Моих сообщений раз-два и обчелся. Это в фантазиях я многословен, а в жизни предпочитаю слушать и думать. С думками больной голове тяжело, но простые вещи я понимаю. Никакого намека на слив информации в моих сообщениях нет. Ничего запрещенного или секретного. И с противником я не общался.
Выдыхаю. Сердце успокаивается. Я не предатель!
На радостях заказываю в уличном кафе пиво. Боже, здесь можно сидеть за столиком под открытым небом и потягивать охлажденное пиво. Рай!
Хмельная горчинка во рту отзывается горечью в душе. Вепрь не станет придумывать показания пленного. Попадание вражеского снаряда было точным и неожиданным. Случайность исключена. Кто-то слил противнику координаты грузовика с боекомплектом. Возможно, не осознанно. И поплатился. Пока неизвестно, кто это сделал, все будут обвинять меня. Мало того, что я потерял друзей, я потерял доверие «вагнеровцев». Как с этим жить?
Я выпиваю таблетку от головной боли. Клубок горьких мыслей упорядочивается.
Я проверил свой телефон. Вот бы проверить телефоны погибшего расчета. Бойцов хоронили наспех, как есть. Их телефоны должны быть в могиле! Погибшим досталось больше, чем мне. И плоти, и телефонам. Плоть не воскресить, а поврежденной электронике одноглазый мастер дал новую жизнь.
Я возвращаюсь к киоску по ремонту телефонов.
Мастер меня узнает, но не может понять моего настроения:
— Решил проблему, боец?
— Не до конца. Нужно проверить другие телефоны.
— Выкладывай. Чем смогу помогу.
— Они не со мной и это… похуже моего будут. После сильного взрыва.
— Да, задачка. Как тебя зовут?
— Был Кит, сейчас Контуженый, — честно признаюсь я.
— А я был Андроид, а сейчас…
Мастер замолкает, давая мне возможность угадать. Я произношу очевидное:
— Одноглазый.
— Не угадал. Кутузов!
На этот раз мы смеемся вместе, во все зубы и в три глаза.
Как и Кутузов-полководец, Кутузов-мастер меня обнадеживает:
— Даже если телефон разбит в хлам, я попробую подсоединиться к чипу памяти. Сложно, но можно!
Я верю, что неунывающий мастер мне точно поможет, и отбрасываю сомнения. Часть витрины в киоске занимает самый ходовой товар — фонарики и свечи. Покупаю налобный фонарь, как у шахтеров. У меня есть план — копнуть прошлое, чтобы как-то жить в будущем.
21
В прифронтовых городах, будь то Попасная или Северодонецк, с ночевкой не было проблем. Любой подвал многоэтажки в твоем распоряжении. Даже если там люди, пустят, потеснятся. Война разделяет чужих и сближает своих. А вот в административном здании или школе укрываться не советую, они часто становятся целью украинской артиллерии. Высокоточных снарядов им натовцы отвалили щедро.
Луганск по местным меркам глубоко в тылу. Двери и окна по большей части целы, замки используются по назначению. Найти место для ночевки здесь сложнее. Где-то есть гостиницы, но месяцы службы приучили иначе решать бытовые проблемы.
Я нахожу пострадавшее здание, которое начали ремонтировать. При въезде на стройплощадку в бытовке светится окошко. Видимо сторож охраняет дефицитные стройматериалы.
Не желая унижаться до просьбы, крадусь к дому, залезаю в окно первого этажа. На полу мешки строительной смеси. Поднимаюсь выше и оборудую спальное место в проеме капитальной стены. Здесь больше шансов остаться в живых при обстреле. Рюкзак под голову — и тревожное забытье с частыми пробуждениями.
Ночь. Неясный шум в голове трансформируется в голоса, угрозы, ругань.
Прислушиваюсь и понимаю, это не боевое прошлое, аукнувшееся сновидением. Вспоминаю, что я на стройке. Поднимаюсь, выглядываю в проем окна.
Трое темных личностей грузят мешки строительных смесей в тентованную «газель». Им пытается помешать сухой старик, размахивающий фонариком. Помимо фонарика его оружие словесные призывы к совести. Самый вежливый ответ грабителей: «отвали, дед!»
Я морщусь от накатываемой головной боли. Хочу достать таблетки из рюкзака, но рука натыкается на гранату, которую нашел в окопе. Ладонь сжимает ребристый метал. «Лимонка» придает сил. Секундное размышление — и вот я у окна.
Высовываюсь, чтобы меня видели, и кричу:
— Эй вы! Кончай грабеж! Не по-людски это.
Луч фонаря дергается и освещает мое лицо. Грабители замирают, но быстро приходят в себя.
— Ты кто такой, мать твою! — ругается один.
Другой угрожающе поднимает лопату:
— Вали, если хочешь жить.
Я демонстрирую «лимонку» и выдергиваю чеку. Вытянутая рука держит гранату над головами грабителей. Придаю лицу радостно-тупой вид и объявляю:
— Я Контуженый. На всю голову!
Застывшие фигуры рассматривают меня. Немая сцена прерывается моей репликой:
— Быстро мешки обратно, а то рука затекает!
Для убедительности отбрасываю чеку. Назад пути нет, граната обязательно взорвется.
Грабители торопливо сваливают под стену мешки из «газели».
— Исчезли! — командую я.
Машина с грабителями уезжает со стройки. Я спускаюсь к сторожу. Гранату сжимаю уже обеими руками. Мышцы каменеют.
На лице сторожа гримаса ужаса или дикая радость — сразу не разберешься. Да и некогда.
Я прошу:
— Ты отойди, дед. Я гранату под мешок суну.
Сторож секунду что-то соображает и показывает:
— Шо добро портить. Там колодец. Все равно будут ремонтировать.
Рука затекла, ждать нету сил. Я сбрасываю гранату в канализационный люк, обхватываю сторожа, и мы валимся на землю. Неяркая вспышка и глухой хлопок. Мы лежим лицом другу к другу.
Сторож вежливо интересуется:
— Чай будешь? С мятой.
— Не откажусь.
Остаток ночи мы пьем чай в уютной бытовке в прикуску с чудесными сушками, посыпанными маком. Здесь есть розетка. Я заряжаю новый телефон и признаюсь деду Матвею, так зовут сторожа, что мне нужно в Лисичанск.
Дед Матвей радуется, что может отблагодарить:
— До Северодонецка тебя мой брат Валера подбросит. Он каждый день туда окна возит. Там Лисичанск рядом, за рекой.
— Знаю. Воевал там.
— Тех, кто за Родину, сразу видно. Не то, шо эти ироды… — Сторож награждает грабителей непечатными позывными.
— Фронтовики вернутся, порядок наведут.
— Быстрее бы, — вздыхает дед Матвей.
Проблема с дорогой решена, перехожу к следующей:
— Мне бы еще лопату. На время.
— Этого добра хватает. Ты заработал. Можешь не возвращать.
Лопаты в огороде кажутся вечными, а на передовой ломаются только так.
— Тогда я заплачу. Купите сирену, чтобы воров отпугивать.
Дед хитро прищуривается:
— А граната у тебя еще есть?
Разочарованно развожу руки.
Утром на стройку заезжает Валера. Он тоже седой и жилистый, как дед Матвей, но помоложе. Новенькие пластиковые окна сложены пирамидкой в кузове его «газели», стянуты ремнями. На стеклах наклейки «Краскопласт». Что-то знакомое.
Об этом я и спрашиваю Валеру по дороге в Северодонецк.
Он разговорчив:
— «Краскопласт» наш монополист по пластиковым окнам. Ты мог видеть их, где угодно. Сейчас вообще работаем в три смены. Сырье с Ростова завозят, бюджет платит, мы производим. До зимы надо побольше застеклить, ведь всё побито.
— Насмотрелся, — подтверждаю я, вспоминая хруст стекла под ботинками. — Много разрушений.
— Ну так шо, восстановим. Видел, какие дома в Мариуполе поставили? Всего за три месяца. А Киев с Донбасса только гривну тянул.
— Если дружно навалимся, — соглашаюсь я.
— Кряхтим, но пыхтим! Чем можем, своим поможем. А как иначе?
— Это по-людски, — киваю я.
Дорога убаюкивает. Блокпост проезжаем без задержки. Валеру здесь знают, да и груз на виду в открытом кузове.
Мне вспоминается наш оператор беспилотников Русик. Толковый парень, разбирается не только в квадрокоптерах и гаджетах, да в тех же пластиковых окнах. В Лисичанске починил запор такого окна, а вместо стекла мы пленку натянули в квартире тетки с малыми детьми. Они так радовались капельке уюта, хотя в квартире не было ни воды ни света.
