Но телефонные звонки неожиданно посыпались как из рога изобилия. Врожденный рефлекс не позволял мне игнорировать их, и я брал трубку.
— Алло, Алексей, в воскресенье в Лондон летит мой знакомый. Не хочешь Котенку что-то передать? — Это Надя.
— Конечно, хочу.
— Тогда подъезжай завтра.
— Хорошо…
Через десять минут опять звонок.
— Леша. Это я.
— Я бывают разные, — отвечаю.
— Не занимайся глупостями. Это "я" — означает Киру.
— Нам раздали билеты в театр, — заявила она. — Пойдешь?
— Нету времени.
— У тебя на меня никогда не бывает времени, — начинались привычные обиды. — По-моему, ты пользуешься мной лишь в определенных целях.
— Кира, я устал.
— Я тоже устала!
Время от времени на Киру нападает истеричное настроение, и тогда она бывает недовольна мной и моим отношением к ней. Она впадает в депрессию и требует, чтобы я выслушивал ее с проблемами, большей частью коммерческими ил| касающимися взаимоотношений с многочисленными родственниками. Или начинает упрекать, что мы никуда вместе на ходим, что у всех мужики как мужики, цветы дарят, под ручку выгуливают. Это бзик всех женщин. Им хочется, чтобы их выгуливали, как породистых собак. Или им хочется выгуливать своих породистых кобелей, чтобы все видели. Я не люблю ни выгуливать, ни выгуливаться…
— Все, пока, — сказал я. Хлоп трубкой об аппарат. Придется завтра мне ей звонить. Наводить мосты. Она чувствует себя обиженной. И мне ее жалко. Все-таки я слишком хорошо отношусь к ней. В ее словах и поступках есть что-то такое, отчего на нее невозможно обижаться. Не обижаемся же мы на кошку, которая царапает нас. Такова ее природа — царапаться.
Снова зазвонил телефон.
Нет, на это раз я не подойду… Третий звонок. Пятый. Седьмой. Звонил кто-то шибко настырный.
— Алло, — произнес я. Звонил Женька.
— Привет, — воскликнул он бодро.
— Тебя приличиям в Морфлоте не учили? Если к телефону не подходят, значит, никого нет дома. Или не хотят никого слышать.
— Тебе Толкушин звонил. Говорил, что-то срочное.
— Срочное, — у меня радостно екнуло внутри. — Ты там один?
— Железняков в отгуле тоже. На дачу укатил.
— Ладно. Никуда не двигайся. Жди моего звонка… Я надеялся, что Толкушин искал меня не просто так. Я дозвонился до него.
— Это Тихомиров.
— Здорово, — сказал Толкушин.
— Мой возник? — спросил я.
— Возник.
— Где?
— В Москве ворюги собираются. Катран у них. Краса и гордость блатная встречается.
— И что вы будете делать?
— Ты Волоха забивать на нары будешь?
— Да, обязательно.
— Тогда поехали. С СОБРом решили этот катран обшмонать и кой-кому харю отполировать. Мне там двух человечков надо взять.
— Когда?
— В десять вечера приличные люди на катран съезжаются… Значит, в одиннадцать мы их прихватим.
— Где встречаемся? — Я сжал трубку телефонную так, что она едва не треснула.
— Подъезжай к нам часов в семь, — прикинул Толкушин. — Переговорим.
— Утрясли. Буду.
— Они своего соглядатая выставили, — сказал командир собровской группы, протягивая Толкушину бинокль.
Мы стояли на пропахшей каким-то кислым запахом лестничной площадке седьмого этажа дома в центре Москвы. Отсюда просматривался вход в пятиэтажный желтый, весь какой-то покорябанный старый дом с печными трубами на островерхой крыше. Печки там лет сорок не топили, но трубы остались.
— Вон тот? — спросил Толкушин. — На лавочке в черной рубахе?
— Да, — кивнул собровец. — Наверное, у него рация в кармане. Задача одна — если милиция или враги кавказского разлива появятся, нажать на кнопку пару раз. И оттуда все свинтят.
— Ты уверен, что сторож один? — спросил Толкушин.
— Похоже…
— Надо его аккуратно снять.
— Попробуем, — командир собровской группы взял рацию. — Третий. Принимаете клиента на лавочке. Аккуратно. Чтобы не успел пискнуть. Ясно?
— Работаем, — доложили по рации.
— Пятый. Как «сторожа» пакуют, входите в подъезд.
— Принято.
— Пошли, — кивнул нам командир группы, и мы бегом ринулись по ступеням вниз.
Взяли «сторожа» просто. Подошел собровец. Попросил закурить. Когда «сторож» полез за сигаретой, оперативник двинул ему в челюсть и отключил. Когда тот очнулся — руки в наручниках.
Из-за угла вырулил собровский желтый «рафик» с занавесками на окнах. Он начал тормозить у подъезда, а из него на ходу уже сыпались упакованные в бронежилеты собровские костоломы.
Мы уже были на улице и тоже рванули в подъезд.
Тяжелые башмаки грохотали по лестнице. Нам на последний этаж. Последняя дверь — это не наше. Нам еще выше. На чердак. В последнее время мансарды стали приспосабливать под жилища.
Дверь ржавая, еще с тех времен, когда это был чердак. Но замок крепкий.
— Давай, — кивнул боец СОБРа напарнику. Ключ — так называется кувалда для вышибания замков. Огромный детина в комбезе размахнулся кувалдой, и с первого удара дверь вылетела.
— На пол! — с криком бойцы ворвались в помещение.
Я, по привычке не прятаться за чужими спинами и лезть вперед, двинул за ними.
Мой глаз разом все ухватил. Просторное помещение, балки под скошенным, спускающимся вниз потолком. В центре — длинный стол, покрытый сукном, прямо как в казино, только не зеленым, а коричневым. На нем — карты. Деньги. Человек десять сидят.
Морды самые разные. Одни больше бизнесменов напоминают. У других рожи висельников. Но все они — урки, пусть и поднабравшиеся за последние годы лоску и денег. Катран — это такой профессиональный клуб, где собираются блатные перекинуться в картишки. И нередко эти игры заканчиваются трагически, поскольку не заплативший становится фуфлыжником и с ним можно делать, что хочешь. Можно забрать в рабство, обязав на мокрую грязную работу. Можно прирезать, и никто тебе не возразит.
И тут один из бандюганов с ликом бритой гориллы потянулся к выключателю на балке. И свет погас.
— Атас, бродяги! — послышался крик. — Менты! И началась неразбериха. Звуки ударов. Крики. Прогремел выстрел.
— Лежать, гады! — Это голос собровца.
Новые звуки ударов. Кряканье. Мат-перемат. Крики боли. Куча мала.
И все в темноте.
Я-то знал, кто мне нужен. Я сразу усек, где Волох. И видел, что его фигура, едва заметная в темноте, рванула к окошку.
Звон разбитого стекла. И Волох вырвался на крышу.
Я рванул следом, попутно добрым молодецким ударом сбив картежника и, кажется, сломав ему челюсть.
Что такое погоня по крышам? Это любимая забава американских режиссеров. Со стороны выглядит интересно. Но если участвуешь сам — занятие не такое забавное. Особенно когда крыша косая. И когда металл мокрый. И ботинки новые. скользят по металлу — тянет их к асфальту, который где-то далеко внизу. И надо не свалиться. Надо удержаться. Но этого мало. Надо ведь еще догнать беглеца. А беглец — это не шпаненок. Это мокрушник со стажем, прошедший через зоны и этапы Волох.
— Стой! — крикнул я. Куда там.
— Стреляю!
Волох, от трубы к трубе качаясь, подбежал к пожарной лестнице. Обернулся.
— Стоять! — гаркнул я.
Он уцепился за поручни, перекинул ногу наружу. Он уже начал спускаться, когда ноги его стали разъезжаться.
— Я-а! — крикнул он с болью, пытаясь удержаться. Но рука тоже соскальзывала с мокрого поручня.
Я бросился вперед, рискуя довольно сильно. И протянул руку.
Но она схватила воздух.
Волох отправился в полет. Лететь ему, впрочем, было недолго. О его прибытии на землю доложил глухой стук. Я вздрогнул, и на миг в груди возник холод. Прошлась холодная волна, которая всегда проходит по телу, когда рядом гибнет живая тварь…
Я, соскальзывая по крыше, осторожно, чтобы не сверзиться, отправился к окошку, в котором уже горел свет.
Все завершилось победой московской краснознаменной милиции. Всех упаковали. Одного собровца задело выстрелом из пистолета — пуля прошла касательно по бронежилету, так что парню повезло. Катранщиков же задело сапогами собровцев, и сейчас уголовники представляли плачевное зрелище. Дорогие костюмы изодраны, морды биты.
А Волох лежал во дворе на асфальте.
Мы спустились вниз. Толкушин пригнулся над телом.
— Готов, — проинформировал оперативник.
— Прекрасно, — кивнул я. — И кто показания давать будет?
— Кстати, один из урок сейчас сказал, что Волох не один на катран заявился, — проинформировал Толкушин, прилаживая на рубашке порванный ворот. — У него напарник был.
— Кто?
— Узнаем…
Того, с кем пришел на катран Волох, мы установили без проблем. В отделении, куда доставили всю компанию, я уединился с ним в отдельном кабинете.
Весь татуированный, возрастом лет под тридцать, жилистый, какой-то жизнью потертый, смуглый, рожа тупая — человека, который, не задумываясь, распилит кого хочешь на части бензопилой «Дружба». И кликуха соответствующая — Осина. То есть — дерево.
