Поэтому я чуть не пропустил тот самый выпад номер два, нанесенный сверху вниз с беспощадной силой. Острый предмет, которым орудовал Юра, пропорол мне на правом плече куртку, рубашку, содрал кожу. Рубашка намокла кровью, но в тот момент я ничего не почувствовал, потому что задачей моей было удержать равновесие. Но из-за приступившей расстерянности с задачей я не справился и, как следствие, загремел на пол, ударился при падении головой о дверь из прихожей, поверху застекленную. Стекла отозвались мелким дребезгом, а дверь приоткрылась.
Но и Арутюнов не удержался на ногах, упал с размаху на вешалку, и я услышал, как хрустнула какая-то из его костей. Толчком я распахнул дверь из прихожей, и, перевернувшись на бок, быстро перебирая руками-ногами, пополз к свету. Юра, несмотря на хрустнувшую кость, устремился за мной. Да еще как проворно!
За дверью оказался захламленный полутемный коридор, но все-таки здесь было на порядок светлее, и, отползая, я обернулся, чтобы увидеть Арутюнова, увидеть, как он это ДЕЛАЕТ. А он пробирался за мной, перелезая через опрокинутую и изрядно деформированную вешалку, и видок же у него был - совершенно бредовый.
Я увидел его лицо, и не скажу, что от зрелища этого мне полегчало. Такое же лицо было у Эдика Смирнова, когда он открыл огонь в зале ожидания пулковского аэропорта; такое же лицо я видел вчера у Андрея Кириченко. Подернутый дымкой взгляд... Это лицо означало смерть, и я наконец понял, почему Юра не чувствует боли. Видимо, побочное действие запущенной в нем программы - отключение болевых центров. Он полз ко мне, а сломанная левая рука (я мельком увидел вывернутое под неестественным углом запястье) бесполезной помехой волочилась следом; Юра полз, опираясь локтем правой, и между пальцев так, что побелели костяшки, у него были зажаты ножницы: и не маникюрные, а сантиметров двадцать, для разрезания тканей или плотной бумаги. Этими ножницами он собирался меня убить. Еще я успел заметить проступающий, наливающийся багровым подтек над Юриной бровью и то, что сам оставляю на линолеуме размазанный кровавый след.
- Стой! Стой же, падла! - крикнул я, надеясь голосом сбить действие программы.
Но, видимо, я в самом деле ничего толком не понимаю в программировании (а тем более в программировании человеческих душ!), Потому что Юра никак не отреагировал на мой отчаянный крик, и я понял, что единственное средство его остановить - это грубая злая сила. Не точность попадания по нервным узлам, не совершенное владение техникой дзю-до или каратэ, а грубая сила, чтобы поломать, чтобы обездвижить, не дать и шелохнуться.
Я начал подниматься с намерением встретить Арутюнова стоя, но он вдруг рванулся, быстро преодолев по линолеуму разделявшие нас полметра, навалился на мою левую ногу, замахиваясь ножницами, и мне ничего другого не оставалось, как ударить его коблуком ботинка по лицу. Голова Юры мотнулась. Мне на штанину обильно полилась кровь. Кажется, я сломал ему нос. Но как и прежде сильный и точный удар не возымел действия. Единственно - сбил координацию, и Юра промахнулся своими ножницами в третий раз.
Я снова попытался подняться. И мне это почти удалось. Но Арутюнов, с хрипом выдохнув, сделал еще один рывок, ухватил меня за голень и дернул. На этот раз я упал более удачно, но все равно зашипел от резкой боли, успел испугаться, не сломал ли ребро, но горевать по этому поводу времени не было, потому что Юра забирался на меня, а в руке у него снова блестели ножницы.
Я понял, что теперь он не промахнется. В моем распоряжении были считанные мгновения. Я позволил ему замахнуться, успев оценить, что метит он мне в горло, а потом сбросил Юру, ухватив под локоть и помогая себе согнутой в колене ногой. И сейчас же, вывернувшись, вскочил. Арутюнов дернулся на полу раза три и затих.
Я стоял над ним, опираясь рукой о стену, тяжело дыша, слушая гулкий стук собственного сердца. В глазах рябило от перенапряжения; по куртке стекала кровь: наверное, и моя, и его вперемешку.
Юра не шевелился.
Что?! Опять?!
Я наклонился и перекинул его на спину. И тут же отвернулся, сдерживая рвотный позыв. Юра Арутюнов, студент третьего курса Технологического института (или Технологического университета, как принято теперь называть), член Своры Герострата, был мертв. Ножницы острым концом глубоко вонзились в его правую глазницу; из-под распоротого века сочилась кровь и какая-то бесцветная жидкость.
Он убил себя сам... Точнее, нет. Я убил его - будь честным хотя бы перед собой. Ты отбросил его, да так удачно, что Юрина рука с ножницами подвернулась и направила их прямиком ему в глаз. Мгновенная смерть. И значит, Герострат может быть доволен, может праздновать победу: теперь и ты, Борис Орлов, замаран по самые уши...
Я опустился на линолеум рядом с телом Арутюнова. Все уже довелось испытать с момента, как познакомился я с Геростратом: разочарование в друге, панику, растерянность, страх, потерю надежд, а вот теперь еще навалилась без предупреждения тоска. Состояние полной, беспросветной депрессии.
Не скажу, что мне не приходилось ранее убивать. Приходилось. И очень часто. Я даже сбился со счета, скольких успел за два года отправить на тот свет. На войне трудно вести счет, особенно когда идет бой, и все палят во все стороны, и ты тоже стреляешь, не прицеливаясь, а потом, когда заканчивается бой и начинается статистика, уже не можешь сказать, кто ТВОЙ, а кто - нет.
И снова вспомнился ПЕРВЫЙ.
Это было под Аскераном...
И снова увидел ЕГО: парнишку лет шестнадцати в грязном комбинезоне защитного цвета, разорванном в клочья пулями из монго автомата. Парнишка умирал в пыли. Он снова умирал в пыли. Как будет умирать для меня целую вечность. И струйка черной крови из уголка рта так и будет целую вечность стекать вниз по его щеке...
Вниз и вниз, и вниз, и вниз...
- Поздравляю с первым, - сказал Леха, кривя губы.
Он не издевался, он-то знал, что мне предстоит пережить в ближайшую неделю, он-то стал уже опытным бойцом, он сказал это, думая, что, может быть, мне будет легче, если я буду помнить, что не один я такой, и по-другому здесь нельзя. Но легче не стало. И пришла неделя тоски, неделя величайшей депрессии, когда я не мог ни есть, ни спать, а перед глазами застыло мертвое мальчишеское лицо.
А потом, знаете, привык. Тоска ушла и привык. Все в конце концов привыкают.
И до сего дня не возвращалось ко мне это сумрачное ощущение причастности к делам смерти, но вот оно снова со мной, потому что Юра Арутюнов тоже стал моим ПЕРВЫМ, только это случилось уже не ТАМ, где все ясно, и где легко найти себе оправдание, заткнуть сиплый шепоток совести, это случилось ЗДЕСЬ, в моем родном городе, в обыкновеннейшей питерской квартире, и жертвой Бориса Орлова, крутого парня, стал человек, которого он встречал хотя и мельком, но живым, здоровым, не помышляющем о близком своем конце и том человеке, которому предопределено стать его причиной.
Да, Герострат может быть доволен: я замарался. И этим совершенно выбит из колеи...
Глава тридцать первая
Конечно же, слишком долго мое бездействие продолжаться не могло.
Уж очень ловко меня взяли в оборот, чтобы я разрешил себе долго предаваться бездействию. Какая-то часть разума (кое-кто называет ее "автопилотом") продолжала функционировать вопреки расслабляющему воздействию депрессии. И хотя я помню дальнейшие свои действия на квартире Арутюнова доволь но смутно, делал я, кажется, все правильно: снял куртку, рубаху, в ванной комнате промыл рану на плече, затем отыскал где-то бинт и перевязал сам себя, помогая зубами затягивать узлы, потом долго отмывал с помощью подвернувшейся щетки кровавые пятна на куртке, джинсах, ботинках. Дождался, когда они более-менее просохнут, удостоверился, что ничего своего в квартире не оставил, вышел на лестничную площадку и захлопнул дверь.
Помню, шагнул из подъезда все в том же состоянии тяжеловесной отстраненности и увидел такое, что моментально, как при смене кадров от черно-белого к цветному, вернуло меня к нормальному восприятию реальности.
Впрочем, точнее будет сказать: что НЕ УВИДЕЛ. А не увидел я своих топтунов из ГБ, и потому сразу почуял опасность. В самом деле, нет ничего более отрезвляющего, чем это чувство непосредственной опасности. Факт, для меня не требующий доказательств.
ОНИ НАХОДЯТСЯ НА ЗАДНЕМ ДВОРЕ.
ОНИ ТАМ, НА ЗАДНЕМ ДВОРЕ...
Интересно, а чем они там могут заниматься? Или уже сообразили, что произошло между мной и Юрой Арутюновым? Хотя откуда? Или...
Я вернулся в подъезд, направляясь к "черному" ходу и под лестницей, в самом темном углу отыскал обоих.
Они лежали рядком на загаженном бетоне, не подавая признаков жизни. Я присел на корточки, пытаясь вблизи рассмотреть их, понять, что произошло.
Тут задвигался бородатый. Он лежал с краю, и до меня донесся прерывистый вздох. Потом бородатый попробовал поднять руку, но сил не хватило удержать, и она бессильно упала. Он громко и часто задышал.
