Беслан свой фонарик не зажигает. Ему хватает того света, что время от времени производит эмир. Молодая память позволяет ориентироваться в темноте, основываясь на тех коротких мгновениях, когда видимость есть. Так идут они долго, несколько раз поворачивая, но не покидая главный коридор. Однако скоро Абдул резко снижает темп. Теперь шаги его короче и менее выверены. И коридор сузился, стал круто спускаться под уклон. На полу стали чаще попадаться камни. К счастью, не слишком крупные, о которые, споткнувшись, не упадешь.
– Куда мы? – спрашивает Беслан.
Эмир молчит, словно не слышал. Если он не отвечает, значит, повторять вопрос смысла нет, потому что эмир Абдул все равно не ответит. Он не отчитывается перед своими подчиненными, он только с них спрашивает. Но, пройдя еще с десяток шагов, эмир останавливается, Беслан слышит это и останавливается тоже.
– Мне звонили… Проводнику той группы звонили… Он мне сказал… Твой отец умер в страданиях… Он не смог тебя дождаться…
Беслану кажется, что его ударили в солнечное сплетение. Дыхание на несколько секунд остановилось. Стало больно в голове и в груди.
– Ты слышишь? – в голосе эмира не сочувствие, но обеспокоенность. Думает, наверное, что не вовремя сообщил своему снайперу горькую новость.
– Слышу, эмир… Я ночью проснулся, словно меня толкнули в сердце… Подумал тогда… Значит, правда… Это и было… – голос у Беслана появился, но это не его голос – хриплый, сдавленный, огрубевший. – Небу было угодно прекратить мучения отца, и я благодарен Аллаху за это… Теперь я старший мужчина в доме…
Беслан единственный сын, и на его попечении теперь остаются мать и четыре сестры. Он мужчина, и горе не давит его, а заставляет держать плечи расправленными, потому что он чувствует ответственность.
– Все когда-то проходят через это, – говорит эмир. – Два года назад я был в горах, когда умер мой отец, и я не смог похоронить его… Без меня хоронили… С тобой как, все нормально?
– Нормально, эмир… Я готов идти дальше…
– Идем дальше.
Опять мигает на мгновение фонарь, и эмир шагает вперед. Беслан молча идет за ним, с трудом переставляя ватные отчего-то ноги. Такие ноги, словно он сегодня прошел заново весь маршрут от пещеры до дома и снова сюда – по талому снегу, перемешанному с грязью, со склона на склон, преодолевая подъем за подъемом. Теперь Беслан, кажется, понимает, чем вызвано странное поведение эмира Абдула. И хорошо, что Абдул не стал рассказывать о случившемся при всех. Люди любят демонстративно показать свое сочувствие, не понимая, что каждое такое сочувствие – возвращение к горю. Каждый момент сочувствия для получающего его тяжел и горек, и лучше промолчать, чем возвращать человека к моменту, который он и без того переживает… Сам эмир, должно быть, понимает это, и не лезет с разговорами. Хорошо, что он такой суровый и мужественный. Рядом с таким легче переносить утрату.
Они идут, идут и идут, и кажется, что путь этот во мраке длится вечность. Коридор становится совсем узким и низким, стены более угловатыми и неровными.
– За поворотом придется ползти, – предупреждает эмир Абдул. – Колени береги, к концу тоннеля они будут мозолистыми.
Он замирает, всматривается и вслушивается в темноту, куда-то за спину Беслану.
– Ты ничего не слышал?
– Нет.
– Эхо, наверное, гуляет.
Он поднимает с пола камень и с силой бросает его над плечом снайпера. Камень летит, ударяется о стену, потом катится по полу. Звуков много, и все они неестественны.
– Эхо… – вздыхает он.
Вот и сам поворот. Теперь эмир Абдул уже светит фонариком дольше. Батарейка основательно села, и свет уже совсем не такой, как вначале. Тем не менее эмир светит долго, рассматривая путь за поворотом, и вздыхает.
– Прицел винтовки побереги, – приказывает он и наклоняется, чтобы нырнуть головой под низкий свод каменистого потолка.
Эмиру Абдулу особенно трудно. Беслан в сравнении с эмиром – гибкий и подвижный. Абдул всегда держится прямо, словно подчеркивает своей статью, что нет на свете такой силы, которая может его согнуть и сломить. Тем не менее он сгибается по собственному желанию, делает несколько шагов на корточках, но так идти совсем неудобно, и тогда эмир становится на четвереньки и передвигается. Беслан дольше эмира идет гусиным шагом – он и ростом на полголовы ниже, и более гибкий. Но, в конце концов, и он вынужден на четвереньки встать, потому что потолок совсем опускается.
Теперь слабый луч фонаря появляется редко. При таком передвижении проще ощупывать стены руками. А пол поневоле приходится ощупывать ими же – зато не споткнешься и не провалишься в неведомую яму, которые, как говорят, в пещерах не редкость.
Способ передвижения трудно называть скоростным. И эмир несколько раз за время пути зажигает фонарик только для того, чтобы посмотреть на часы. Но скорости не прибавляет. Да и трудно это сделать. Человек не собака, чтобы на четвереньках бегать. Наконец, фонарь загорается надолго. Беслан смотрит сбоку от плеча эмира и видит, что они добрались до провала. Эмир Абдул оборачивается, смотрит через плечо, в полумраке всматриваясь в лицо снайпера.
– Здесь прыгать надо. Невысоко… Два метра… Не бойся…
Он неуклюже разворачивается в тоннеле, светит куда-то вниз, выключает фонарь, и тут же Беслан слышит звук его приземления.
– Дальше – легче… – говорит эмир. – Я отошел… Прыгай…
Беслан свешивает в колодец ноги, пытается прощупать рукой другую сторону, но рука не находит опоры.
– Прыгай! – повторяет эмир уже сердито.
И Беслан прыгает. Страшно прыгать в темноту. И при приземлении он ударяется спиной о стенку. Хорошо, что винтовка не за спиной, а в руке, а то мог бы сдвинуть прицел. А сдвинутый прицел для снайпера – несчастье, потому что винтовку после этого следует заново пристреливать. А кто даст на это время?
– Нормально?
– Нормально.
– За мной! – Снова впереди высвечивается контур прямых плеч эмира Абдула. Фонарь недолго светит, но только самому Абдулу видно то, что ждет их впереди. Беслану же видны только темные плечи и светлый фон за ними.
Но идти уже можно, только слегка пригнувшись. Впрочем, приходится постоянно держать руку поднятой, чтобы не разбить себе лоб о низкий потолок. Это тоже неудобство, но сейчас, в сравнении с передвижением на четвереньках, оно совсем не кажется таким уж великим, только руку вовремя меняй, чтобы она не устала.
– Дай твой фонарик, – приказывает, обернувшись, эмир Абдул и убирает свой в большой карман «разгрузки».
Беслан беспрекословно отстегивает от пояса свой и передает эмиру. В самом деле, первый фонарик уже почти не светит. Это становится особенно заметным, когда зажигается более яркий огонь. Теперь идти становится веселее, если Беслан вообще способен сейчас понимать, что такое веселье. Эмир Абдул хорошо просчитал момент, когда можно передать сообщение о смерти отца. Перед самым трудным участком пути, когда нет возможности сосредоточиться на своем горе и замкнуться в нем. Потом уже горе будет переноситься легче, потому что станет почти привычным, если вообще горе бывает привычным.
Еще через десять минут пути Абдул почти перестает включать фонарик. Теперь перед ними высокий и хороший коридор, по которому можно идти, только придерживаясь рукой за стену. И пол под ногами ровный, не споткнешься. Фонарь зажигается только тогда, когда они попадают в большую треугольную пещерную комнату. Из комнаты в разные стороны уходят несколько коридоров. Но фонарь и не слишком нужен здесь. Окон или провалов вверху не видно, однако рассеянный легкий свет сверху все же падает, слегка освещая помещение.
– Ничего не слышал? – опять оборачивается эмир Абдул и смотрит за спину Беслана.
– Нет.
– Не люблю эхо… Оно меня всегда пугает…
Эмир Абдул по каким-то одному ему известным признакам определяет нужный коридор, шагает в него и через десять шагов упирается рукой в камни перед собой.
– Пришли.
Луч освещает тупик. Коридор перегорожен завалом.
– Что теперь? Назад?
Эмир Абдул смеется. Тень падает на его лицо, делая его при смехе неузнаваемо страшным, похожим на злобного джинна.
– Разбирать… Я для того тебя и взял, чтобы помог… Иначе один сходил бы…
И смотрит на часы.
– Быстрее! У нас мало времени.
* * *
Пот едкими струями стекает и с того и с другого. На пот садится пыль, и все тело начинает чесаться. И нет возможности вымыться или просто лицо сполоснуть. Камни тяжеленные, для одного неподъемные. Эмир Абдул ошибся, ему надо было брать с собой здоровенного Гирея, а не юного и стройного Беслана, не впечатляющего комплекцией. Но Гирей слишком много времени теряет на бесконечные перекуры, и потому использовать его как рабсилу всегда проблематично. Беслан же быстро устает от такой работы, хотя заставляет себя снова и снова браться за камни, сдирать себе кожу на ладонях и с трудом разгибать спину. Да и сам эмир Абдул дышит тяжело. Тем не менее они справляются с работой вовремя. Отваливают очередной камень, и во мрак пещерного коридора врываются яркие солнечные лучи. Так сильно врываются, словно по глазам бьют. Еще два камня, которые тоже можно теперь только отвалить, а не оттаскивать в сторону, и проход готов.
