— Откуда вам про нее известно? — растерянно спросил Латышев.
— А о ней известно многим, мой юный друг! — фальшиво улыбнулся сухощавый старик. — И порой мне странно слышать некоторые из твоих заявлений. Имея такой мощнейший инструмент воздействия, ты жалуешься и сетуешь на психологический талант Суходольского, на его гипнотический гений.
— Но он ее прячет…
— Трое суток! Этого срока твоей всесильной службе достаточно для того, чтобы разыскать одну девчонку, связаться с ее отцом и зачитать ему условия капитуляции. Ясно?
— Так точно, — поднявшись, ответил генерал.
— Плохо, Юрий. Очень плохо! — не оглядываясь и слегка подволакивая правую ногу, удалялся «кардинал» по тенистой аллее. — Я бы сказал: отвратительно. Американские прихвостни рыщут по России в поисках пропавшего звена, которое мы называем «Реликвией», а наша контрразведка разводит руками. Плохо! Во времена моей молодости Комитет госбезопасности решал задачки подобной сложности за несколько часов…
Глава пятая
Россия. Москва-Саратов
Наше время
С четверть часа слегка разочарованный Сергеев озвучивал отчет о встрече с деловым партнером. Суходольский внимательно слушал, изредка задавал вопросы или переспрашивал, когда не слишком понимающий в бизнесе полковник допускал неточности.
— Что ж, неплохо, Вадим. Неплохо, — похлопал он его по плечу. — Значит, общее впечатление — положительное?
— Да, Марк Антонович, впечатление нормальное. По-моему, никаких сюрпризов ваш партнер не готовит.
— Похвально. Так… а куда же запропастился твой подчиненный?
Сергеев оглянулся по сторонам, но знакомой фигуры и длинноволосой головы возле входа в зоопарк не обнаружил.
— А куда он вообще отправился?
— Проголодался.
— А вы?
Коммерсант пожал плечами:
— Я не хотел и остался тут. Договорились встретиться у главного входа полчаса назад.
— Что-то мне это не нравится…
— Думаешь, здесь возможно повторение самарского варианта?
— Кто ж знает? Все под Богом ходим… В какую сторону он пошел?
— Вроде туда, — указал Суходольский на вывеску трактира «ёлки-палки».
— Идемте…
Длинноволосого олуха они нашли за столиком летней веранды. Он строил глазки молодой мамочке и кормил с ложечки мороженым ее пигалицу-дочку. В перерывах между кормежкой умудрялся цедить водочку прямо из горлышка большой бутылки.
— Да он такой бухой, что лыка не вяжет! — оторопел бывший полковник.
— Спорная градация, — почесал за ухом Марк Антонович. — Я, например, и трезвым его не свяжу.
— Константин Захарович! — окликнул подчиненного Сергеев.
Яровой расплылся в улыбке.
— О-о, попутчики! Присаживайтесь! Выпить хотите? Тут такую водочку подают — закачаетесь! Да, вот… познакомьтесь: Оля. И дочка ее — Юля. Ничо так девчонки. Они с нами поедут — вы не против? Шеф, мы куда сегодня отправимся? У меня классное предложение: давайте рванем в сторону моря. Или за границу! А то чо-то утюжим родные просторы, утюжим…
— Извините, Оля — наш товарищ пьян, — с обворожительной улыбкой поклонился Суходольский. — Пошли, Костя.
— Да разве ж я пьян? Так… в легкое говнецо.
Допив водку, Яровой кое-как вылез из-за стола, сделал подобие реверанса и поцеловал крохотную ручку довольной и перепачканной мороженым Юльке…
* * *
Костя приподнялся на локте, ошалело уставился на закрытую дверь купе, потом на светлое пятно, за которым с приличной частотой мелькали столбы. Упав на подушку, простонал:
— Вот зараза… Каждый раз, просыпаясь с похмелья, первым делом думаю о НАТО. Показалось, будто в плен к пиндосам попал. И везут меня поездом на пытки…
— О чем там вещает это тело? — отложил газету Суходольский.
— Тело вещает об открытии трансатлантического железнодорожного сообщения с Америкой, — перевел Сергеев.
— Понятно. Как чувствуешь себя, Константин Захарович?
— Мля… контузия средней ужасности, — принял тот вертикальное положение, тряхнул головой, пригладил всклокоченные волосы. — Куда едем?
— На юг.
Музыкант узрел игравшую на солнце пузырьками минералку. Жадно присосавшись, ополовинил бутыль, жахнул ее донышком о столик, довольно крякнул.
— На юг это куда? В Мадрид, в Стамбул? Или в Бангкок?
— Тебя всегда после выпивки тянет за кордон? — встал Марк Антонович и обернулся к зеркалу.
— Почему после? И в процессе — тоже. Но если честно… мне иногда лучше жевать, чем говорить.
— Вот и пойдем — пожуем.
Костя осторожно потрогал затылок, помассировал пальцами виски.
— Болит? — сочувственно поинтересовался Вадим.
— Ночью помирал и думал хуже уже не будет. Оказывается, у меня бедная фантазия…
— Закусывать надо! Ты разве не в курсе? — подмигнул Сергеев боссу, — в приличном обществе красное вино закусывают мясом, белое — рыбой, а портвейн — плавлеными сырками.
— Довольно издеваться над несчастным — надо вылечить человека, — застегнул последнюю пуговицу на рубашке Суходольский. — Побудь здесь, Вадим, а я пойду его выгуливать.
— Далеко?
— В вагон-ресторан. А потом ты пообедаешь. Идем, горе шестиструнное…
В ресторане было пусто. Белобрысый парень запивал пивом какой-то салат в дальнем углу. Чуть ближе на той же правой стороне в одиночку обедал мужчина средних лет в светлой пропотевшей футболке.
Сели друг против друга слева по ходу поезда. Суходольский нацепил очки, безразлично полистал меню.
И вдруг спохватился:
— Черт… Бумажник оставил в пиджаке. У тебя деньги с собой?
— С собой. Только в меня щас ничего не полезет, — с отвращением подпалил сигарету Яровой. — Кроме холодной минералки.
— А тебя никто и не спрашивает. Будешь есть и пить то, что принесут.
Измученный алкоголем организм издал тяжкий вздох и уставился в окно пустым обреченным взором…
Подплыла местная барышня в униформе и с блокнотом.
— Обедать будете?
— Что у вас на первое?
— Борщ украинский.
— Два. Погорячее. Один лангет и две острых закуски. Ну и двести пятьдесят холодной водочки. Очень холодной. Да и бутылку минералки, — подиктовал коммерсант. А, переключившись на попутчика, усмехнулся: — Выглядишь, конечно, ужасно. Но, уверяю: сейчас полегчает.
— Не-е, Марк Антонович. «Ужасно выглядишь» — это когда в положенное время появляется костлявая старуха с косой, а, увидев твою рожу, вдруг начинает остервенело косить траву…
Он еще долго и сарказмом о чем-то говорил, отвешивал по делу и совсем неуместные шутки. Пока девушка не переставила с подноса запотевший графинчик, острую закуску, лангет, борщ и тарелочку с нарезанным хлебом. Суходольский аккуратно наполнил рюмки, поднял свою и пригласил Ярового. Оба выпили, и принялись за борщ.
— Давно хотел спросить, Константин Захарович, — промокнул Суходольский губы и пристально посмотрел в глаза телохранителю. — Ты слегка прихрамываешь на правую ногу. Это память о войне?
— О ней. Досталось как-то по обеим ногам… левая быстро поджила — забыл уж; а правая все одно отдает болью. Особенно, когда приходиться долго ходить.
— Понятно. Скажи… а та юная особа из «Седьмой мельницы» — твоя подружка?
— С чего вы взяли? — чуть не выронил ложку гитарист.
— Разве нужно быть провидцем, чтобы придти к подобному умозаключению? Сначала ты за нее вступился, накликав на свою голову уйму неприятностей. Чуть позже упросил меня сделать огромный крюк и отдал ей полученный аванс.
Яровой медленно разлил по рюмкам оставшуюся водку.
— От вас не утаишься. А какое это имеет значение: подружка она мне или… так?
— Видишь ли, хотелось бы точно знать, кто меня охраняет, и с кем я вынужден проводить почти все время. А ты…
— Что я?
— А ты, Константин Захарович, пока представляешься весьма загадочной фигурой. Отважно кидаешься спасать беззащитную девчонку, и случайно исчезаешь за полчаса до взрыва рядом с машиной. Героически хранишь молчание, скрывая от неизвестных налетчиков информацию обо мне, а немногим позже откровенно подставляешь нас, напиваясь до неприличного состояния. Согласись, но определенности пока маловато.
Костя молча выпил водку, дохлебал из тарелки борщ, поскреб вилкой закуску. Суходольский с интересом наблюдал за ним, к обеду боле не притрагивался — ждал ответа.
— И вправду полегчало, — улыбнулся музыкант. И мотнул из стороны в сторону всклокоченной гривой: — Нет, Марк Антонович, танцовщица из «Мельницы» мне не подружка. А почему вы о ней вспомнили?
— Не знаю… Просто ее внешность напомнила одного дорогого мне человека.
Яровой пожал плечами:
— Так… нормальная девчонка — не более. Если хотите, расскажу об одной девушке, которую… Но только из уважения к вам и к вашему таланту психолога.
