Ознакомительная версия.
Николай принял бы Марка в любом храме согласно писанию: «Если войдете в дом, оставайтесь в нем, доколе не выйдете из того места. И если кто не примет вас, то, выходя оттуда, отрясите прах от ног ваших, во свидетельство на них».
Николай выпил и поставил на плиту чайник; кофе он заваривал по старинке, по-русски, просто заливал кипятком и давал настояться, потом вылавливал непослушные молотые крошки чайной ложечкой и перемешивал.
Было одиннадцать вечера, когда над входной дверью раздался звонок. «Кого там принесло?» — скривился Румянцев.
Двери храма открыты днем и ночью. Однако Николаю ни разу не доводилось впускать в них кого бы то ни было после десяти вечера. С этого времени начиналась личная жизнь, думы о дне прошедшем, настрой на день грядущий. И такие мысли почти всегда звучали как молитва. Как таковые молитвы звучали из уст священника лишь во время службы. Отправляясь спать, Николай трижды осенял себя крестным знамением и трижды шептал, прикрывая глаза: «Прости, господи!» Когда сон не шел, он снова шептал эту короткую молитву, а сцепленные на груди пальцы робко крестили крохотный участок на груди. Николай глянул в «глазок» и увидел на освещенном церковном крыльце незнакомого человека. Он не мог сказать, видел ли его раньше, ибо линзы «глазка» искажали облик. Незнакомец показался Николаю с непомерно большим носом и крохотными, словно заплывшими, глазками. Как и священник в данную минуту, одет в рубашку с длинным рукавом и навыпуск, темные костюмные брюки. Он стоял в метре от двери, но «глазок» типа «рыбий глаз» позволил рассмотреть даже обувь незнакомца.
— Кто? — спросил Николай, ощущая в груди странную тревогу. Беспокойство зародилось в тот момент, когда медь звонка тревожно заметалась по храму и как бы усилилась при виде этого человека, принесла с собой неотвязное и грубоватое чувство: «Нечего ему делать в этот час в церкви».
Нечего.
Именно поэтому Николай спросил «кто там», а не открыл дверь сразу, как делал это в подобных случаях.
— Откройте, святой отец, — раздался приглушенный голос. — Я от Сергея Марковцева, нужно поговорить.
— О господи, — вдруг забеспокоился Николай, поспешно открывая дверь. — Входите. — Он посторонился. — Что-то с ним стряслось?
— Может стрястись... — Адамский едва заметно поморщился, уловив хмельной дух, исходящий от священника.
Николай забыл все предостережения Сергея, на первом плане стала его безопасность. Что именно привело к нему незнакомца? Которого он, кажется, все-таки где-то видел. Где?
Но на первый план встал другой вопрос: этот человек пришел от имени Сергея Марковцева, значит, он такой же, во всяком случае, похож на Сергея, человека, который не скрывал, что убивал в этой жизни. На что отец Николай в свое время постарался найти ответ и, как ему показалось, нашел его. Он ответил Сергею не как товарищ, не как дипломат, а действительно как священник, богом обязанный знать все ответы. Его слова прошелестели страницами истории: «Екатерина Вторая убивает мужа, Дантес убивает Пушкина, Иван Грозный убивает сына... Да простятся тебе все твои прегрешения». Что диссонансом накладывалось на их идущие своими путями отношения. Но как ответить на схожий вопрос этому человеку? Как хотя бы мысленно отпустить ему грехи?
Только сейчас отец Николай смог разглядеть в незнакомце что-то отталкивающее, его полый взгляд, может быть, пресыщенные губы, надменную посадку головы. И священник насторожился. Что сразу же бросилось в глаза Адамского. Он словно повинно опустил голову и слегка покачал ею, будто раскаивался в чем-то. Может, в том, что он собрался сделать в эти первые минуты встречи со священником и в последующие. И если первые уже пролетали сизыми голубями над головой святого отца, то другие надолго, как мечом забвенья, зависнут над ним. Очень надолго, независимо от того, окажется ли этот поп покладистым или наоборот.
— Я вспомнил вас, — вдруг произнес Николай. — Вы были в храме вместе с Алексеем Матиасом.
— Да, — кивнул Адамский. — И так даже лучше.
Он посторонился, давая дорогу Соболеву и Рукавишникову, таившимся в тени козырька.
— Только не вздумай дергаться, собака! — Стоя к священнику вполоборота, Рукавишников нанес ему удар сокрушительной силы. Ребро ладони врезалось в шею Николая и его отбросило от двери.
— Осмотрите тут все, — распорядился Герман. — Если найдете кого-нибудь, тащите к жертвеннику.
...Сознание возвращалось к Николаю медленно, неохотно. Ему казалось, он увидел за плотной пеленой что-то праздничное, манящее к себе голубоватым светом. Казалось, он насчитал ровно семь светильников или семь звезд горящих, которые суть семь духов божьих, семь печатей, открывающихся одна за другой, показывая то коня бледного и всадника на нем, которому имя смерть; увидел под жертвенником души убиенных за слово божье... Священник не осознавал, что молится в данную минуту. Просит господа то ли оставить его там, откуда он с неохотой возвращался, то ли здесь, где серо-желтый свет казался нестерпимо ярким лучом для только что прозревших.
Губы отца Николая снова пришли в движение:
— Господь кого любит, того наказывает...
— Чего ты там шепчешь, урод? — Рукавишников рывком поднял его на ноги, и священник близко-близко увидел его глаза. «Фашистские», — вдруг пронеслось в голове. С огромными зрачками, распахнутыми как от непереносимой боли. И тут же другие слова всплыли из подсознания, когда Марковцев немного переиначил строки из писания: «Кровь тельцов и козлов уничтожает грехи». И ответ Николая: «Жертвы никогда не могут истребить грехов».
Споры. Вечные споры. О добре и зле. Пререкания в душе, в мыслях, в молитвах, в одиночестве, в компании, с безгрешными и грешниками. Споры во время покаяния и отпущения грехов. Споры на пороге жизни и смерти...
— Когда ты взял Марковцева на службу? — прозвучал вопрос Адамского.
— Три года уже...
Николай не знал, как спасти Сергея. Ложь казалась ему самым верным способом. Ложь обдуманная, облаченная в легенду, миф.
Голова его откинулась назад, когда очередной удар обрушился на него. Губа лопнула, обнажая окровавленные зубы.
— Так когда ты взял Марковцева на службу?
— Три года назад.
— Я пойду тебе навстречу, отец, — сказал Рукавишников. — У тебя есть выбор: отнимать от этого срока по году или же по месяцу. Но каждый раз я буду бить тебя. Так когда ты взял Марковцева на службу?
Прошло двадцать минут, и жертва, и палач сбились со счета. Борода священника пропиталась кровью и походила на мочалку. Разбитые и опухшие веки наползли кровавой тучей на глаза, и святой отец почти ничего не различал. Когда силился что-то сказать, сломанные лицевые кости приходили в движение и приносили невероятные страдания. Он понимал, что от него уже не ждут ответа, что ответ этот человек получил давно, едва перешагнул порог храма. Его просто добивали, глумливо прикрываясь предлогом. Этот человек убьет его, как только устанет, как только ему надоест наносить сокрушительные удары по лицу, груди; как только надоест пинать его в пах и под ребра; как только насытится его ненависть. Священник нашел в себе силы тихо прошептать, скрипя разломанной челюстью:
— Кровь козлов уничтожает грехи... — Тяжело сглотнув, Николай сделал попытку улыбнуться: — Он придет за вами, козлы...
«Кончай его», — кивнул, морщась, Адамский. Следующим ударом Рукавишников убил священника. Он ударил его тяжелым латунным крестом в переносицу и оставил распятье в страшной ране. И на лице убийцы не отразилось даже тени сострадания. Победители никогда не сочувствуют проигравшим.
Тело Николая оттащили к алтарю и придали ему положение распятого на кресте. Из него вылилось столько крови, что даже Адамский как бы невзначай заметил: «Без стигматов обойдется». Обходя кровяную дорожку, тянувшуюся к алтарю, трое убийц покинули храм, оставляя там его мертвого настоятеля.
Ритуальное убийство для местной полиции. Хотя... этот церемониал вполне подойдет и для военной разведки, рассуждал на заднем сиденье серебристой «Тойоты» Герман Адамский, это воплощение Марата, который «на дело всегда шел сам и всегда оставлял массу улик». Марковцев узнает о нем раньше, а пока он, как говорится, ни ухом ни рылом. Уже завтра. Нет, сегодня. Ибо стрелки часов начали отмерять первые минуты нового дня.
Послушных собак под началом Германа хватало, стоит сказать «фас!» — порвут зубами, «расфасуют» на мелкие куски.
Из интервью Алексея Матиаса
Корреспондент: Вы сказали, что экономические реформы в стране остановлены. Чем же занята власть?
Матиас: Фарсовой суетней с заменой 7 на 4 ноября. Шумно-патриотическим бахвальством, опасной реформой государственно-территориального устройства, распиливанием нефтяных компаний. Что привело к практическому итогу: запредельные цены на нефть. Завершение приватизации, наконец.
Ознакомительная версия.
