Старики Усолья тоже не сидели без дела. И, устав ждать подмоги от властей, взялись сами сделать три новые лодки. Тщательно готовили каждую доску. Размачивали, гнули, придавая нужную форму, сушили, смолили. Мужчины помогали им на пилораме, другие дома строили, копали траншеи под фундамент. Трое — пятеро уходили каждый день на подледный лов, чтоб к столу принести свежей рыбы.
Хватало дел и у женщин. Старые за детьми присматривали, управлялись» на кухне. Те, кто помоложе, ошкуривали бревна для новых домов, другие плели новые сети.
Пескарь почти не выходил из дома. Вместе с ним работал еще один старик. Из недавних. По дряхлости его никуда не взяли и определили к Пескарю. В напарники. Его звали Антоном.
Пескарь сам научил его выстругивать топорища, черенки для лопат, тяпок, грабель. Показал, какой материал для чего годится. И Антон, быстро перехватив немудрящую науку, успевал обеспечивать село необходимым.
Он был старше Пескаря на целых десять лет. Жил на Волге. Под Горьким. Водил баржи по реке всю свою жизнь. Ни одну не посадил на мель, не сыграл ни разу оверкиль. Всегда доставлял все грузы вовремя, без опозданий. За что его в положенное время с почетом на пенсию проводили.
И отдыхал бы себе старик, радуясь тишине и покою. Да не тут-то было. Война началась. Антон проводил на фронт пятерых сыновей. Домой лишь один вернулся. Да и тот три месяца пожил. Оставил сиротами двоих детей. Для них старик решил пенсию выхлопотать. Ведь от ранений сын умер… Но Антона не стали слушать. Мол, без тебя забот хватает. Вот тогда взъярился старый отец. Припомнил властям, что пятерых ребят отправил на защиту страны. Она и за одного платить не хочет. Взашей гонит. Ненужным стал.
— И зачем вас защищать было? За кого моисыны полегли? За таких вот свиней?! — орал Антон на весь кабинет.
А через час за ним приехали в воронке. Пришили агитацию против властей, оскорбление должностных лиц, назвали отрыжкой империализма, агентом западной разведки. И, измолотив до полусмерти, без суда и следствияпродержали в тюрьме несколько месяцев в одиночной камере, а потом отправили в Усолье.
Антон, несмотря на пережитое, едва встал на ноги, продолжал проклинать власть, которой отдал все, а взамен получил неволю.
Его трясло при виде Волкова. И когда тот появлялся в селе, Антон, словно нюхомпочуяв, выскакивал из дома. И подтянув штаны, догонял председателя поссовета, обкладывал его такой бранью, что даже собаки умолкали удивленные. Они такого не знали и не слышали никогда.
Антона в Усолье считали малахольным и никто всерьез не обращал на него внимания. Но Тимофей знал, что его напарник вовсе не сумасшедший. Пескарю с ним было интересно. И Тимофей рядом с Антоном не чувствовал себя одиноким. Антон не ждал писем с материка. Некому было их писать. Жена умерла перед войной. А единственная невестка, вскоре после похорон снова вышла замуж, перевела детей на другую, чужую фамилию. О чем Антон узнал из первого и последнего ее письма в Усолье.
Пескарь тоже получил письмо от сына. Пришло оно измятое, потертое. И Тимофей враз пошел к Лидке, чтоб прочла. Антон не знал Алешку. Да и не умеет он чужому радоваться. Лидка своя. Она — ближе. Смеяться не совсем разучилась. И переступив под вечер порог ее дома, сунул бабе письмо в руки:
— Прочти-ка, что тут Алеша прописал? — попросил улыбаясь.
Лидка побежала глазами по строчкам. Читать стала. Дед, слушая, от радости млел. Еще бы! Сына, как фронтовика и незаконно пострадавшего, в начальники поставили. Аж председателем колхоза. Но по правде сказать, некого было кроме него хозяином назначить. В деревню из сотни мобилизованных девять мужиков вернулись. Семеро — старики. Они на военном заводе в тылу работали. Потому уцелели. А двое — бывший конюх и счетовод. Первый в войну без глаз остался. Второй — от контузии заика. Пока одно слово скажет — целый день пройдет. Так и сидит, молча на прежней должности. Что сказать иль спросить надо — записку пишет.
Глашка дояркой пошла работать. Детей в школу определили. Старший не согласился с мелюзгой за партой сидеть. Его вся школа дядькой дразнит, за то, что ростом всех обогнал. Вот и пошел работать трактористом. «В селе тебя помнят, отец. Никто плохим словом не обозвал, все жалеют. А бабы плачут, когда Глашка про нашу жизнь в Усолье рассказывает.
Ходил я насчет тебя разузнать. Мне посоветовали по-разному. Одни, чтоб молчал про ссыльного отца, мол, с председателей колхоза выкинут, коль родственник во врагах народа. Другие присоветовали в Кремль написать. Обсказать все, как было. Правда предупреждают, что результат может быть очень плохим для всех. Но я напишу. Устал бояться. Копию жалобы тебе пришлю. Обращусь к адвокатам, людям грамотным, знающим. Они помогут. Ты только подожди немного и береги себя…»
Дед дрогнул плечами, словно теплая рука сына обняла его крепко, уверенно.
«Передавай от всех нас привет усольцам. Мы помним каждого. И никогда не забудем. Пережить это — все равно, что выдержать и вынести еще одну войну. Жаль, что в ней нет и не будет победителей. Но нам надо выжить. Мы будем вместе…»
Пескарь шел домой, вспоминая каждое слово письма. Теперь его можно дать Антону. Чтоб на ночь, заместо сказки прочитал. А потом — спать, — уговаривает себя Тимофей. А сердце еле сдерживается, кричит нестерпимо.
Его сына пугают, отговаривают защитить отца. Кому нужен он — старик, кому опасен? Почему сыну может грозить беда, коль напишет жалобу? За что он здесь? Что сделал плохого? Ведь не предал, не убил! И за что наказан?
Пескарь сердцем понял, что пережив Усолье, сын тревожится, чтоб не попасть в новую беду. А может, предупреждает на всякий случай. Тогда его надо остановить. Не медля. Скорее! Иначе, сноба осиротеют внуки! Но как остановить? Алешка далеко. Да и взрослый. Аж председатель колхоза. Может и не послушаться отца. Ему уже не велишь. Сам в начальниках. Теперь хоть поживет, как человек. А что, коль жалоба все поломает? — екнуло внутри и Пескарь, засеменив, быстрее пошел домой. Там его, пригорюнившись над чашкой чая, ждала Катерина. Завидев ее, руками всплеснул на радостях:
— Тебя сам Бог послал! — сказал, улыбаясь. И дав прочесть ей письмо сына, попросил телеграмму послать Алешке, чтоб ничего не затевал. Что он уже все предпринял.
— Да ты сначала жалобу послушай, а уж потом говори, что не сидишь сложа руки, — напомнила баба.
— Вот и прочти, — попросил Пескарь, оглядываясь по углам.
— Ты чего? Своего напарника ищешь? Нет его! Я попросила найти тебя. Он ушел, и до сих пор не вернулся.
Пескарь удивился, но промолчал. А Катерина читала жалобу.
Тимофей внимательно вслушивался в каждое слово. Жалоба получилась большая. В ней не были забыты даже прежние заслуги Пескаря. Тимофей лишь головой качал. Ну и память у бабы! Ничего не упустила. А та, выслушав благодарность, не спешила уходить, словно ждала кого-то.
Телеграмму Алешке она посылать не советовала. Пусть еще одна жалоба пойдет. С другой стороны. Глядишь, какая-то, да сработает. Пользу принесет. Быстрее результат наступит. Алешке за это ничего не будет. Он уже был в ссылке. В другой раз не сошлют, коль однажды оправдали. Наоборот, к его слову нынче прислушиваться будут, — крутила баба головой в окно, словно кого-то ожидая. Уловив на себе удивленный взгляд Пескаря, ответила:
— Я с сыном сюда пришла. Сама не решалась. А твой напарник, как узнал, что он — рыбак, повел лодки показывать, какие ваши мужики делают. Вот и жду. Глядишь, не только я, а и сын чем-нибудь поможет Усолью, — улыбалась Катерина и добавила тихо:.
— Трудно вам у нас. Холодно и сиротливо. Больно, от того, что сюда невинными многих пригнали. Не пойму, кому и зачем нужно, чтоб столько людей ни за что мучались?
— Властям надо. Что иначе-то?
Катерина вздохнула и сказала с болью:
— Когда первых ссыльных сюда завезли, всех поселковых предупреждали, как с вами держаться надо. Чтоб в дом не впускали, не разговаривали, не помогали ни в чем. Так оно и было между нами. Вроде две войны переживали. Одну — на материке, вторую — у себя. С вами. А по сути, всяк из- нас на вашем месте мог оказаться. Но не сразу, и далеко не все это поняли, — отвернулась баба, добавив тихо:
— А чем мы лучше, коль по совести разобраться? Ничем. Случайность вас многих сама забросила. Да подлость… Она горбом за спиной хуже клейма, да только не всем видна.
— Ты вот проскажи, как решилась в Усолье с сыном наведаться, не испугавшись своих поселковых? Ить они теперь зубоскалить зачнут над вами? Иль мало тебе своего горя пережитого?
— Мне уж все равно. Да и немного смелых сыщется надо мной посмеяться. Одному дозволялось. И того давно нет. Остальные теперь не рискнут. Я за себя постоять могу.
