуть о своем досье. Караваев на сообщение о существовании досье отреагировал совершенно равнодушно, сказав лишь, что это вполне естественно и что было бы странно, если бы Владислав Андреевич не подстраховался подобным образом; насчет денег же обещал помочь и после коротенькой паузы добавил, что это потребует некоторых накладных расходов. Школьников в ответ лишь пожал плечами: это было естественно. “В этом печальном мире за все приходится платить”, – сказал он, открывая портфель, и Караваев согласился: увы, это так.
Через кого и каким именно образом действовал бывший подполковник, Владислав Андреевич не знал, точно так же как не знал он о том, на что пошли выданные им Караваеву деньги. Через две недели после того памятного разговора Караваев попросил еще денег, и Владислав Андреевич удовлетворил эту просьбу. Исходя из размеров выплаченной суммы у него сложилось впечатление, что Максик потихонечку прибирает к рукам все окружение Вадика, действуя где подкупом, а где и грубым шантажом: дескать, подумай о будущем, дружок. Кто такой Вадик? Он уже запутался в своих фантазиях, а скоро запутается окончательно, и тогда его падение станет только вопросом времени. Неизвестно, сколько человек он при этом утянет за собой. А Школьников.., ну, ты сам знаешь. Это же скала, утес, и то, что он мхом оброс, ни капельки не влияет на его устойчивость. Так что подумай, старик, прикинь, что к чему. А чтобы думалось легче, вот тебе сувенир в конвертике…
Впрочем, это были только предположения Владислава Андреевича, хотя они и казались ему наиболее логичными из всего, что тут можно было придумать. Ну в самом деле, не пытал же Караваев сотрудников Вадика у себя в подвале! Не бил сапогом в промежность, не прижигал каленым железом, не пересчитывал ломиком ребер и не рвал без наркоза зубов плотницкими клещами. Тем не менее дело продвигалось так, словно Максик пользовался всеми этими методами убеждения и еще сотней других, здесь не перечисленных. Уже к середине июня, когда над Москвой-рекой в полный рост поднялся решетчатый металлический каркас будущего грандиозного сооружения, на письменный стол Владислава Андреевича лег неровно вырванный из блокнота листок, на котором торопливым, с сильным наклоном вправо почерком Караваева было написано три строчки цифр.
Владислав Андреевич молча поднял на подполковника глаза и вопросительно шевельнул бровями.
– Это именно то, что я думаю? – спросил он.
– Да, – ответил Караваев. – Номера счетов в швейцарском банке. Счета открыты не предъявителя, номера держались в строжайшем секрете. Ну, собственно, это и так должно быть понятно… Что еще?
– Я не спрашиваю, как к тебе попали эти номера, – медленно проговорил Владислав Андреевич.
– Да, – снова сказал Караваев. – Не думаю, что вы на самом деле хотели бы это узнать. Так или иначе, теперь племянничек у вас в кулаке…
– Не перебивай, пожалуйста. Повторяю: я не спрашиваю, как ты раздобыл эти номера. Меня интересует другое: почему ты принес их мне? Кто тебе мешал перекачать деньги на свой собственный счет, а потом развести руками: ничего не видел, ничего не знаю? Только не говори, что не умеешь манипулировать банковскими счетами. И про верность тоже не говори, ее не бывает. Я имею в виду, что ни один человек не станет хранить верность другому человеку, стране или, скажем, религии, если это противоречит его собственным интересам. Конечно, если это разумный человек. А ты разумен, я знаю. Так в чем дело?
Караваев без приглашения повалился в кресло для посетителей, вынул из нагрудного кармана легкой белой рубашки пачку сигарет и закурил, выпустив в потолок длинную струю дыма. Владислав Андреевич обратил внимание на то, что Максик успел основательно загореть: его мускулистые руки сильно контрастировали с белоснежной рубашкой, а узкое костистое лицо приобрело кирпичный оттенок.
