твою резать! И выкалывать глаз! Сначала глаз! – брызгая с губ выступившей от ярости пеной, заорал жандарм.
Маэстро лишь молча харкнул в него густо замешанной на крови слюной, целился в морду, но не попал. Жандарм засмеялся и, положив ладонь левой руки ему на лицо, потянулся лезвием ножа к глазу, но Маэстро вложив все оставшиеся силы в этот рывок, резко крутнул голову в бок и зубами вцепился в пытавшиеся удержать его пальцы врага. Рыча не хуже собаки, давясь своей и чужой кровью, он все сильнее и сильнее сжимал челюсти, с наслаждением слушая вопль боли, не обращая внимания на удары, которыми его осыпали. И даже когда в грудь его вошел нож, разрывая сердечную мышцу и останавливая животворный бег крови по венам, он лишь сильнее стиснул зубы, сведенные последним усилием. А наградой ему прозвучал хруст все же поддавшихся костей пальцев врага, этот звук был последним, что в этой жизни услышал Маэстро. Он был уже давно мертв, когда подбежавшие жандармы мясницким тесаком разжали ему зубы и вытянули изо рта два откушенных до вторых фаланг пальца. Их хозяин рядом с телом Маэстро стонал, зажимая хлеставшие кровью обрубки, катаясь по земле от боли.
Высокий крепкий негр, с красивыми и правильными, даже на европейский взгляд чертами лица, командовавший отрядом преследователей, подошел к телу Маэстро и долго задумчиво смотрел на него.
– Кусаешься даже связанный, жалишь, как ядовитая эфа? Раньше я не встречал таких белых… Они всегда плакали и молили о пощаде, как дети… А человек ли ты, белый? Или оборотень, крадущийся в полнолуние по джунглям? Молчишь, притворяешься мертвым? Это не поможет, я видел твои глаза перед смертью, я знаю правду…
– Что делать с телом, капитан?
– С телом? Разрубите на куски и разбросайте по джунглям, пусть их сожрут звери. Это был могущественный колдун-оборотень, и если мы не сделаем так, то он будет в лунные ночи оживать и приходить пить кровь из глаз своих убийц.
– А что с Жозе, кровь никак не останавливается…
– Его укусил оборотень, теперь он сам станет таким же!
С этими словами капитан вытянул из кобуры пистолет и сделал шаг в сторону замершего в страхе и даже прекратившего выть Жозе.
– Нет! – заверещал тот. – Пощадите, не убивайте!
Однако рука командира удлиненная холодным вороненым стволом неотвратимо потянулась к его виску и раньше, чем несчастный успел вскочить, пытаясь спастись бегством, грохнул выстрел. Тяжелая пуля американского кольта расколола человеческий череп, будто арбуз, во все стороны разбросав осколки костей и частицы мозга.
– Вот так, – в гробовом молчании удовлетворенно сказал командир, – С его телом поступите так же. Сержант Хосе, поручаю это Вам. Останетесь здесь со своим отделением и всеми ранеными, дождетесь прихода помощи. Остальные за мной, проводники уже обнаружили следы основной группы.
Самурай смотрел в чистую голубизну высокого и яркого весеннего неба: провожал глазами легкие перышки облаков, щурился от нежно гладящих лицо солнечных лучей, тонул в первозданной всеочищающей космической синеве.
На самом деле нет ничего красивее и совершеннее чем эта вечная, изменчивая и бесконечная синь над головой, вот только мало кто в состоянии это заметить. Люди не смотрят в небо, разве что в самом раннем детстве, но и тогда им постоянно мешают взрослые: "Гляди под ноги!", "Хватит ворон считать!" и так далее, и тому подобное, кто из нас не слышал этих слов в свой адрес? И мы отвыкаем смотреть куда не надо, зато отлично приспосабливаемся пристально изучать любую неровность под ногами, учимся опускать и прятать глаза… Не оттуда ли наши извечные привычки врать и лицемерить даже наедине с самими собой? Не от того ли, что вместо чистого и ясного неба мы всегда видим лишь грязную кишащую вонючими трупными червями землю? И лишь иногда, случайно подняв взгляд ввысь, вдруг замираем, утопая в безбрежной синеве, понимая насколько ничтожны и суетны наши проблемы и желания в сравнении с нерукотворным чудом небесного океана над головой… Такое бывает с каждым, но большинство находят в себе силы отвести взор, привычно опустить голову, забыть увиденное навсегда, и еще тщательнее контролировать шею, не давая ей поворачиваться в несанкционированном направлении. Другие, их очень мало, встретившись вдруг с направленным на них в упор, как дуло пистолета, небесным взглядом, меняют жизнь: покидают душные офисы, конторы и бюро, уходят в монастыри, в опасные экспедиции, бросив все, уезжают на край света, чтобы биться за свободу совершенно неизвестных им стран… Их очень мало, но именно они задают направление вращения планеты, остальные лишь топчут землю в указанную сторону, оставаясь простой серой массой, взволнованной лишь двумя проблемами: вкусно пожрать и модно одеться. Что ж каждому свое…
Самурай смотрел в небо, белые барашки облаков лениво плыли посреди прозрачной синевы, покорные вздорным прихотям теплого майского ветра сходились, образовывая диковинные фигуры или разлетались в стороны, чтобы через несколько минут встретиться вновь. Терпкий запах свежей сосновой смолы приятно щекотал ноздри, пахло весной: молодой ярко-зеленой листвой, полевым разнотравьем и землей… Березки тихо шушукались между собой склоняя друг к другу кудрявые макушки и что-то нежное и интимное шелестя соседке на ушко, то ли сплетничали, то ли делились какими-то своими девичьими секретами. Самурай их не слышал, знал, какой должен быть звук от играющего в кронах легкого ветерка, но не слышал, не мог слышать.
Тяжелая контузия, пятидесятипроцентная потеря слуха, это значит абсолютно оглохшее правое ухо и с трудом разбирающее обычную человеческую речь с пяти шагов левое. Это увольнение из рядов по здоровью – сертификат на жилье и денежная компенсация. Все вместе как раз в притык на хрущевку со смежными комнатами из старого фонда в непрестижном заводском районе с вечно бьющимся в окно химическим смогом. Поверьте, очень страшно оказаться вдруг вне этих самых рядов, да еще не по своей воле, а вот так внезапно, в одночасье потеряв слух, став по сути дела калекой. Полный жалости взгляд жены, от нее, от этой самой жалости становится страшно, впервые приходит осознание необратимости потери, впервые ясно понимаешь, это не болезнь, не временная хворь, которую надо просто пережить – это навсегда! Навсегда – очень страшное слово, пожалуй нет ничего страшнее в мире, чем эта необратимость. Пенсия – гроши, больше выслужить не успел… Работы нет… Жалость в любимых глазах постепенно сменяется тоской и усталостью. Она тоже поняла – навсегда… Очень легко нежно шептать, тая в объятиях статного красавца-десантника: "Я всегда буду с тобой!", "Я не оставлю тебя, чтобы не
