– Говорят, – сказал он, – что лучший способ сохранить хорошие отношения с человеком – это не иметь с ним финансовых дел. Ты как считаешь, правильно это?
Май уклончиво пожал плечами. Он считал, что это золотые слова. Недаром говорят: если хочешь потерять лучшего друга, одолжи ему денег. Это была голая правда жизни, Майков знал это по опыту: и сам одалживал, и занимать приходилось, и каждый раз у него безнадежно портились отношения с людьми. Но Алфавит явно ждал от него совсем другого ответа, и Май решил, что будет умнее и дипломатичнее промолчать.
– А я считаю, не правильно, – сказал Букреев. – Это придумали жадные свиньи, да еще и бесчестные вдобавок.
Сами скоты, вот и хочется им, чтобы все вокруг скотами были. Но мы-то с тобой люди цивилизованные, мы-то с тобой свое слово держать умеем, разве нет? Я к тебе уже почти год присматриваюсь, прикидываю, что да как. И скажу тебе честно: мне такой партнер подойдет. Осталось только выяснить, согласишься ли ты со мной работать.
– А в какой области? – осторожно поинтересовался Майков. Он не любил, когда в начале делового разговора его превозносили до небес: как говорится, мягко стелют, да жестко спать.
– В финансовой, разумеется, – сказал Алфавит. – В какой же еще? Думаю, я могу быть с тобой откровенным.
Ты парень неглупый, все понимаешь. Тебе ведь не надо объяснять, что такое коммерческая тайна, не так ли? Видишь ли, тут такая ситуация: у тебя есть фирма, а у меня есть некоторые финансовые средства – прямо скажу, довольно крупные, – которые.., э-э-э… Ну, в общем, о которых наше родное государство ничего не знает и знать не должно. Так вот, как бы это нам с тобой объединить наши возможности на взаимовыгодных условиях, а?
Май задумчиво кивнул. Все было ясно. Собственно, чего-то в этом роде и следовало ожидать. Конечно, у вора в законе должны водиться деньжата, и хранить их под матрасом в наше время уже не модно. Деньги должны работать, но как, спрашивается, пустить их в оборот, если ни при каких обстоятельствах не можешь объяснить налоговой полиции, откуда они взялись? Можно, конечно, для отвода глаз основать какую-нибудь фирму, но Алфавит – личность известная. За каждым его шагом следят десятки глаз, и все только и ждут, когда он тряхнет мошной. Гораздо проще воспользоваться услугами самостоятельной, уже успевшей заработать определенную репутацию фирмы – такой, например, как «Прометей» Виктора Майкова. Ох, опасно это! Ох, опасно! Но, с другой стороны, если речь идет, скажем, о воровском общаке, то одни лишь комиссионные Мая составят такую сумму, что о ней даже думать страшно. Заманчиво! Заманчиво и опасно…
В общем, как в той присказке – и хочется, и колется, и мама не велит.
– Н-да, – сказал Май. – Честным такой бизнес не назовешь.
Говорить такое Алфавиту было страшновато, у него даже в животе похолодело, но Май произнес эти слова твердо, потому что знал: нужно с самого начала правильно себя поставить.
Пускай знает, что Виктор Майков – не холуй, а равноправный деловой партнер. А если его это не устраивает, пускай поищет себе мальчика где-нибудь в другом месте. Твердость в бизнесе необходима, иначе тебя просто перестанут уважать, а без уважения ты – конченый человек.
Букреев отреагировал на слова Мая нормально. Он усмехнулся и сказал:
– А тебе не кажется, что «честный бизнес» – довольно странное словосочетание? Вроде селедки с вареньем.
– Тоже верно, – ухмыльнулся Май. – Послушайте, а как же вы обходились до сих пор?
– Пользовался услугами другой фирмы, – спокойно ответил Алфавит. Мог бы не отвечать, но ответил, и Майков очень скоро понял почему.
– И что случилось? – спросил он. – Почему разбежались? Или это секрет?
– Никаких секретов, – со странной улыбкой сказал Алфавит. – Владелец фирмы заболел. Есть такая болезнь, называется жадность. Если ее вовремя не вылечить, можно умереть. Вот он и умер, и фирма без него развалилась. Потому-то я и обратился к тебе, что ты показался мне достаточно разумным и.., э.., информированным парнем, чтобы не запустить пустяковое заболевание. Ты ведь бережешь свое здоровье, правда? Ну, так как, обсудим подробности или ты еще немного подумаешь?
Майков медленно потер ладонью щеку, как делал всегда в минуты задумчивости. Собственно, думать было не о чем, Алфавит выразился предельно ясно. Нужно было принимать решение.
– Мне все понятно, – сказал папа Май вору по кличке Алфавит. – Принципиальных возражений у меня нет. Напротив, я польщен. Но я, с вашего позволения, все-таки немного подумаю. Уж очень это все неожиданно.
– Думай, – сказал Алфавит. – Только не затягивай надолго, время не терпит. И учти, речь идет о действительно больших деньгах.
– Потому-то я и хочу подумать, – сказал Майков.
– Молодец, – похвалил его Алфавит. – С тобой приятно иметь дело. И учти, давить на тебя своим.., гм.., авторитетом я не собираюсь. Я хочу сказать… В общем, не надо меня бояться. Да – да, нет – нет. Без обид. Что бы ты ни решил, я рад, что мы с тобой друг друга окончательно поняли.
«Да уж, – думал папа Май, возвращаясь к себе домой, – что поняли, то поняли. Чего уж тут не понять!»
У него было странное ощущение: ему казалось, что он вот-вот поднимется на самую высокую в своей жизни вершину. Оставалось только молить бога, чтобы вершина эта оказалась обширным плоскогорьем, а не обыкновенным каменным кукишем, с которого, куда ни шагни, все равно покатишься вниз.
Проводив Майкова, Букреев вернулся в сад и долго стоял неподвижно, разглядывая посаженную накануне яблоньку и чему-то улыбаясь.
Участковый был длинным, как жердь, усатым мужиком с сутулой спиной и длинными руками с широченными, как лопаты, ладонями. Масти он был рыжеватой, отчего здорово смахивал на крайне изможденного таракана-переростка, для смеха нарядившегося в милицейский китель. Физиономия у него тоже была длинная, унылая, и вислые прокуренные усы ее нисколько не красили. Под глазами у участкового висели довольно объемистые мешки, красноречиво свидетельствовавшие о том, что этот страж порядка добился немалых успехов в милом сердцу каждого русского человека виде спорта – скоростном опрокидывании рюмок, стаканов, фужеров и прочей тары.
На заваленном всяким канцелярским мусором шатком письменном столе перед участковым стоял графин зеленого стекла, наполненный чем-то, что по виду напоминало обыкновенную воду. Участковый время от времени наполнял из этого графина стакан и медленно, с видимым отвращением выцеживал его до дна, пропуская воду сквозь усы, как это делают киты, когда пасутся на полях планктона. Он так часто повторял эту нехитрую операцию, что у Иллариона зародилось подозрение: полно, да воду ли он пьет? Впрочем, если бы в графине была не вода, участковому бы давно пора было валяться под столом.
На стене напротив двери, прямо за спиной у участкового, висела большая пожелтевшая карта, по верхнему полю которой тянулась знакомая, но уже успевшая сделаться непривычной надпись: «Союз Советских Социалистических Республик». Оставалось только гадать, какие такие оперативные мероприятия участковый планирует, глядя на эту карту. Поразмыслив, Илларион решил, что карта просто закрывает дыру в обоях, и, вероятнее всего, дыру большую. И даже, наверное, не одну дыру, а несколько. Много.
Участковый трудился в поте лица, переписывая в стандартный бланк протокола сначала паспортные данные Иллариона, а затем и «лендровера». Писал он мучительно медленно, выводя каждую букву, как прилежный, но, чего греха таить, обделенный способностями первоклассник. За спиной у него, в углу под картой Советского Союза, стоял ободранный несгораемый шкаф, в незапамятные времена выкрашенный красно-коричневой грунтовкой. В железной дверце торчала тяжелая связка ключей, и Забродов подумал, что жене участкового, наверное, часто приходится зашивать порванные карманы его форменных брюк. К сейфу было прислонено двуствольное охотничье ружье – старое, курковое, с когда-то светлой, а теперь потемневшей, исцарапанной, захватанной грязными руками ложей. К стволам ружья была куском бечевки привязана картонная бирка, из чего следовало, что это не просто ружье, а вещественное доказательство, изъятое, очевидно, у какого-то местного браконьера. В сейф не поместилось, решил Илларион, вот и стоит тут у всех на виду, как приглашение к краже со взломом…
Принесенный Забродовым обрез берданки лежал тут же, прямо на столе, поверх тощих папок с делами и каких-то разрозненных, пыльных на вид бумаг. Стреляная гильза стояла посередине стола, рядом с графином, и участковый время от времени поднимал глаза от своей писанины и бросал на гильзу быстрые недовольные взгляды. От этих двух предметов – обреза и гильзы – исходил не очень сильный, но отчетливый запах пороховой гари, казавшийся даже приятным на фоне царившего в этом кабинете запаха годами копившейся пыли и отсыревших обоев.
