– Мы все оказались под магнетическим воздействием найденного письма и вообразили, что один из нас – русский шпион или его сообщник. Сейчас я намеренно опускаю прочие варианты, ибо письмо написал Уинвуд… Но вспомните текст письма. Разве там хоть в одной строчке говорится, что шпион находится в Везенхалле? Нет, Уинвуд пишет лишь, что «получил веское подтверждение своих подозрений». Какое подтверждение – неизвестно. Оно может быть и косвенным, просто логическим заключением, на которое Уинвуда, допускаю, натолкнул невольно кто-то из нас. Другими словами, господа, я утверждаю, что письмо и смерть Уинвуда – два разрозненных факта, не связанных между собой. У Эммета Уинвуда было больное сердце, и он не рассчитал дозу тоноксила. Вот разгадка.
– Это не лишено смысла, – заметил лорд Фитурой, откладывая вилку и протягивая дворецкому пустой фужер для вина. – Хотя не так пугающе, как идея о том, что среди нас есть убийца. Но кто тогда передвинул мебель в комнате Уинвуда?
– Мебель! – фыркнул Уотрэс. – Там что, был погром? Чуть сдвинуты некоторые предметы обстановки. Без сомнения, это сделал сам Уинвуд, и не сразу, а постепенно. Когда человек живет в комнате, ему иногда что-то мешает, он переставляет вещи так, как ему видится удобнее или красивее.
Уотрэса поддержал граф Лэддери.
– По моему мнению, – заявил он, – версия мистера Уотрэса недалека от истины. В деталях он, возможно, заблуждается, но в главном прав. Я тоже не могу представить одного из нас халднокровным убийцей, каким бы ни был мотив.
– Почти из каждого человека можно сделать убийцу, – отстраненно сказала Антония, – если обстоятельства обязывают. К примеру, война.. Если бы убийство не было свойственно человеческой природе, войн вообще не было бы. Война открывает клапаны насилия, встроенные в каждом из нам.
– Какая вульгарная теория, – шепнула Корину Марианна.
– Оставим войну в покое, – пальцы Уотрэса комкали бумажную салфетку. – Коль скоро среди нас нет шпиона, отравить Уинвуда мог бы лишь безумец… Человек, страдающий тяжелым психическим недугом. А это проявилось бы еще в чем-то.
– Откуда вы знаете, что не проявится? – задал многозначительный вопрос барон Эстерхэйзи.
Корин отправил в рот очередной кусок форели и внезапно закашлялся.
– Из… вините, – выдавил он в промежутке между приступами кашля и поспешно выскочил из зала.
– Надеюсь, мистера Торникрофта не отравили, – произнесла Коретта Уинвуд таким тоном, что невозможно было понять, шутит она или говорит всерьез.
Корин отсутствовал минут пятнадцать. Никто не пошел за ним. Но разговор за столом в эти четверть часа состоял преимущественно из отрывистых нервных реплик. Невыносимо наэлектризованная атмосфера разрядилась лишь тогда, когда Корин, живой и невредимый, появился в дверях. Кое-кто из присутствующих не смог сдержать вздох облегчения.
– С вами все в порядке, Торникрофт? – осведомился Уэстбери.
– Конечно… Это рыбья кость, такое случается…
– Вы чересчур взвинчены, мистер Торникрофт, – неодобрительно молвила леди Брунгильда. – Вам нужно успокоиться, иначе в следующий раз вы подавитесь основательно.
Рамона почему-то засмеялась и тут же оборвала смех, настолько нелепо и неуместно он прозвучал.
– Постоянные разговоры об убийствах и убийцах доконают кого угодно, – она старалась оправдать свой промах.
Финал обеда (который из-за позднего времени вернее было бы называть ужином, но из всех традиций Везенхалле эта не выглядела самой странной) не ознаменовался более никакими происшествиями. Воспользовавшись тем, что дворецкий и экономка убирают со стола, Корин незаметно для остальных проскользнул в холл. Полистав тощий телефонный справочник, где указывались только номера общественных служб, он позвонил в Берн и что-то долго выяснял на плохом немецком… Потом он сделал еще один звонок, на этот раз он говорил по-английски и значительно короче. Положив трубку, Корин поднялся в комнату Уэстбери.
– Я уезжаю, Джон.
– Сейчас? – откликнулся Уэстбери без малейшего удивления.
– Нет, завтра утром. Съезжу в Берн и вернусь. Рассчитываю обернуться часов за шесть-семь, так что здесь буду около четырех или пяти вечера. Остальным о моем отъезде знать необязательно, в экстренном случае придумайте легенду…
– Но кто-то может увидеть, как ваша машина выезжает со стоянки.
– Едва ли. Окна жилых комнат выходят на противоположную сторону. Стоянка видна только из коридоров, обеденного зала, бильярдной, холла и курительной, а там окна занавешены. Разве что кто-нибудь случайно… Ну, да на этот риск придется пойти. А мотора отсюда не услышат – далеко. Чтобы дворецкий не торчал в холле, вызовите его к себе под любым предлогом ровно в девять утра…
Уэстбери выколотил сигару из свежераспечатанной пачки.
– И вам совсем не хочется поделиться со мной вашими секретами, Корин?
– Очень хочется. Сразу по возвращении я… Кстати, где у вас письмо?
– Поддельное письмо Уинвуда? Я ношу его с собой.
– Сделайте вот что…
Корин подробно проинструктировал Уэстбери в отношении письма и напоследок предупредил:
– Будьте предельно осторожны, Джон.
Тот, кто начал убивать, обычно не останавливается.
Так завершился день двадцать пятого декабря – праздник Рождества, о котором никто не вспомнил.
Двадцать шестого холод усилился. Ледяной ветер гудел в каминных трубах, зажженные камины нещадно дымили, но грели скверно. Казалось, ветер ощутимо сотрясает стены и проникает внутрь замка.
Барон Эстерхэйзи в светлых брюках и сером свитере появился в безлюдном коридоре второго этажа, когда минуло десять часов утра. Бесшумно ступая, он задержался у лестницы, ведущей в холл, прислушался и удовлетворенно кивнул.
Быстро и тихо он подошел к двери комнаты Корина, постучал и не дождался ответа. Тогда барон открыл дверь и очутился в комнате.
Он осмотрелся настороженно, словно вышедший на охоту барс. Ни в самой комнате, ни в смежной спальне, ни в ванной, как удостоверился барон, никого не было. Эстерхэйзи распахнул дверцы шкафа, достал чемодан и принялся исследовать его содержимое.
Внезапно он замер, напрягая все органы чувств. Действительно ли в коридоре кто-то движется или это иллюзия, порожденная тревожным ожиданием, страхом быть застигнутым здесь? Но страх, боязнь чего бы то ни было – слишком сильное слово для барона Эстерхэйзи.
Барон прикрыл крышку чемодана, встал у двери, весь обратившись в слух.
Да, вот опять! Как будто легкое шуршание… Шаги? Эстерхэйзи бросился обратно к чемодану, застегнул замки, стараясь производить как можно меньше шума.
Сунул чемодан в шкаф и метнулся в ванную – как раз вовремя, потому что в дверь дважды постучали, и ручка начала поворачиваться.
Эстерхэйзи стоял прямо за дверью ванной. В ее верхней части была врезана панель из матового стекла с протравленным рисунком, каким-то историческим гербом. Составлявшие рисунок линии были очень тонкими, но там, где они сходились в причудливые вензеля и короны, стекло становилось прозрачным, и сквозь эти крохотные окошки диаметром не больше четверти дюйма Эстерхэйзи мог наблюдать за происходящим в комнате.
На его глазах дверь отворилась, и Эстерхэйзи увидел, кто вошел. Само по себе это не удивило его и еще меньше встревожило – человек ищет обитателя апартаментов, тот на стук не отзывается, почему не войти и не проверить, не спит ли он. Но дальнейшее чрезвычайно озадачило барона. Приникая к прозрачному миниатюрному ромбу в стекле, Эстерхэйзи изо всех сил старался рассмотреть мизансцену в подробностях, и ему многое удалось.
Визит не затянулся. Комната была оставлена на милость барона Эстерхэйзи не позже чем через минуту.
Из предосторожности барон выждал еще минуту, прежде чем покинуть убежище. Выйдя из ванной, он сразу шагнул к шкафу, потянул ручку дверцы. Внутри висели костюмы – среди них вечерний, в карман его пиджака барон и засунул руку.
Глядя на предмет, лежащий на его ладони, барон Эстерхэйзи не верил глазам.
Он не был бы так изумлен, если бы в коридорах Везенхалле встретился лицом к лицу с призраком.
– Не может быть, – прошептал барон.
Ему отчаянно захотелось ущипнуть себя и убедиться, что он не спит (хотя никто еще не проснулся от того, что щипал себя в сновидении). – Вот черт… Этого не может быть!
Переложив находку в свой карман, барон Эстерхэйзи выглянул в коридор – пусто. Закрыв за собой дверь, Эстерхэйзи прошел в курительную. Ему повезло, он оказался там один и вдобавок никого не встретил по дороге, а уединение требовалось ему сейчас, как никогда раньше.
Выбрав хорошую вишневую трубку, Эстерхэйзи набил ее голландским табаком и погрузился в восхитительные облака дыма, столь способствующие сосредоточенности и продуктивной работе мысли.
