— Ты, вепрь облезлый, говно лягушачье, козий выкидыш, говори взаправду, как и где сумел нашу Настю приловить и заделать ей дитенка? И не бреши, не открещивайся от своего семени. У него и лицо и повадки твои. От того в деревне малыша показать не можно, враз блуд виден! Как посмел с дочки сучку сделать, бесстыдное рыло? Всю нашу семью вконец испозорил!
— Да я ее вместе с малышом хоть теперь заберу! Сам взращу! И Настя счастливой станет при мне. То ты нам помешал, влез со своим языком и воспретил дочке пойти за меня, а Бог по свому разуму распорядилси. Не беременела она от свово мужука, я и подмог! Чево нынче глотку рвешь? Пацан народился, уже обратно не всунешь и не спрячешь от глаз. А и я от свово не отрекаюсь. Хочь нынче их заберу!
— Не моги об том звенеть нигде, молчи в кулак, слышь, полудурок! Никто окромя меня и бабки с Настей ни об чем не докумекал. Нехай дите растет в культуре. Там все поверили, что он законный внук и сын. На что мальцу судьбу говнять в нашей Сосновке? Что он тут увидит? А и ты не на ногах. Фомич хоть и в годах, зато в начальстве ходит. Живет культурно, в навозе, как мы, носом не ковыряется и не надрывает спину на дураков.
— Он сволочь и негодяй! — не выдержал я.
— Не твово ума забота. Он дитенка любит и признает своим. Настя королевой живет, вся в нарядах нынче. Такого век не видела и не имела. Не сбивай, не мешайся ей, пусть в радости живет вместе с сыном, коль им добра желаешь.
— Чего ж ты на меня сорвался? — спросил его.
— С обиды, что Настю мою достал по бабьей части и пузо ей набил ужо замужней. Что совратил бабу, сделал потаскухой! Того век не прощу козлу.
— Не бухти, отец! Теперь внука имеешь от меня, родственниками мы сделались. Не то б осталась пустоцветом Настя твоя, разве это лучше?
— Дед! А где он теперь, твой сын?
— Ох, Тонька! Ен за всех свое взял. И впрямь судьбина ево хранила. Выучился он на ученого, большим человеком сделался. Обскакал Фомича и всю родню. Нынче в Новосибирске живет. В особом центре начальствует. Его светилой и гением величают.
— А как узнал? Виделся, говорил с ним?
— Не привелось. Не пущают к ему. Токмо по письмам Насти и ссыльных.
— Как же зовут его?
Евгений! Так я попросил Настю наречь наше семечко. Она уважила, послушалась.
— А Фомич живой?
— Нет, детка. Давно помер, много годов назад ушел на тот свет. Рак у него объявился внезапно. Вылечить не удалось. Врачи бессильными оказались, а знахарки не взялись, отказались. Сказали, что этой хворобой Алексея Фомича сам Бог наказал. А с Господом не спорят и не вмешиваются в Его промысел. Так и загинул мужик. За год сгорел. А перед самой смертью сказал Насте, что всю жизнь знал чей сын Евгений. Мол, ни слепой, но сделал из мальчишки большого человека, и тот любил ево, как свово родного отца. Тем он отплатил мне и Насте, что родили для него. Фомич признал, что работал на военном объекте, где облучился еще с молодости, и знал, что от него никак не мог получиться ребенок. Помирая он просил Настю выдержать годичный траур. А уж потом пусть решает сама. Но, она не схотела другой семьи. И зауважала упокойника за то, што тот, зная все, ни разу не попрекнул ее и даже словом не обидел. Ужо взрослому сыну ничего не сказал, не схотел опорочить пред им мать.
— Так год траура давно минул!
— И что с того? Настя и доселе траур держит. Не желает мужика память порочить. Растит Женькиных детей, своих и моих внуков. Их двое. Славные оне. Хотел я их навестить, да Настя воспретила, не дозволила вмешиваться в семью. Так и отписала, не моги губить святое. Я и не посмел, — понурил голову дед.
— Ну ты, дедунь, отчебучил! Настя там траур по мужику держит, а ты по ком? Годы идут. Пусть около тебя какая-нибудь старушка появится!
— Не базарь глумное! — цыкнул на Тоньку.
— Тогда расскажи, как тебя из ссылки, из твоей Сосновки отпустили?
— Все просто приключилось. Фомичу, как я понял, не было резону меня удерживать дольше сроку. Он в обрат мечтал скорей избавиться. Нигде меня не прижимал, не забижал, хотя бывало засекал бухим на праздники. Знатную самогонку гнали деревенские и по праздникам не скупились на угощенье. А и я добрый, на што забижать отказом. Пил, коли давали. Но сам не просил. Потому в алкашах нихто не держал. На работе я завсегда тверезый. Это мой закон. Ево не приступал нигде. Вот за то Фомич уважал. Деревенским в пример ставил. А когда время ссылки к концу покатило, председатель загодя все мои документы сготовил. Велел расчет произвесть, кабы я ненароком не вздумал в Сосновке навсегда осесть. Ну и за день загодя купили мне билет на поезд, и весь следующий— я мылся в баньке, отсыпался што ведмедь. Наши бабы всю мою одежу выстирали, отутюжили. Даже ботинки до блеску довели. А на память, каб не забывал Сосновку, пимы подарили, самовалку и рукавицы с шапкой из волчьего меха. Полный рюкзак харчей собрали на дорогу. Все свое домашнее: хлеб, сало, колбаса, рыба, огурцы и грибы, мед и яйца, даже шанюшков напекли. Не запамятовали и про главное, две бутылки первача воткнули для сугрева, цельных две курицы положили с собой. Мине не токмо на дорогу хватило, еще домой половину рюкзака принес, — вспомнил Петрович рассмеявшись.
— Тебя всей деревней проводили?
— Ну да! До машины, я на ей до району, там на поезд сел. Туда уж Фомич проводил, поди успокоился, когда поехал. Видать, все время пужался, штоб Настю с Женькой у него не забрал. Я б с радостью такое утворил бы, но баба не схотела, а насильно на што неволить. Выходит, не такой уж плохой, коль бросить ево не схотела. А може свыклась с им за годы. Короче, не стала судьбу менять. Коль так, зачем навязываться? Иль что не так?
— Наверное, ты прав! — согласилась Тонька. И спросила поспешно:
— Выходит, весь срок отбыл. А я думала, что тебя реабилитировали.
— Ага! Опосля ссылки через пол года, когда домой воротилси. Сестрица жалобы строчила и добилась. Подняли мое дело аж с архива. Изучили и вызвали к следователю в прокуратуру. Ен и сказался, што в моих действиях нет состава преступления и наказать полагалось штрафом в тридцать рублев иль дать пятнадцать суток за фулюганство. Другая статья не могла подойти ко мне. Я аж взвыл на весь кабинет со злобы. Тот следователь сунул мне бумажку про реабилитацию, штоб рот свой закрыл скорей. А я ему про Андрея, мол ен тож где-то мается. Мне ответствовали, что мой подельщик, не нынче так завтра в дом воротится, мол, ваша сестра Светлана и его выручила, писала об ем. Я схватил ту бумажку про реабилитацию и с ней на рысях домой прискочил. Светку свою на радостях утопил в благодарностях. Она ж меня и на работу пристроила в плотники. Я враз хорошие деньги стал заколачивать. А через неделю и впрямь Андрюха возвернулся в дом. Его прямо с лесосплава сняли и на поезд запихали. Так вот мы на воле сызнова очутились. Радуемся, что дожили до ней. Но, прознала про все твоя бабка, чтоб ее блохи грызли, и поспешила ко мне наведаться вместях с твоей мамкой. Та уж большенькой стала и от меня навовсе отвыкла, забыла вконец за семь годов. Оно и немудро, мы не писали друг дружке писем, и ко мне в Сибирь на личное свиданье бабка не приезжала. А и не звал, не подпустил бы к себе опосля той газетной брехни на меня. Коль оне от меня отреклись, понятно и я их не хотел видеть и не ждал. Оне закатились в дом, прикидываются радостными, что воротился. А мне смешно! Возьми и ляпни:
— А не совестно нынче к народному ворогу в гости сваливаться и радоваться, што живьем с ссылки возвернулся? Она ж в ответ:
— Заглумили мне голову в милиции. Обещали деньжат подкинуть, коль в газете от тебя откажусь. Ну и поверила. Когда пришла опосля газеты, чтоб деньги обещанные получить, надо мной смеяться стали. Мол, тут тебе не Сбербанк, вали отсель! Выходит, ошиблась, зря поверила. Но ведь все ошибаемся. И ты не святой!
— А я в такого и не рисовался. Кому поверила, туда ступай! Говорить с вами не об чем. Я по вас не скучаю. Нынче я не ссыльный, а реабилитированный. Хто ждал, к тому я воротился. Вас обоих видеть не желаю, — открыл им двери настежь, — глотнул старик из графина и сказал откашлявшись.
— Оне ушли, но ненадолго. Дочка вскоре появилась. Стала денег клянчить. В слезах и соплях утопила каналья, и выдавила из меня. Хотя мне в ссылку пары носков не прислали за все годы. А тут на жалость надавили, мол, нужда худче петли достала. Я поверил и подмог. Так она через неделю опять появилась, снова за свое взялась. Я дал, но ужо меньше чем в прошлый раз. А серед недели поехал в деревню глянуть, как оне маются? А дело к вечеру, опосля работы. Вхожу в дом, они обе пьяные на полу валяются, как две свиньи. Рядом с ними деревенские алкаши. Всех чужих из дому выкинул, а этим дуркам от души ввалил. Протверезев, прощенье просили глумные. Я им воспретил появляться у себя в городе! Пригрозил, что ноги повыдергиваю прямо на пороге.
