Банда понял, что Алина, конечно же, рассказала родителям о том, что его пейджер выдал при вызове невиданный доселе сигнал.
Он понял, что они обо всем догадываются.
Отпираться, уверять их, что его там не было, он счел бессмысленным. Потому он сказал спокойно, как о чем-то совершенно обычном и будничном:
— Все прошло хорошо. Ребята сработали, как положено. Претензий у меня не было.
Он помолчал еще несколько секунд, а затем, чуть тише, добавил, обращаясь к Алине и ласково обнимая ее за худенькие плечи:
— Завтра в двенадцать похороны Ромы Ставрова. Пойдешь со мной?
— Конечно, пойду, командир, — просто и спокойно ответила жена.
— Я посижу с Никиткой, вы не беспокойтесь, — торопливо добавила Настасья Тимофеевна…
Часть третья
Не зная броду
Все получилось так, как Николай Самойленко и думал, вернее, так, как он и не смел думать и на что не смел надеяться — Наташа, увидев его, все поняла с полуслова, и уже на следующий день они сидели в посольстве Украины в Белоруссии, оформляя документы на законное бракосочетание между гражданами двух соседних и некогда весьма братских республик.
А еще несколько недель спустя молодые обвенчались, по настоянию мамы Наташи, в православном кафедральном соборе Минска, отметив свое вступление в брак с родными и подружками невесты нешумным ужином в небольшом кафе Дома печати.
В тот же вечер молодожены переселились в трехкомнатную квартиру Сенько, а потом уехали в свадебное путешествие, решив провести медовый месяц на пляжах Кипра…
* * *
Николай долго не мог привыкнуть к белорусской журналистике.
Он прочитывал множество газет, днями смотрел местное телевидение, часами слушал радио.
То, что он обнаружил, его не просто удивило — убило. После традиций московской и даже после одесской прессы ему казалось, что работа белорусских коллег протекает в совсем иной, какой-то даже ирреальной системе координат — они по-иному смотрели на жизнь, по-иному писали, они по-иному реагировали на все происходящее.
Если газета считалась независимой и демократической, и если ее материальное состояние позволяло не бояться за завтрашний день, ее отношение к власти выражалось в жесточайшей, суровой и беспощадной критике. Доброе слово в адрес президента или правительства обнаружить здесь было попросту невозможно. Складывалось впечатление, что у руля страны находятся люди исключительно наглые, глупые, недальновидные и подлые.
С другой стороны, официальные издания вообще не пытались хотя бы намеком подвергнуть действия властей хоть какой-то критике, даже той, которую президент этой страны любил называть вслед за Горбачевым «конструктивной». Весь «конструктивизм» критики заключался в праве критиковать что угодно, кроме политики президента и руководимого им кабинета министров. Сказать хоть слово правды о нездоровом стремлении первого лица государства подчинить себе все и вся или о странном желании Управления делами администрации президента присвоить себе все государственное имущество не имел права никто.
Более того, здесь, в Белоруссии, болезненно воспринималось любое, самое незначительное, замечание в адрес властей. Так называемые «вертикальщики» — назначенные президентом руководители более низкого звена — нервничали по поводу каждого не слишком приветливого слова, высказанного в их адрес, и реагировали немедленно и жестоко, привлекая для расправы с журналистами все имеющиеся под рукой средства — от административного нажима и налогового пресса до судебных процессов с миллионными исками.
Николая все это весьма удивляло. Он долгое время не мог понять, где гордость и солидарность коллег по перу, где их извечное и вездесущее желание противостоять, сопротивляться всеми силами нажиму власть имущих.
Он чувствовал, что долго прожить без любимой работы не сможет, и, читая газеты, присматривался к ним, выбирая, какой же из них предложить свои услуги, и мечтая о том долгожданном дне, когда на страницах какой-нибудь из них появится наконец его материал — громкий, смелый, аналитический и глубокий. Такой, каких здесь вроде бы писать или не умели, или разучились. Он им еще покажет, как надо писать, черт возьми! Дайте только срок…
* * *
После знакомства с друзьями Наташи — журналистами центральных газет — и общения с ними показалось, что он вроде бы стал разбираться в том, что происходит в этой стране.
Во время одного из вечеров, которые их компания предпочитала коротать в известном всему городу журналистском кафе «Черный аист», обсуждая новости дня и не спеша потягивая коньяк, водку и прочие напитки, Самойленко не выдержал и перебил очередные излияния одного из парламентских корреспондентов:
— Михась, я вас, белорусских журналистов, что-то никак не могу понять — вас вроде бы ценят и уважают ваши редактора, вас любят и вам пишут ваши читатели, вы сами, сидя здесь, в кафе, частенько обсуждаете, насколько идиотским был последний указ президента или насколько недальновиден ваш парламент. Так?
— Ну. И что ты этим хочешь сказать? — уставился на него подвыпивший визави, не врубаясь, чего от него хочет этот хоть и не плохой парень, но все же чужак.
— Так чего вы боитесь? Напиши завтра в репортаже с сессии Верховного Совета, что президент проигнорировал послание Конституционного Суда, а депутаты, боясь за судьбу парламента и за свои тепленькие местечки, даже не подняли вопрос об импичменте президента. Так и напиши — пусть об этом узнают все. Неужели вот ты лично чего-то боишься в конце концов?
— Коля, перестань, — дернула его за руку Наташа, шепнув на ухо:
— Чего ты заводишься? Ребята и так делают все, что могут. Ты же просто многого не знаешь, так чего выступать.
— Нет, Наташа, погоди, не все так просто, — Михась вдруг покраснел, хотя выпитая до этого водка и так придала его лицу достаточно румяный вид. — Вы слышали, мужики, как он ловко на меня наехал?
Михась обернулся к соседям по столу, которые в это время дружно хохотали над очередным анекдотом, — в «Аисте» все знали друг друга и любили составлять несколько столиков вместе, чтобы к компании могло присоединиться как можно больше народу.
— Михась, как тебе анекдот? — не слушая, со смехом спросил его Макс, шеф отдела новостей конкурирующей газеты. — Так вот, собрались как-то…:
— Да погоди ты, тут дела серьезные пошли, не до анекдотов…
— Да ты послушай…
— Я не на тебя, Михась, конкретно наезжаю, снова заговорил тем временем Самойленко, — пойми меня правильно. Я всю вашу систему никак понять не могу. Ты мне это можешь объяснить как-нибудь?
— Да тихо ты, Коля, не трынди. Дай анекдот расскажу, раз вы не слышали, — не унимался Макс, уже здорово запьянев.
Макс, здоровенный детина, славился тем, что, напившись, становился буйным, и с ним старались особо не связываться. Поэтому Михась сделал знак Коле:
— Ладно, пусть рассказывает, раз ему так хочется, потом поговорим.
— Михась, не надо вообще никакого разговора, тут нечего обсуждать, — сделала еще одну попытку перехватить инициативу Наташа, но ее явно никто не собирался слушаться.
— Э, Наташка, помолчи. Потом скажешь. Анекдот слушай — корки настоящие.
— Ну трави. А то говоришь много, — поторопил Михась, наливая себе и Николаю еще из запотевшего графинчика.
— Короче, слушайте. Собрались как-то раз три солдата — американец, поляк и белорус. Американец говорит — наша военная медицина шагнула вперед так, что обалдеть можно. На днях, мол, Джону пулей глаз выбило, так полковой хирург бычий глаз вставил — еще лучше видеть стал. Поляк рукой машет — мол, туфта это. Вот нашему Вяцеку, говорит, пулей хрен оторвало. Так пришили коровью сиську — мало того, что все прежние функции выполняет, так еще и по пол-литра молока в день дает!
Все дружно расхохотались, и даже Наташа, не на шутку встревоженная и обеспокоенная поведением Николая, не смогла сдержать улыбки.
— Тут белорус тяжело так вздыхает, — продолжал рассказчик, когда смех немного утих, — и говорит: «Эх, хлопцы, это что! Вот нашему Язэпку ползадницы взрывом оторвало, так к ней усы пришили — в президенты выбрали!»
От взрыва дружного хохота тоненько зазвенели бокалы на стойке бара, удивленно оглянулись немногочисленные посетители заведения.
Лишь Коля даже не улыбнулся.
— Вот, Михась, это тебе еще одно подтверждение того, о чем я тебе говорил — здесь вы зубоскалить умеете, а в своих газетах — будто воды в рот набрали. Чего же вы боитесь? Если у вас такое борзое КГБ, то здесь, в кафе, вас тоже подслушивают, уверяю. Но здесь вы смелые. А в газетах — языки в жопу позасовывали и тихо сидите.
— Да я тебе сейчас по едальнику… И не посмотрю, что Наташка тут сидит, козел ты вонючий, — начал приподниматься в резко наступившей вдруг тишине Макс, и Михасю пришлось, схватив парня за рукав, усаживать его на место.
