Вся страна — огромное мутное болото, кишащее золотой рыбкой… И черпай рыбку ведрами, сноровистый вор! Хватай и грабь! А попался — откупись. Вот и вся недолга…
Нет, спохватились, дошло, что коли коммунистическая зона обратится в единую государственно-уголовную, то только тем зекам позволено будет подменять администрацию и конвой, кто сумеет одновременно проникнуться полицейским мировоззрением и уставом, ибо анархия — религия криминала — мать такого порядка, от которого весь мир прочными стенами отгородится, а зона без связей с внешним миром — уже не цитадель для удалого вора и не каторга для терпеливого мужика, а — территория всеобщей погибели…
Спохватились. Вспомнили о государственности. Создали, в частности, РУБОП. И не какую-нибудь страшилку, а департамент на принципах спецслужбы — основательный, с выверенным кадровым составом и с безусловной установкой для каждого сотрудника: шаг в коррупцию — шаг в пропасть.
И накрыли спецы из РУБОП, составленного из элиты милицейских сыщиков и контрразведчиков, невидимыми колпаками банды, группировки и сообщества, и пошла, как в былине говорится, битва не на жизнь, а на смерть. И понес уголовный мир утраты, как пирующий лагерь кочевников от попадания в его эпицентр многотонной, невесть откуда взявшейся авиабомбы.
Ударом этой взрывной волны вновь отбросило Крученого за колючую проволоку, хотя и по пустяковой статье: за незаконное хранение огнестрельного оружия. А когда освободился он в очередной раз, вольный мир встретил его новой реальностью: группировки действовали по схемам изощренно-профессиональным, прямое вымогательство пресекалось, как примитивный дебош, многие из соратников ушли в официальный бизнес, окружив себя разного рода экономистами и компьютерщиками, криминальные капиталы вкладывались в игры политиков, в чью компанию безудержно устремлялись и некоторые из бывших шестерок Крученого, сумевших откусить куски от бюджетного пирога, а он… он превосходно понимал, что останется тем, кем был — вором, и не более того.
Да и не нужно ему было иного. Пока есть тюрьмы и зоны, есть в руках у него и власть. А шестерки пусть и разместятся во всяких лакированных кабинетах, все равно в просьбе ему не откажут, денег дадут и — устрашатся. Ибо, живя в этой стране и за дверь роскошного кабинета выходя, никогда не знаешь, где очутишься: то ли на тротуаре с пулей в голове, то ли — напротив прокурора…
А потому, покидая простенок караульного помещения колонии и слыша за спиной лязг металлических штырей, водворяемых в приваренные к решетчатым дверям пазы, он, Крученый, уже скучно и твердо знал, что ему уготовано почетное место советника в крупной московской группировке, полновластный контроль над одним из рынков, и — полная свобода личной творческой инициативы…
Суть инициативы также отличалась предельной ясностью: собрать надежную команду для разбойных нападений.
Многократно проверенные подручные — Чума и Весло, омывшиеся кровью с макушек до пят, вышли из зон три месяца назад, и не чаяли встретиться с ним — своим давним неразменным паханом и учителем.
Следовало подумать и о вербовке молодой поросли — это его будущее, кормильцы, опора в старости.
И он найдет этих молодых, покуда о нем, равно как и о загадочной воровской стезе, не ведающих.
Найдет, выкормит, обучит, повяжет смертью и кровью, заставит верить безоглядно и трепетно… Сам это прошел.
А поверят ему эти недоросли, — покуда еще сыренький, аморфный матерьяльчик, потому, что не отсиживаться он будет по теплым углам, пересчитывая доллары, полученные с рыночной шушеры, в то время как ребята шкурами рискуют и глотки режут, а сам, в первых рядах класс покажет, как пикой кроликов зажиревших с одного удара валить надо… Личным, как говорится, примером…
Правда, и Чума, и Весло, и другие балбесы думают, что из-за принципов каких он на рисковые дела ходит, поскольку авторитета ему не занимать, и чего бы не сидеть в берлоге на теплом диване в объятиях шлюх, раздавая указания и воровские суды учиняя под коньяк с лимончиком?..
А, все не так!.. Есть сокровенное, тайное…
Без насилия ему — как без воды рыбе. А без крови — как наркоману без дурева — ломка идет…
И как описать всю сладость, обволакивающую сердце, тот упоительный дурман, когда на тебя выливается чей-то ужас и смертная боль, покорность и уничижение…
Да что стоят все эти разбойные доллары и золотишко перед окрыленностью своим могуществом над дергающейся в судорогах, вое и хрипе плотью до сей поры самонадеянных изнеженных существ, думавших, что мир принадлежит им…
Нет, ему — Крученому. Вместе с человечками. И со всеми трудами их.
Уже двадцать дней пачки американской валюты лежали в чреве стального шкафа, однако ни малейшей радости от их нахождения в своем служебном кабинете, эксперт-криминалист Собцова не испытывала. Проклятый курс падал на глазах, грозя прямым убытком.
Начальница Зинаида тоже не находила себе места: УЭП каждодневно настаивал на возвращении денег с экспертизы, обменный пункт, где работала ее сестрица, закрылся, и ни о каком льготном обмене долларов на рубли думать уже не приходилось.
— Ну что, подруга? — нервно покуривая, говорила она поникшей Собцовой. — По-моему, пролетели мы со своей коммерцией… Подождем еще недельку, а потом надо делать возврат… Кстати, подумай, где перехватить недостачу…
— А ты?
— Да у меня один долг другим погоняет!
— Но ты же сама все придума…
— Ага! А ты — агнец невинный! — с внезапной злобой гаркнула Зинаида. — Нашла крайнюю! Уж если так дело пошло, то за тобой эти денежки числятся, поняла?!
— Ну, ты и стерва! — Лицо Собцовой словно опалило огнем.
— Какая есть! Я справедливо рассуждаю: попали в дерьмо, вместе его и хлебать!
— Ага! А деньги я должна одалживать!
— И я пробовать буду!
— Знаю я эти пробы!
— Лучше бы мне с тобой не связываться!
— Это еще кому лучше!
Когда за разъяренной начальницей захлопнулась дверь, Людмила, присев на стульчик, аккуратно всплакнула, чувствуя себя обманутой и оскорбленной.
К кому идти за деньгами? Все ее знакомые — абсолютно нищие люди. Знакомые мужа? Голытьба! Вот, кстати, братец его — житель сельского поселка под Владимиром сегодня приезжает — опять расходы на водку и ужин… А братец, между тем, при деле: возит товар из Москвы в свой микрополис, приторговывает. Но ведь ни копейки не даст, жлоб! Ему бы только на дармовщинку прокатиться, а попроси чего — шиш!
Она перевела взгляд на шкаф. Там, за серой металлической стенкой таилось целое состояние… А во втором шкафу — еще пятнадцать тысяч долларов, уже прошедших экспертизу. Да и у Зинки в сейфе около десяти тысяч, плюс — рубли…
Море денег вокруг! А она — словно в безводной пустыне… И между этим морем и милицейской дамой Собцовой — преграда, которая что любой сейфовой стали… И называется преграда — страх перед тюрьмой.
Придя домой, еще с порога она расслышала уверенный басок деревенского гостя и звон вилок о тарелки — братья ужинали на кухне.
Хмуро оглядев стоящую на столе литровую бутыль с водкой, она оттолкнула локтем полезшего целоваться к ней деверя Леху — загорелого светловолосого крепыша с простецким мужицким лицом. Обронила недовольно:
— Ты моего не спаивай, понял?! Если тебе без водки — не жизнь, то других по себе не ровняй!
— У-у! — протянул Леха глумливо. — Тебя что, из мусорской в общество трезвости перевели? Экспертом по алкоголю? Тогда возьми внештатником. Работать буду, как слон! — Загоготал жизнерадостно.
Вяло отмахнувшись от наглого деверя, пронять которого было ей не под силу, Людмила прошла в комнату.
Сняла колготки, переоделась в домашний халат, продолжая размышлять о том, как покрыть недостачу, и вдруг замерла от внезапно пришедшей в голову мысли…
Леха! Этот бесшабашный негодяй в отличие от своего квелого братца всегда отличался авантюризмом и практической сметкой, и почему бы…
И тут же из-за двери раздался голос деверя:
— Люд, в натуре, ты чего кислая, как ревень? Щи из тебя в пору варить! Давай к нам, дерни рюмашку, повеселеет…
Не без труда преодолев острый приступ неприязни к бесцеремонному родственничку, Людмила присела с края стола, пригубила рюмку. Спросила отчужденным тоном:
— Леха, денег не одолжишь?
— Х-хе! — Деверь усмешливо дернул щекой. — Вопрос по неправильному адресу!
— Ну, я так знала… — произнесла Людмила с многозначительным презрением в голосе.
— Ты, Люда, зря, — вступился за брата муж. — У человека — беда…
— Засада просто! — бодро подтвердил Леха, заправляя в пасть шмат ветчины, предназначенный для семейных завтраков в течение будущей рабочей недели. — На тачке я по пьянке кокнулся. Тачку — в утиль, права отобрали. Теперь с корешем за товаром езжу, арендую телегу. Хотя — какого хрена езжу? — Леха недоуменно пожал саженными плечами. — Товар на «ручник» встал — в деревне нищета времен Ивана Грозного. Натуральным хозяйством народ пробавляется. Спасается традициями. Главное — лебеда всегда созреет.
