Ознакомительная версия.
– Да не в деньгах же дело! – Пленник неумело изобразил праведное негодование поруганной добродетели. – Есть более важные вещи. Братские чувства, например.
– Вот и поговори об этих вещах со своим старым приятелем, – сказал Николай и кивнул в сторону стены.
Подполковник обернулся и увидел полулежащего мужчину. Его руки находились за спиной. Рот был завязан. А вот глаза оказались открытыми. Одной секунды Омару хватило, чтобы узнать второго пленника русских. Этот тяжелый взгляд он не мог перепутать. Басмач, чертов Басмач с ненавистью смотрел на него.
– А с чего вы взяли, что это мой друг? – в некотором смятении пролепетал начальник.
Зиганиди развязал рот бандиту, и тот сам отреагировал на услышанное:
– Да с тобой, шакалом смердящим, что дружи, что не дружи, результат одинаковый – головная боль и жжение в заднице. А все потому, что ты жадная лживая сука, которая никак не может нажраться! Тебе же все время надо больше и больше. Но ты забыл, как русские говорят про это: жадность фраера погубит! Вот и ты попался.
– Иди ты на хрен! – вскипел Сахатов. – Какого черта ты здесь из себя святошу строишь? Завел тут шарманку: дружба, жвачка… Ну, какая может быть дружба в нашем бизнесе? Ты, что ли, сколачивая себе состояние, никому не врал, никого не предавал, не хотел получить больше, чем имел? Да ты посмотри на себя внимательнее. Ты же ненасытная прожорливая тварь! Куда похлеще, чем я!
– На башне спорили химеры: которая из них урод? – не смогла удержаться от цитаты Сабурова, наблюдая, как пленники готовы были перегрызть друг другу глотки.
– Не ссорьтесь, горячие каспийские парни, – обратился к ним Боцман. – Своими хорошими делами будете хвастаться потом. Если захотите. Но ты, Омарчик, знай, что мы в курсе твоих делишек с наркотиками. Нам известно, откуда весь шик, блеск и красота твоего дворца. Интересно, а знают ли об этом высокие фигуры из столицы вашей суверенной республики? Осведомлен ли председатель республиканского МГБ? А сам Отец нации? Ну? Не молчи. А то до цейтнота домолчишься.
Омара в очередной раз передернуло. Да, вся система госвласти республики была коррумпирована до основания. Но никто из высшего руководства не любил выскочек, тайно промышляющих на стороне. Уж это подполковник знал точно. Самому не раз приходилось отправлять на виселицу довольно значимых чиновников, попавшихся на крупном бизнесе вне дозволенных государством пределов. Отправлять-то отправлял, но самого себя мнил слишком умным, полагая, что схемы его тайного «приработка» никто не сумеет раскрыть.
– Этого никто не должен знать, – скороговоркой выпалил он.
– Ну, почему же? – снова ухмыльнулся Саблин. – Я думаю, что в вашей столице с удовольствием выслушали бы признания господина Басмача…
– Да он не рискнет, – поспешил возразить Сахатов. – Его же самого в расход пустят после таких признаний.
– Ты зря за него волнуешься, – не согласился русский. – Признания можно и на видео отправить, оставаясь при этом на другом краю планеты с документами на имя какого-нибудь Сунь Хунь Чая и с измененной пластическим хирургом внешностью. Понимаешь, о чем я? Посмотрит ваш солнцеподобный правитель такое видео и скажет: «А открутите-ка голову этому паршивому псу Омару Сахатову по всем правилам восточной деспотии». И открутят ведь! Еще и оторвут что-нибудь перед тем. Да ты сам прекрасно понимаешь. Не мне тебе об этом рассказывать. К тому же подумай о других последствиях этого признания. Ты знаешь, что такое «принцип домино»?
– Когда первая костяшка падает и валит целый ряд других стоящих на ребре костяшек? – промямлил подполковник, глядя с недоумением на русского.
– Вот, правильно. Оказывается, ты знаешь, – широко улыбнулся капитан-лейтенант и поводил пальцем в воздухе, условно изображая ряд доминошных костяшек. – А теперь представь, что первая костяшка – это ты. Вместе с тобой упадут все твои родственники, кто занимает более-менее высокое положение и имеет с тобой постоянные связи. Даже твой любимый дядюшка олигарх Байрам Сахатов не сможет устоять на ногах. Лес рубят – щепки летят. Полетит и он. И хорошо для тебя будет, если он полетит уже после того, как тебе открутят голову…
Лицо Омара исказилось в уродливой гримасе. Он смотрел то на Виталия, то на Николая, то на Катю, будто искал хоть малейший признак надежды на лучший исход ситуации. Басмач, видя эти метания, злорадно посмеивался.
– Неужели ничего нельзя изменить? Пускай бы это домино падало на дядю, а я при этом был бы где-нибудь в другом месте, – дрожащим голосом проговорил Сахатов. – Я готов работать на вас…
– Ну, что ж? Хорошая мысль, – похвалил Боцман и уточнил: – Если твоя готовность настоящая, то у тебя есть шанс избежать всех этих ужасов. Кроме того, что ты спасешь себя, ты сможешь спасти и ни в чем не повинных людей. Даже более того – ты станешь героем. Представляешь себе такое?
– Вы, наверное, издеваетесь? – не поверил гэбист.
– Нет. Я и мои друзья сейчас абсолютно серьезны, – подтвердил свои слова Саблин.
– А гарантии? – Подполковник все еще сомневался.
– Никаких. Только наше слово и твое слово. Так что скажешь?
– Да, да, да, – затараторил Омар. – Я буду на вас работать. Хоть сейчас. Что я должен делать?
– Что делать, мы тебе скажем. Главное, чтобы без срывов. И кстати, твой друг Басмач нам тоже будет помогать.
В глазах Сахатова блеснуло недовольство. Однако он быстро справился со своими чувствами и, пожав плечами, сказал: «Басмач так Басмач».
* * *
В тюрьме «Черные скалы» приезда Омара Сахатова ждали почти три часа. Автоматчики успели смениться. Русские успели передумать о многом. Гюзель сновала между расстрельной площадкой и кабинетом начальника тюрьмы в ожидании хоть какой-нибудь весточки. Затяжное отсутствие подполковника, кроме лишних тревог, порождало и призрачные надежды на то, что все изменится к лучшему, что это отсутствие связано с положительным решением вопросов о судьбе заключенных. Лично позвонить подполковнику никто не решался, зная, что он подобной вольности подчиненных не допускал. Коль уж пообещал приехать, значит, надо ждать и не беспокоить звонками. Правда, в этом ожидании имелся момент, когда следователь была готова наплевать на это негласное правило и даже бралась за телефон. Однако что-то ее останавливало.
Несмотря на то что звонка от Сахатова в «Черных скалах» ждали, начальник тюрьмы вздрогнул, когда тот на самом деле раздался. Гюзель как раз была рядом и по выражению лица коллеги сразу же поняла, кто звонит. Она кивнула ему, прося включить громкую связь. Он перечить не стал.
– Вы еще не расстреляли тех двоих русских? – спросил Омар, естественно, никак не объясняя свое отсутствие подчиненному.
– Нет. Они все еще на расстрельной площадке стоят. Мы вас ожидаем, господин подполковник, – услужливым тоном ответил начальник тюрьмы.
– Отлично. Молодцы, что не расстреляли. И не расстреливайте. Уведите их обратно в камеру. Пусть пока посидят.
– Есть отвести в камеру!
– Да, вы там с ними помягче, – как бы между прочим заметил Омар.
– Помягче? – не понял подчиненный.
– Ну, чтоб без синяков, ссадин, распухших лиц и так далее. Вообще их не трогайте. Пуст себе маются так, как есть. Тут из столицы новая вводная пришла. Нужно будет следственный эксперимент провести с участием русских моряков. Возможно, международные наблюдатели будут. Не дай бог, они увидят на русских хоть царапину! Будет скандал и отчет чуть ли не в ООН о том, что в наших тюрьмах заключенных подвергают пыткам. А ты знаешь, что наша республика в лице Отца нации не хочет прослыть государством с варварским деспотичным режимом.
Гюзель, слушавшую эти слова, охватило праведное возмущение. «Они топят в крови бунт заключенных и хотят при этом иметь положительный имидж перед международной общественностью», – едва не промолвила она вслух, но вовремя спохватилась. Новость о следственном эксперименте и отмене расстрела моряков ее все-таки очень обрадовала. Ей захотелось тут же узнать суть эксперимента. Она подала начальнику тюрьмы знак, чтобы он расспросил об этом. Тот сперва отмахнулся, но затем все же поинтересовался:
– Господин подполковник, нужно ли русских как-то готовить к следственному эксперименту?
– Нет. Ничего пока не надо. Столица пока не объяснила, что конкретно придется делать. Подробности будут позже. Пока сделайте то, что я вам приказал. Я свяжусь с вами.
Сахатов положил трубку, и тюремный начальник застыл с полуоткрытым ртом, так и не успев сказать что-либо на прощание. Гюзель тут же потащила его на расстрельную площадку, чтобы он лично отдал приказ увести русских в камеру. Русские покидали плошадку с явным облегчением. Они с благодарностью смотрели на следователя. Однако та отрицательно качала головой, давая понять, что сама здесь ни при чем. Пленники, включая Арсения Алексеевича, были обескуражены. Горецкий, перед тем как оказаться в знакомом смежном коридоре, посмотрел на женщину вопросительным взглядом. Она ничего не ответила.
Ознакомительная версия.
