– Врать-то ты не умеешь, – заметила она, разглядывая фотографии. – Впрочем, Бог тебе судья. А это, наверное, мама?
Слово “мама” она произнесла мягко и просто. Юрий давно заметил, что некоторые люди стесняются самых естественных чувств. Когда он учился в школе, в ходу у его одноклассников были такие заменители слова “мама”, как “мать”, “маманя”, “мамаша”, “старуха” и даже “матка”. Незабвенный трепач Цыба, например, изобрел слово “махан” по аналогии с “паханом” и был очень горд собой. Юрий тоже не избежал этого поветрия, и до сих пор воспоминание об этом заставляло его морщиться, как от зубной боли. То, как Таня произнесла “мама”, заставило его в очередной раз пожалеть о том, что он ничего не может предложить этой женщине. Его тянуло к ней со страшной силой, и, что было удивительнее всего, он ощущал не только физическое влечение, но и некую духовную близость.
– Да, – сказал он, – это мама. А вот это отец.
– Они?..
– Да, умерли. На маминых похоронах я даже не был, опоздал. А твои родители?..
– У меня нет родителей, – коротко ответила Таня. Это была ложь, но Инкассатору незачем было знать о том, как она сознательно сделала все, чтобы родители считали ее умершей. Они были еще не настолько старыми, чтобы этот удар оказался для них смертельным, и она решила, что лучше умереть для них сразу, чем день за днем причинять им горе, такое же неотвязное, как ее болезнь. Возможно, это была жестокая глупость, но в ту пору Тане было семнадцать лет, и спросить совета ей было не у кого.
В ее воображении внезапно родилось бредовое видение: она увидела себя в домашнем халате и тапочках, сидящей в этом продавленном кресле напротив тускло мерцающего черно-белого экрана с крепеньким, как молодой боровичок, младенцем на коленях. У младенца из ее видения был характерный квадратный подбородок и темные волосики. Она едва удержалась от того, чтобы тряхнуть головой. К подобным мыслям и фантазиям она не привыкла: они ее просто никогда не посещали. Она терпеть не могла халаты, тапочки и черно-белые телевизоры, а что касается младенца, то говорить об этом было вообще смешно. Однако ощущение уютного, расслабляющего тепла и покоя, навеянное этим видением, проникло в душу и ни в какую не желало из нее выходить.
Она поймала себя на том, что все еще стоит посреди комнаты, глазея на продавленное кресло. Это выглядело глупо, но она почему-то была уверена, что в присутствии хозяина можно выглядеть как угодно: он поймет и не осудит. Чтобы он тебя осудил, надо сделать настоящую, большую подлость, и тогда его суд будет скор и суров. Она поняла, что находится в полушаге от того, чтобы сделать эту подлость. Презервативы, купленные вместе с уже опустевшей бутылкой водки, ждали своего часа в сумочке. Это была первая ее покупка подобного рода. До сих пор она прекрасно обходилась без них. Она сама не понимала, зачем приобрела пеструю картонную коробочку с изображением томной грудастой блондинки на крышке. Неужели руки действовали по собственной инициативе, независимо от мозга, который тешил себя иллюзией неприступности?
Она тряхнула головой, заставив свои роскошные волосы слегка заволноваться, и снова полезла в сумочку за сигаретой. Инкассатор вдруг шагнул вперед. Двигался он на удивление плавно и бесшумно, словно ожившая капля ртути из какого-нибудь фантастического боевика. При его габаритах подобная плавность и стремительность вызывали невольное уважение, граничащее с испугом. Наблюдая за ним в те моменты, когда он, вот как сейчас, переставал корчить из себя инфантильного чудака и становился самим собой, было легко поверить, что этот человек в одиночку перестрелял многочисленную охрану и добрался до Графа, который за долгие годы привык считать себя неуязвимым и недосягаемым. Бедный Граф! Он и умер-то, наверное, так и не успев по-настоящему испугаться…
Широкая и теплая ладонь Инкассатора легла на Танину руку, державшуюся за клапан сумки. Таня попыталась высвободиться, но ладонь удерживала ее кисть с мягкой, но совершенно непреодолимой силой. Другая рука Инкассатора легко, едва ощутимо коснулась ее волос, прошлась сверху вниз по округлости щеки и, зарывшись в душистую темную волну прически, мягко обхватила затылок. Откинувшись на этот подголовник, Таня посмотрела в придвинувшееся совсем близко лицо Юрия. Она умела читать в мужских лицах так же легко, как в открытой книге с крупным шрифтом, и без труда разглядела в глазах Инкассатора огонек желания. Но помимо этого мерцания, всегда тлевшего в глазах всех без исключения мужчин, с которыми Тане приходилось иметь дело, там было еще что-то. Это “что-то” обещало вещи, в которые Таня раз и навсегда перестала верить в возрасте семнадцати лет.
Откуда-то снизу по всему телу разлился сухой расслабляющий жар, и Таня впервые в жизни почувствовала, что теряет голову. Крепкие пальцы Инкассатора обхватили ее затылок, заранее пресекая все попытки к сопротивлению, хотя сопротивляться Таня не собиралась. Его сухие губы приблизились к ее рту, на мгновение она ощутила на коже тепло его дыхания, закрыла глаза и на какое-то время словно перестала существовать.
Спустя несколько минут способность контролировать себя частично вернулась, и Таня вдруг осознала, что ее плащ валяется на спинке кресла, а сама она быстро и умело расстегивает рубашку Инкассатора. Когда и куда исчез грубый свитер, в котором Юрий до этого расхаживал по квартире, было совершенно непонятно. Судьба свитера Таню не интересовала. Она вдруг поняла, что именно намерена сделать в ближайшие несколько секунд, и оцепенела от ужаса. Собрав жалкие остатки своей воли, как проигравший сражение полководец собирает вокруг себя разбитую, но непобежденную гвардию, она уперлась ладонями в твердую, как стальная плита, грудь Инкассатора и изо всех сил оттолкнула его. Казавшееся прочным и несокрушимым кольцо его рук податливо разомкнулось, и Таня поспешно отскочила на шаг, с трудом переводя дыхание и поправляя растрепавшуюся прическу. Способность соображать все еще вернулась к ней не до конца, и она действовала скорее инстинктивно, чем руководствуясь трезвым расчетом. Из ее груди вырвался сухой, отрывистый, похожий на кашель смех, губы исказила пренебрежительная гримаса.
– Однако, – сказала она. – А ты, я вижу, скор. Кто бы мог подумать! И где, интересно, ты научился так целоваться? В армии, что ли?
Юрий тоже отступил на шаг, все еще держа перед собой руки и явно понятия не имея, куда их теперь девать. Лицо его вдруг приняло мрачное выражение, напоминавшее обиженную гримасу ребенка, у которого ни за что ни про что отняли леденец. Тане пришлось напомнить себе, что это не ребенок, а взрослый мужчина, чтобы сохранить самообладание. Ее по-прежнему неодолимо тянуло к нему, и она делала все, чтобы ожесточиться самой или хотя бы ожесточить его. У этой связи не было будущего, и Таня твердо решила раздавить ее, как давят в пепельнице тлеющий окурок сигареты.
– Были учителя, – бесцветным голосом уверил ее Инкассатор. – Извини, я повел себя не лучшим образом.
– Да уж, – сухо согласилась Таня, поднимая брошенный на спинку кресла плащ и безуспешно пытаясь попасть в рукава. Руки тряслись, и это было плохо.
Инкассатор сунулся было помогать, но она отстранилась. Это вышло у нее слишком резко, словно его прикосновения были ей противны, и он вздрогнул, как от пощечины. Впервые в жизни чувствуя себя законченной сукой, несмотря на твердое убеждение в правильности своих поступков, Таня наконец разделалась с упрямым плащом и, торопливо застегнув пуговицы, рывком затянула пояс.
– Прощай, Инкассатор, – сказала она, твердо выговаривая слова. – Спасибо за хлеб-соль. Мне пора.
– Черт возьми, – глухо произнес он. – Почему?
Я же вижу, что ты лжешь. Ты хочешь остаться, так оставайся!
– А ты самоуверенный мальчик, – насмешливо сказала она. – Быстрота и натиск, да? Извини, дружок, но всех твоих денег не хватит, чтобы оплатить час моего времени. Мне действительно жаль, но жизнь – довольно жестокая штука. Пора бы тебе привыкнуть к этой мысли. И держись от меня подальше, понял?
– Чего ж тут не понять? – Юрий пожал плечами. Голос у него был усталый и равнодушный.
Таня испытала горькое удовлетворение. Она сделала то, что должна была сделать, и если этот поступок не принес Инкассатору облегчения, то, по крайней мере, сохранил ему жизнь. О любви в данном случае говорить было бы действительно смешно, так что нанесенная этому большому неуклюжему зверю рана обещала в самом скором времени затянуться. Шрам, конечно, останется, но к шрамам ему не привыкать. А со своими проблемами Таня как-нибудь справится сама, без посторонней помощи.
– Тебя подвезти? – спросил Юрий.
– В этом городе полно такси, – сказала она, – да и метро функционирует исправно. Так что не стоит затрудняться. Будь здоров, Инкассатор.
Филатов не ответил, Он сидел в кресле спиной к дверям и курил. Когда старый французский замок мягко щелкнул язычком, он даже не обернулся. Левая рука стискивала подлокотник кресла, между пальцами правой дымилась сигарета. Через некоторое время раздался громкий треск, и Юрий с тупым недоумением уставился на зажатый в кулаке оторванный подлокотник кресла. Вздохнув, он затолкал недокуренную сигарету в ощетинившийся окурками разинутый рот синей фарфоровой рыбы и отправился на поиски клея и шурупов, довольный тем, что у него появилось занятие для рук.
