Ознакомительная версия.
Вдруг что-то изменилось. Юрка напряг зрение и обратился в слух. Только что мелькавший силуэт противника исчез, словно растворился в предрассветном тумане. И лишь негромкое шмыганье простуженным носом говорило о том, что часовой все еще там – на месте. Сердце сержанта Калинина, постепенно набирая обороты, начало стучать так, как будто готовилось выпрыгнуть из ставшей вдруг тесной грудной клетки, оно билось, сжимая легкие и не давая вдохнуть полной грудью. Лишь короткие толчки воздуха, туда-сюда, туда-сюда. Юрка остановился, замер на одном месте, несколько раз, словно готовясь войти в холодную воду, быстро и тихо вдохнул-выдохнул, а затем начал дышать медленно, через нос, чтобы успокоиться и взять себя в руки. До противника всего ничего, а сердце по-прежнему бьет, как барабан. Кажется, только его и слышно в окружающей тишине. Странно, что этот гад до сих пор так и не обернулся. Глухой, что ли? Он не слышит, как крадется к нему нежданная смерть?! А может, это пришел давно назначенный ему час? Единственный и неповторимый? Два шага – и удар. Под ребра снизу вверх, в сердце, как учили. И пошевелить, не вынимая… Повести вправо-влево. Чтобы наверняка… Осторожно опустить труп… Да! Обязательно зажать рот, чтобы, не дай бог, не вырвался вскрик. А сердце гремит, как бубен… Еще шаг. Еще полшага. Вот так. Теперь левой ладонью прижать губы, полушаг правой вперед, удар, нет, не так… проще, естественней… «Естественней» – какое странное и неподходящее слово. Что может быть противоестественнее, чем убийство одного человека другим? «Естественней» потянуть голову назад – и острием по горлу. Одним движением. Всей шириной лезвия…
И нож пошел, мягко, легко, будто не было перед ним никакой преграды, податливая плоть – кусок кожи и хрящ гортани, и до самого позвоночника. Попади лезвие в межпозвонковое пространство – пошел бы дальше. Он будто скользнул по пустоте – мгновенный всхлип, хрипящий вздох – и руки, и лицо в теплой, растекающейся по коже жидкости. Это уже потом она станет липкой, смешается с потом и грязью, почернеет, растрескается, станет шелушиться и отваливаться мелкими частичками. А сейчас чужая кровь грела застывшие от напряжения руки, затекала в рукава, стекала по лицу. Кровь, нескончаемый всхлип, невольное заваливание тела и беспорядочное брыкание, толкание ногами. И уже непонятно, кто хрипел: то ли агонизирующий часовой, то ли из последних сил удерживающий его сержант. В какой-то миг на землю рухнули оба. Глухой удар падения тел – и тишина. Враг умер. Калинин застыл в неподвижности, не в силах преодолеть сковавшее мышцы одеревенение. Он лежал, страшась отпустить ладонь с окровавленного рта убитого. А над ним холодная ночь плавно перетекала в такое же холодное утро. Юрка сделал свое дело: скоро к нему подтянется командир с разведчиками его группы, и с первыми лучами солнца (а может, и раньше) в безмятежно спящий лагерь моджахедов придет громкоголосая смерть. Он все сделал как надо, в одиночку, он один, только и жить ему с этим придется одному…
Что оставит эта ночь в его душе? Вариантов десятки, сотни, если не тысячи… Каждый умирает в одиночку. Каждый выбирает свою меру ответственности… совести… меньшее зло… правду… ложь. Один и тот же поступок может быть гордостью или проклятием. А может, и тем, и другим одновременно? И на твоем смертном одре пройдешь ли ты мимо оставленных за спиной душ или будешь мучительно гореть под испепеляющим напором внезапно нахлынувшей памяти? Кто знает, кто знает…
Время шло, а Юрка все лежал, не в силах оторвать от себя безвольно раскинувшееся тело убитого и чувствуя, как собственное тело начинает пробивать идущая изнутри дрожь. Но следовало вернуться к месту подъема, группник ждет их с Тарасовым возвращения. Надо вернуться и трижды потянуть веревку. Сигнал, без которого никто не станет подниматься наверх.
Я нервничал. Время шло, рассвет близился, но ни Калинина, ни ушедшего с ним подполковника не было. Пару раз я порывался, не дожидаясь их возвращения, подняться на хребет и оба раза запрещал себе это делать. Неосторожно упавший и вызвавший шум камень мог оказаться причиной гибели уже почти подобравшегося к врагу разведчика – и неважно, кого именно: подполковника Тарасова или сержанта Калинина, а могло статься, и обоих. Сколько раз я проклял самого себя за то, что не пошел вместе с ними, а остался ждать здесь, внизу, было не счесть. На востоке уже заалело. Воображение рисовало мне картины одна непригляднее другой, а разум подсказывал: раз наверху тихо, значит, по крайней мере, их еще не обнаружили. Светало.
«Считаю до пятисот и начинаю подниматься», – сил и дальше сидеть сложа руки уже не было.
Я успел досчитать до двухсот пятидесяти шести, когда на хребте обозначилось какое-то движение, чьи-то не слишком уверенные (а потому и слышимые) шаги приблизились к краю хребта, и человек остановился, затем веревка в руках державшего ее Вячина три раза дернулась. Затем натянулась и застыла в ожидании. Значит, все в порядке, наверху свои. Закинув автомат за спину, я начал этот подъем первым. Вроде бы все шло по плану, и вскоре это должно было закончиться, но все же абсолютной, стопроцентной, уверенности в благополучном исходе нашего мероприятия не было.
– Товарищ прапорщик. – Голос встретившего меня Калинина дрожал, но вот от чего он дрожал: от холода или нервного напряжения, я бы определить наверняка не смог. – Товарищ прапорщик, – повторил он снова, – я все сделал.
– Молодец!
– Я сделал это… – В оттенках голоса жуткая смесь гордости и… даже не берусь сказать чего… вины? Страха? Не знаю.
– Я понял, понял, молодец! – Понимая, что это бесполезно, я все же попытался успокоить перенервничавшего бойца. – «Вал» – Прищепе. – Лучшее, что я мог придумать, – это отвлечь сержанта действием.
– А, да… – Юрка начал судорожно сдергивать закинутое за спину и крепко притянутое ремнем оружие. Да-а-а, если бы он начал так снимать его в момент опасности… Мое первоначальное решение отправить Калинина с одним ножом и гранатами в данный момент представлялось мне наиболее верным.
Мои спецы постепенно поднимались наверх. Крайним выбрался снайпер Гаврилюк и, стараясь не шуметь, вытащил наверх рюкзак, набитый двухсотграммовыми тротиловыми шашками.
– Саша! – остановил я забравшего у Калинина «Вал» и уже готовившегося отдать ему свой автомат Прищепу. – Потом, позже.
Мой «впередсмотрящий» понял меня с полуслова. Вверять оружие в руки все еще слегка дергающемуся Калинину пока не стоило. Пусть охолонет. А то как бы не стал палить, когда не надо.
– У меня все в норме. – Я услышал шаги поспешно идущего Тарасова уже давно, но даже не стал поворачиваться. Если бы это был враг, «АКМС» Вячина уже давно клацнул бы затвором.
– Хорошо. – Я обернулся. Тяжело дышавший подполковник, нагнувшись, вытирал о траву нож. Получается, он сделал ЭТО только что? А мы тут языками трепали? А если бы часовой что-либо услышал?
– Хорошо, хоть «чех» говорливый и знающий попался. – В голосе Тарасова прозвучала странная смесь довольства и брезгливости. – Не придется тратить время на поиски.
Значит, он сперва захватил бандита в плен и лишь потом…
– Яйца выкручивал? – Я не мог не съязвить.
– Нет, перец в задницу запихал, – буркнул он, и я не понял, сказанное было шуткой или…
А Калинин свой нож вытереть-то хоть догадался? В кино это обычно делают об одежду убитого. В жизни кое-кто неудачно тыкал в неподатливую почву и в конце концов оттирал глиняной пылью… Впрочем, на то, чтобы делиться воспоминаниями и точить лясы, времени не оставалось.
– Ствол забери. – Я показал фешнику на Кудинова, тащившего на себе не только «ВСС», но и автомат Тарасова вкупе с его же разгрузкой. И дождавшись, когда облачение закончится, тихо скомандовал: – Двигаем, и больше ни слова! – Восток стремительно алел, и следовало поторопиться.
Я и следующие за мной «тени» шагнули вправо по склону, спеша занять присмотренную загодя позицию. Когда мы достигли нужного места, я остановился, и двое – Прищепа и двигавшийся за ним Гаврилюк, – следуя заранее оговоренному плану, обошли меня и встали рядом. Еще двое разведчиков с бесшумниками остались стоять по левую руку. Калинин, у которого на уровне груди чернел контур автомата (все же, по трезвому размышлению, я решил без оружия его не оставлять); Тарасов со своим «АКС» и Ярыгин остановились на небольшом удалении – метрах в двадцати. В их задачу входило лишь наблюдать и без команды ни во что не вмешиваться.
– «Ложись»!
Движение руки вниз – и, повинуясь команде, уже и без того присевшие на корточки разведчики распластались на холодной утренней почве. Я опустился следом и приготовился ждать. Тихое, неслышимое движение предохранителей, чей-то слишком шумный вздох, и наконец полная тишина. Теперь только бы все получилось так, как я рассчитывал.
Ознакомительная версия.
