— Мне было приятно с тобой встретиться… — девушка подняла ковбойскую шляпу со звездой шерифа и надела ее.
— Может, как-нибудь еще увидимся, — проговорил Баррет и протянул Рите сильную загорелую руку.
Девушка протянула ему руку. Ее маленькая хрупкая ладонь утонула в объятиях сильных пальцев Баррета. Они какое-то время еще трясли друг другу руки. Потом Баррет, словно проснувшись, притянул девушку к себе, и Рита, не сопротивляясь, обняла сильную шею Баррета, пригнула его голову, и их губы слились в долгом поцелуе.
Старик отвернулся, вытирая слезящиеся глаза. Потом он медленно двинулся к дому, опираясь на палку.
Кто их поймет, этих американских парней и девчонок! Может, случай снова сведет их на узкой дороге. А может, они встретятся на широкой постели? Бескрайняя пустыня не такая безжизненная, как кажется новичку. И горы вовсе не такие молчаливые, и серый камень не такой уж бесцветный. Наверное, не стоит загадывать вперед, потому что их новая встреча может послужить поводом для новой истории.
Дональд Гамильтон
ГРУППА ЛИКВИДАЦИИ
Я рано проснулся, побрился, оделся, повесил на шею фотоаппараты и экспонометр и вышел на палубу запечатлеть наше прибытие в порт Готенбург. Я не мог придумать, куда бы направить объектив, но ведь предполагалось, что я амбициозный и увлекающийся независимый фотограф, который должен быть всегда готов к тому, что кто-то вдруг упадет за борт или корабль во что-нибудь врежется.
Но ничего такого не произошло, и после того, как мы пришвартовались, я позавтракал и направился в курительную каюту — для проверки паспортов. Наконец я сошел по сходням и попал прямехонько в руки шведским таможенникам. Собравшись с духом, я приготовился к долгому разбирательству по поводу избытка фотоаппаратуры и нескольких сотен кассет с пленкой в моем багаже. Меня, надо сказать, предупреждали, что европейцы относятся к таким вещам с излишней подозрительностью. Но все это оказалось пустым трепом. Никто из шведов даже не обратил внимания на мои камеры и пленки. Единственное, что возбудило некоторый интерес официальных лиц, это ружья.
Я объяснил им, что мой нью-йоркский редактор договорился с каким-то известным охотником в Стокгольме, чтобы тот оформил мне разрешение, и оно дожидается меня в порту. После чего меня препроводили по длинному ангару в некое учреждение, где молодой блондин выудил из груды бумаг документ, из коего явствовало, что герру Мэттыо Л. Хелму из Санта-Фе, штат Нью-Мексико, США, дозволяется ввезти в королевство Швеция один raffia gevar типа «винчестер», калибра 30–06, и один hagelbossa типа «ремингтон» двенадцатого калибра.
Молоденький таможенник сверил серийные номера «винчестера» и «ремингтона», потом положил оба на весы, записал их общий вес в килограммах, заглянул в какую-то таблицу и. объявил, что я должен уплатить таможенную пошлину в размере двадцати крон. Уже зная, что шведская крона приблизительно соответствует двадцати центам, я не мог не отметить щадящего тарифа, хотя меня и позабавил способ определения его размера.
Покинув сие учреждение, я постарался успокоить свою совесть мыслью, что, не заявив в декларации пятизарядный «смит-энд-вессон» 38-го калибра, глубоко запрятанный в моих вещах, я надул шведское правительство на не слишком значительную сумму — в действительности, на каких-то полдоллара — ибо это был небольшой револьвер.
Идея принадлежала Маку.
— Твое честное прошлое журналиста и фоторепортера очень пригодится в этом деле, — сказал он мне, давая инструкции в своем вашингтонском офисе. — Если уж говорить на чистоту, то именно по этой причине на тебя и пал наш выбор — невзирая на то, что ты не работал на нас уже охо-хо сколько времени! К тому же мы приняли во внимание, что ты сносно владеешь языком: у нас не так-то много оперативников, говорящих по-шведски.
Не вставая из-за стола он окинул меня скептическим взглядом, Это был худощавый седой мужчина неопределенного возраста с угольно-черными бровями и холодными черными глазами. Ему каким-то образом неизменно удавалось создавать в своем кабинете уют — где бы он ни находился (вспоминаю один из них — в Лондоне, за окнами которого расстилался унылый пейзаж после бомбежки). Он обычно сидел спиной к окну, так что против света было трудно рассмотреть выражение его лица — в этом, надо полагать, и состояла его задумка.
— Ты же когда-то печатался в спортивных журналах, — говорил он. — Поэтому вполне логичной для тебя будет подготовка, скажем, серии материалов об охоте — в дополнение к заданию сделать несколько фоторепортажей. Я свяжусь кое с кем и все подготовлю для твоей отправки.
На что я сказал:
— С ружьями будет страшная морока. Европейские страны куда менее терпимо, чем Штаты, относятся к ввозу огнестрельного оружия.
— Это точно, — сказал он. — Но в том-то и вся штука. Ты и так заработал головную боль при оформлении необ-
ходимых бумаг для провоза двух охотничьих ружей, а все бумаги будут настоящие — с печатями и подписями, так что никому даже в голову не придет заподозрить тебя в том, что ты засунул в чемодан еще и револьвер и нож. К тому же северная Швеция, куда ты направляешься, — то еще местечко, так что кто знает, может, крупнокалиберное ружье там тебе пригодится.
Однако, по-моему, вряд ли стоило все так усложнять. Мне совсем не улыбалось тащить ружье и дробовик вкупе со всевозможными охотничьими причиндалами в довесок к куче фотопринадлежностей, которые я на себя навьючил, выступая в роли фоторепортера. Впрочем, как отметил Мак, Я же давно не участвовал в деле и не был знаком с тонкостями оперативной работы в мирное время. Еще с войны я хорошо уяснил себе, что возражать Маку можно лишь до известного предела, за который он не позволял выходить никому, в особенности подчиненному, считающему себя шибко умным.
— О'кей, — поспешил я согласиться, — вы босс, вам виднее.
Я просто не хотел, чтобы он передумал вновь дать мне задание. И вот по прошествии целых пятнадцати лет я опять высаживаюсь на европейский материк, испытывая знакомое ощущение, что все кому не лень пялятся на меня и на мои вещи этаким рентгеновским взглядом.
Из здания таможни я вышел, на яркое солнце — то есть настолько яркое, какое только бывает поздней осенью в северных широтах. Дома, в Нью-Мексико, этот солнечный день показался бы мне унылым зимним вечером. Я очутился на оживленной улице, по которой с ревом проносились бесконечные вереницы автомобилей — движение было левосторонним. Шведы вместе с британцами упрямо стремятся ездить не так, как во всем остальном мире.
Соотношение двухколесных транспортных средств и четырехколесных было примерно равным. Мне встретилось и изрядное количество странных трехколесных конструкций, разнообразивших картину. Такси, доставившее меня к вокзалу, было немецким «мерседесом». А поезд представлял собой цепочку старомодно угловатых вагонов, которые выглядели приятной диковинкой. Я отдал свои тяжеленные чемоданы подоспевшему носильщику и начал было залезать в вагон, но пропустил вперед даму.
Она оказалась довольно симпатичной молодой женщиной — в моих краях тридцатилетняя все еще считается молодой. На ней был строгого покроя синий твидовый костюм, выгодно подчеркивавший достоинства ее фигуры, но ее волосы под синенькой, в тон костюма, твидовой шляпкой были также синими, что показалось мне странным. Хотя, конечно, почему бы симпатичной женщине с моложавой внешностью, чьи волосы поседели до срока, не выкрасить их синькой, коль ей того хочется…
Я последовал за ней в вагон. Она явно имела большой опыт путешествий по шведским железным дорогам. Я быстро потерял ее из виду в незнакомой обстановке. Прошло немало времени с тех пор, как я в последний раз пользовался европейским железнодорожным транспортом. Этот вагон был поделен на восьмиместные купе, помеченные табличками «Rokare» и «Icke Rokare». Вернувшись мысленно в свое миннесотское детство, я вспомнил, что «гока» по-шведски означает «курить», a «icke» — «нет». Так что мне не составило особого труда определить разницу между купе, к тому же на других табличках давался перевод на| немецкий, английский и французский.
Я выбрал пустое купе для некурящих и сел у окна, которое можно было поднимать и опускать с помощью кожаного ремня шириной в четыре дюйма. Я не смог припомнить, когда последний раз ехал в поезде, где окна не закупорены из-за работающих кондиционеров, но, разумеется, здесь, в непосредственной близости от полярного круга, кондиционер был совершенно ни к чему. До Стокгольма было далеко, и путь наш лежал по зеленым, испещренным лесами, равнинам, бесконечные просторы которых прерывались россыпью озер и ручьев и разнообразились красными амбарами и темно-оранжевыми черепичными крышами сельских домиков вдалеке.
